Ода Лермонтову

Я недостоин, может быть,
Твоей любви, не мне судить…
Не мне же в этом разбираться.
Не мил? Не лучше ли расстаться?
Но трудно, если не дебил.
Ну тот, который не любил,
ему бы только рисоваться,
рассказывать, не полагаться
на добродетельность Твою,
которая, как может статься,
совсем не в тему? И пою
не то, и говорю не это…
Просто, поверил я поэту!
Потом вином всё замутил,
само собой себя растлил.
Сейчас опять, как на рассвете,
глаза зелёные как эти
и те, которые когда-то
пленяли радугой. Крылатым
я становился в тот же час,
когда Ваш профиль и анфас
вконец меня заворожили,
в нежную радость завьюжили,
пообещали наслажденье…
Понятным стало восхищенье,
что-то затеплилось внутри,
там где сходились две ноги,
либидо или гундалини?
На них, по-моему, валили.
Не важно, как всё называлось,
но привлекательным казалось…
И ваша грудь, и ваша попка,
по Пушкину - летела пробка,
ножка случайно оголилась…
О Господи! Какая милость:
за ручку на прогулке взять,
подать упавшую тетрадь,
помочь решить задачу бойко,
или краснеть, когда мне двойка,
в журнале уточкой стоит.
Короче, Юрьевич – пиит!?
Ты разбудил во мне влеченье,
любви неясное томленье,
сейчас опять, слегка в насмешке,
герой во мне подобен пешке,
хочу отправиться в ферзи.
Но Ты сказал мне: - Не дерзи!
Пора бы в паспорт посмотреть,
слегка подумать и прозреть.
Меж нами пропасть из времён…
Я же отцепленный вагон,
Мартынов только лишь предлог,
я просто жить тогда не мог,
мне скучно, гадко и противно,
хотя кричали: - Перспективно,
карьеру делать на Кавказе,
потом купаться в куртуазе!
Но честь, отчизну и любовь
не поменял я на петлицы,
на поклонение в столице,
на дремоту возле знамён,
видать, за это и казнён…
Убит послушными руками,
но возрождён большевиками,
хотя не этого я ждал,
когда к свободе призывал.
Чтил честь и гордость я в поэте
те лишь травили, убьют эти…