Метель

к антологии безвременья

 
    Pre scriptum
 
Хаос пролился:
всем небом звездным
во грудь мою –
гало – туберкулёзом,
низринулась
пылающей руки чахотка
прости мне глухость –
будь так кротка...
 
я горечь съел
комет-вакханок,
громаду всю твою –
раздавлен ею,
ей – подранок...


    ПРОЛОГ
 
О, пятничная вольность проходной
и белых Медичи дарованная кисть – 
идет немой голодный грозный строй
лазуревых суббот граниты грызть:
аборт виолончелевой рапсоды –
в господнем гетто столько непогоды,
что знаю ныне неотступно
во что мне вышла груда безмятежных дней
и на закромке мне всего светлей…


    КНИГА ПЕЛЕНЫ
 
Крем-сода, бланк, глухие звёзды
нам пишут Арктики снега,
где холодели чьи-то руки
и паром разошлась божба
 
из уст синеющих... давай в молчанку
мы поиграем здесь, на дальней долготе,
гремит побудок спозаранку
и приговаривает мне:
 
   раз, два, три, четыре
   крутись волчком
   молчи молчком
   и били-бом, и били-бом
   и пять, и шесть, и семь, и восемь
   ползи ползком
   полезла проседь,
   но били-бом и буки-бяки
   какой вечор!
   какие маки!
 
береди и шурши древесною
и нежнее топота крестного
веткой синей пронзая синь
мозаичной немой твердыни,
заходя в картотеки снегов
в ночь ревизий растаявших льдов:
 
первый – отбыл в склада теплыни
(снежной бабы налив грудей)
разлинованной описью были
в заповедном журнале дней;
 
с проводов осыпалась стружка:
верно тёртый заблудший ил
на тяжелых слепых подошвах
Белый праведник приносил;
 
там руины – они заплаты
в тусклом метричном полотне,
и кочуют комет раскаты
в той котельной, где холодно мне:
 
  в утиль день списан,
  списан день в утиль
  и под ребром вдруг обморочный штиль
  резьба сошла, четверг в дали маячил
  в ночи есть Франтишек
  в ночи есть Влачил
 
струя и нити – вот небрежность
онеподвиженное: "Будь"
и лихо я бросаю вежды
в черно-сиреневую грудь:
               
там огальванено, там никель
и в тусклом витраже сирень,
и центрифуги белый китель
и в каждом слове слова тень,               
вскормленное алмазной тушью
качайте новое письмо,
мне в каждом слове вдруг тепло
 
зовет меня мой первый дождь
во песнь обличий умноженья
от первых гривен в первый Лодзь
я этот знаю вкус броженья
прямая! масок говор вслух
и жидень жид – колечный дух,
стомножимый и по спирали:
 
  вокзал, зашрамлено стекло
  ту будущность рефреном звали:
  не знамо что, не знамо что
  так восьмирично и неспело
  черешня в Кишиневе пела
 
  в саду садов – соцветьи вышек -
  труды плодили каланчу
  как если бы Марина Мнишек
  вдруг напевала толмачу:
  не в жезлы и не в лже увитый
  мой перво-наперво Димитрий
 
сын черно-русый – Зерновал
за ним ли синий конь и желтая корова
там не девятый грозный вал,
ведет меня, ведет – дорога
 
в черничный спас – хочу все зрить
нить Ариадны ухватить
переписать сонату красну
и терем перекрасить в теоремь
лишь синий шепот ненапрасный
отводит руковищей времь
 
он шепчет:
есть на свете первая каюта,
в которой зноем вьется Гудаута
 
    каю-каюта - буй-баюн
    волна и кисть - мой синий вьюн
я все оттенки - обведу
в монарший пламень гром-державы
и где-то плещутся агавы,
снега держали путь в апрель
и буй-баюн - синее сини,
каю-каюта - колыбель
где девять месяцев носили:
каю-каю и мечет мгла
и волны волн: так то - сестра;
 
снега держали путь в июнь
так то ли брат, а то ли вьюн..
 
несутся бешено аллюры,
во мне – дар полукровке – суры
по краю (то обочин грани)
кочуют голубые лани

дородно
девственно
придворно
ступенчато
турбинно
вздорно
               
по краю – музык парабеллум –
тропарь я начинаю в белом,
вознесь и могутся нам выси
раскосой и стеклянной рыси
 
центростремительно-небрежной
в шумливу ронь, что неизбежна
"Побудь немного, здесь недолго"
в стогу стогов, где есть иголка:
 
меня вела, в меня брела
как раменская даль чиста!
поныне двухэтажно детство
зеленого стекла осколки
и травы, травы – звук их тонкий
заброшенный их невод в место
 
где нет меня и где я есть
и где меня настигнет весть
о сумрачной и южной родословной
где мне Отец явился кровный
там в первый предпоследний раз:
 
  суровый черный Апшерон
  мне перстнем в голову сошел,
  единожды я в отчий кров
  он пал орнаментом цветов
  и то, что пел им муэдзин -
  осталось именем моим
 
из-под агатовых я вышел глаз,
но их наказы не запомнил:
мне все хотелось, все быстрей
бежать в белокирпичны домни
где ждал меня летучий змей;
прости: мне ближе были крыши
веранд, сожженных в вечеру,
и гул какой-то долгослышим
усыновителей: "Беру!"
 
а там – из-под каких глубин поёт так тихо-тихо
мы братья – братьям,
сёстры – сестрам
крестопоклонный хлеб мне горек в одиночку
когда все чащи, чащи
и та страна все реже, реже
и здесь как будто бы мы запятуем точку
 
по нам поставленную нами
и лобья нижут небесами 
 
даль сокровенную – чужую
что до рождения целую
 
и прыгнул я из детства в сноп
с пожарной лестницы в сугроб,
бегу, в метель кидая ноги,
и будто бы благоволят мне боги
 
в ней звуки новые: Ро-ди-тель!
надежда на благое всё!...
уводит их удочеритель
не для тебя, не про тебя, про то
 
что есть иное братство,
про то что есть иная чудь,
где зубьям уж не надо кладцать
где белая – другая – грудь.
 
Так уводите... ждать я буду
других отцов и матерей
и скрип я буду ждать дверей
на пару с фонарями рисовать открытки:
 
 вот солнце, вот трава и дом,
 и почему-то за окном
 такое бурое не наше небо
 цветы, мне ростом по плечу,               
 и "Поздравляю!",- я кричу               
               
бежать от малых до больших садов
и искривленной ждать улыбки
случайно узнанных основ...
 
          <…>
 а знаешь, как звучит весна? –
 мне Мать повестку принесла…


    КНИГА ПИЩАЛЕЙ

Не книжной мудрости каменья –
уж если обжигает лёд
так бравой молодости мленья
чужой – второй – что вслед за мной идёт
 
ходить ходулям не престало
уж я наслушался речей
о том, как вольно-вольно стало
о том, как молодости зверь
проснулся в чреслах и снуёт
и в белые права вступает:
 
  за траву отдав серали
  и уснувши в "Гитанджали"
  то – безвестности долина
 (чужой успех – рябой успех:
  вот настежь и в триумфы Рима
  в то море, где всем лавры всех)
 
  эх! слав преторианец
  мне каждый твой шажок укор,
  гарцуешь гвардии мотор
  и твой полунадменный танец:
 
   в святцах прерий
   Марк Аврелий
   трижды будь благословенно
   все что в мире достоверно:
   кисть, незлобья, акведуки
   и твои святые муки...
 
и все прошедшее:
как ты не стал,
как это, что зовется я – и не сбылось
как мимо мира
и кометы ось...
в прощенный день я отпускаю
свою надежду на сбылось,
мне все прошло
оно минуло,
кругом поет все
аллилуйя
 
а горь моя – она надменна,
она трескуча и больна,
и в той крови
червоно-пенной
мне померещилась зима:
 
 таз узкий,
 в котором так пусто,
 не мерно, не густо
 нахлынувши чувства
 спасите спасите
 увядших искусно
 и воду пейте с моего лица
 и приходите без конца
 когда мне так грустно
 и в заводи тесно
 в воде мертво-пресной
 на наши ходите
 паломники - festi
 улыбка застыла:
 "A presto", - и в чресла,
 что в креслах -
 и домны коптите за стонущи Дельфы
 и синь отзовется вам сонью, die Welt-ом
 
и в ней ходить – не хожено
стремительней ветров
язычье огорожено
и запертый засов
 
а то ли не жасминами
цвет зеленевших стен,
там пахнет парафинами
и обозначен крен
 
в такое затеряться
пожалуй в ней паду
уже ль ветвистей Лорки
пристанище найду: 

    ——————————


     Всея Метели - Матери снегов

   Снежная записка.

Тебе ль говорю?! не знаю...
тебе напишу и злюсь:
какая-то песенка злая
зовёт в потаенну Русь.
 
тебя разлюбил наверно
– рябины и водосток –
и будто стрекочет посменно
над срезом груди оверлок.
 
ужель это все?! отболело?!
Прядильня и Мать прошли?! –
гогочут в горячке белой
голодные белые льды...
     —————————


откуда ты?
и этот взгляд
и кудрей золотых парча?
откуда наше, не твое, не здесь
откуда это все?!
не взятое
и днесь
и здесь мне чудиться – не я,
не ты,
и только голос – он так робок
откуда ты?!
откуда? – тысячи коробок:

   ——————————

    Протокол.

Первая сеча.

Арена: Южный позвонок
Дата: XIX.VI.MMXX
Участники: мужья (в белом)
           юноши (в синем, на рубеже - в желтом)

 Нанесите десять ударов
 сизым юношам, юноше в желтом
 но стоящий в ногах солнцедаром
 сладкий шар объявляю мертвым
 без поклона вам, младобратья
 в грозном облаке первой сечи
 где мужья вам кидались на плечи

Решили:

1. Мужьям - снять белое, чтить синее.
   Срок - бессрочно.

2. Юношам - быть.
   Срок - до первых жён.

    ——————————

все мне плещется и рвёт
в стороны и в клочья
кто-то в седину зовёт,
выдавая почту:
 
письма из далека-лека,
не зови меня калекой,
на письмо уйдут чернила
и раскопана могила:

    ——————————

 Поздравительная телеграмма.

Васильевский о-ов,
Ленинград

до востребования

 Младостарцу Иосифу в его восемьдесят
 от братьев меньших:
 из чего складываются зренья архивы
 в панельно-синем?!
 когда Баракуда и горе-атланты
 которым глазные яблоки на выкате
 хуже чем Хиросима
 которым, что не шар - то пахнет псиной
 и невыносимо

 a) из каждой точки – зримости;
 b) кротости и судимости;
 c) светила – всеопалимости;
 d) быть в каждой потребности
      и в каждой необходимости
 
покалеченного пространства,
за возможность в субботу между снов
ленинградского перечесть иностранца..
 
  ——————————

бессонных очей моих
вешняя талость:
и чёрных опалов
упала мне впалость
 
на груди чернильный груз
в бело-красном белорус
 
речь вакханки,
жест жестянки:
 
•барабаны
•толмачи
•аппаратчики
•рвачи
 
Колхозница-Андромаха
 - жните троянки звук -
полозьями никнет плаха
  в рабочую оду рук,
во гребень трав натужных
  - рабочий-Гектор - не спи! -
жните троянки дружно
  до перво-десятой весны
такое досужее музык
  побудок: "Не спи, Илион!"
я знаю - за стенами блузок
  живет кратковечный звон:
 
 "Розарий - не разоренный"
 
коммутатор,
департамент –
тонет в лодочке пергамент,
 
самописцы –
рупь и зверь:
разрешите встроить дщерь;
 
причастно и глагольно
хожу я строем вольно:
 
дотации
субвенции
паяцам – преференции
 
окнам – рамы,
первым – замы,
ио, врио, главень, жутень
подсадные утки,
прутень
 
Люцерн
Кон-церн
церн - blue! -
погребают
потону
 
  <…>
 
  Поэт:
 
 Беру я звук сирени тминный
 на нижней полке, справа, вглубь
 бегу в Отдел любви всемирной
 и воздух обретает грудь,
 и трижды благословенен
 всяк стих в устах на челе!
 
   За сценой:
 
на клавишах кто-то надменно:
 и т.д., и т.д., и т.д…


    КНИГА КУПОЛА

Нам должно и не должно быть
за узнаваний радость радуюсь наружно
я лодки восьмивесельною прыть
обозреваю, обхожу, окружно
 
от локтя в зерн гранатных грот
сподоблено Ей все, что знамо
недоведенный циркулевый рот
зовет и топчет: только прямо, прямо, прямо
 
тому что было – будущности тень
и неотступная садовая землица,
и неотступная над нами Жрица...
 
  в косоворотке черной
  из далеких мест
  уж дуло взвел
  на меня Благовест
 
  за горло языком берет
  и песенный дарует гнёт
               
я витражи прошу и стёкла
присягу неба донести
ты знаешь, как гогочут рёбра
в клятвопреступника груди?!
 
обруштесь на меня соборы
и шпиль роняйте прямо в лоб,
а перерезанные шоры
в желто-сиреневый сугроб:
 
пошли нестройными рядами
волы без пашен и без лиц
я вижу за песка складами
полубольничное глазниц,
 
и в отраженье отражений
весло линяет в половодь,
узнал я сотни заражений
и бледную от плоти плоть...
 
Так вспомню ж благостное время
дни натиска и бурь в стакане
дремот в полуколонном зале
где знали нечто и не смели
 
в дни крымской смутной вешней трели
сказать, но что?! век полон ртути
так нам ли, пасынкам одной
эпохи горько-сладкой жути
 
мостить ли в Город золотой?!
тебе не поклонюсь, о племя,
но проклинать уж не берусь
безвременье – тебе молюсь
 
  здесь где-то белые шатры
  и черные стоят привратья
  как зарисованные братья –
  в гармошку сложены подолы
 
  о как вы молоды! вы – купол
  и плавен и сакрален взмах
  мои вы Яхонты, яхОнты
  грядой стоите в небесах
 
  мои янтарные вы цветья
  шатер вы мой через столетья
 
но этой сторонитесь юрты
здесь звездь упала в саму сердь
ой колыбельную поют ли?!
иль хороводят землю-твердь?!
 
тебя прошу мой друже, друже
не подходи на выстрел к звону
метель здесь яростная кружит
тебя люблю... но снеги, снеги:
 
  беги ты от меня в побеги
  и налегай на весла снежны
  плыви в далекое чудское
  где в белом облаке безбрежном
  тобой наречены всеградья
  небесные поют где платья
 
твоих речений не запомнил
и выронил я рыжий звук,
мне паровозом-колокольней
набатный бьет гудок, а в круг –
 
зовут сойтись стеклянным вече
и сам себе я стал по плечи
и будто бы свободней, легче
дано перешагнуть своё
 
и храм перечеркнуть. За все,
что было, дай молитвы –
тот песен праведный и заповедный путь
сверло, светло и лезвий бритвы
приветствую скользящих жуть.
 
Тому не верь оно бровада
(есть сладость в прикордонном "Нет!")
не ленинградскою блокадой
а то лишь потаенный бред,
не верь, что травы обнимаю
я лишь по краю дуг дубрав
когда скажу, что умираю
в даль отольется белый сплав
 
моих предгорий и содружий,
сирени сорванная ветвь
и отраженье в зимней стуже
и двадцать девять белых лет               
 
зима, зима... она сквозь лето
мне стала матерью теперь
шмуцтитулов мое согрето
и белокнижья: Верь мне, Верь!
 
в те княжества и снов, и слов,
что выгребаю до основ
уж сорок месяцев – не много ль?!
еще мне рано подводить итог
я смелости такой не знаю
не праведен и не покорен слог;
и тень цветаевской громады
еще стоит в моем мозгу,
и тень ахматовской печали,
и Вытегры небес скрижали -
сплошные тени, что люблю...
 
  они – все золото мое
  всяк Уния лишенцев,
  они – мой плен,
  большая радость в доме малом
  они, что послеливенный озон
  и самый тихий синий звон
 
и то немногое, что вне союзных уз
полуденно гарцует в домны свастик
в них все сгорит: ничто здесь не мое,
                ничто здесь не мое...
(двойное отрицание – вот белая поземка языка)
мои пожитки – бледная река,
 
но только эту воду лей на горести и раны
она в кувшине глиняном
ходи ты с ним из праны в прану
с бесславным именем
 
а в тот момент – не прошен,
запорошен,
к тебе лечу –
всю ронь – я обуян чудовьем
свершения грядущего мгновеньем
ее лобзаю
палачу я отдаю всего, что было гроздья
в тебе лишь музыку люблю –
и значит всю тебя
за мною не ищите ритмы
 
  я только радуга-дуга
  я только рифы, рифы
  так просто множить пасадобли 
  и кружев конусных основы
  жива-жива
  и только снова:
  жива, жива
 
на пару нам все знамо, знамо
как чуден и бесславен миг
как неоступен белый лик
и свет свечей я зажигаю
в далеких семафоровых глубинах
и говорю, что только поцелуи вечны,
их васильковые глаза беспечны
я говорю: перроны мне всебратья
 
на их – в колдобинах – асфальт
бросаю в уходящее заклятья
я говорю, переходя на альт
что не предвидится судьбы иной
и видимо пройти ее с тобой
нам свечно об руку и акварелий меж
в оброненный на юги позвонок
нам подошёл последний роковой рубеж
 
теперь я знаю, что отпущен срок
на эту – дня субботнего – руладу
и в летнем голосе предзимнюю прохладу
 
на эту Песню не приму поклеп
средь пира горных королей так мечется обслуга
– ссутулившись речь серая; но где-то грот
и гул журчит, журчит как есть: он гордая лесная фуга
и новый слой – до всходов – чернозема
мне двери отворяет родильного родного дома
 
такой здесь сладостный приютень
сто рожениц взойдут: оштукатурен свод
но здесь боюсь грядущей жути:
велеречивости приплод
сойдусь как знать я ль
   с голосистою без меры трелью
   или с кузминскою из-подо льда форелью
вот вопрос?!...


     КНИГА НЕЗАБУДОК

Так новую ж начну страницу
и сизого речения исток
и самый чисто-чистый слог
так-то я первый иероглиф
на белом снеге обведу
я в нем разлил свое люблю
 
  оно ли первое от влаги –
  им снежные накличут саги
 
  оно ли первое от мора –
  уж не растает это слово
 
и вот сошлись мы на припеве
уж полон песнью алфавит
и в каждой букве чьих-то трелей
все аметистовое спит
 
копыта в грудь – и кони ржут
на ипподроме обагренном
быть может песни первой жгут
уже не будучи влюбленным
 
я обнаружил в партитурах
где что-то бешено аллюром
несется взвинченной стрелою
каких орбит мой путь коснулся
в каком созвездии мой дом
нас Песня выбрала с тобою:

  вот право ваше, ваш Сенат
  вы – Анхель, первый мой прелат!
 
  всея нездешние, плебеи,
  но граждане вы Лорелеи!
 
и все неважно – уж потоком
вдруг все подхвачено, плывет
и песенный дарует гнёт
вдаряет колесница током
пески страшны ли Колизея
когда я в песнь порабощен
и – гладиатором – я смею
поверх империй слышать звон
 
  отныне с песнью побратимы,
  вы консулы мои, о Римы!
 
  и Песнь меня ведет за сбруи
  в центурионов поцелуи!
 
поется что-то вечное
на диалекте мандарина
я песню б разделил,
да только неделима
от вазы к вазе
и от фарфора к фарфору
она вдруг ложиться
под утро в просфору
 
ей всё жестоко – сам воздух приговор –
вы граждане подводных марианских гор!
 
ей в каждом подлокотнике застыл журавль
и есть "Ригведы" дирижабль:
 
  подпоясан в небья
  дервишь мевлеви
  держишь мои руки -
  руки не держи
 
  что-то по наитию
  груз – как муравью
  граммоупоительно
  путь в Сезам держу

  воздухопринятие ван -
  каленный жгут
  лопасть обмирает
  в склон, который крут

  низ - он так и просится
  верою всех вер
  воздух в переносицу
  обозначил крен

  шаг - и шар обуглен
  обагрён в низы
  слука с Громовержцем
  руки не держи
 
воздвигнуто, возникло, вознеслось
то Нечто, что вперяет взгляд, зовет к ответу
и за спиною тень твоя и трость
незванный и далекий гость
свербишь меня и все готовишь к Свету
 
осколков этих не просил,
оставь, не наступай – ты Нечто
я растворяюсь в том, кто говорит, что мил
одно мне это слово вдоволь и картечью
 
ребро мое и грудь моя, и травень, что зовется сердцем,
его я раздарю на ленты и бессмертника букет
оставь, не наступай, за этой дверцой
мой Радонеж повенчанный в небрежность босоногих лет
не подходи! ты – оголтелое мое проклятье
в тебе – себя боюсь,
в тебя – себя я отвергаю
и в стены от свербин твоих я жмусь
оставь, не подходи, не тронь
оставь меня, уже быть может с краю...
 
не подходи, не подноси чернот полнощных одиноких чаши
отведал их сполна, отведал - вот грудь моя,
уж до краев залитая лапландскими речами
такой заутренней, что ледянистым комом в горле каши
от рапсовых полей на молоке всего печальней
 
я утро обнимаю – уходи
дай воздуха и незабудок речи
и будто бы свободней, легче
и будто бы вдруг что-то впереди…
 
  а там: раздалося: "Гринда!"
  раздалось: "Тайджи!"
  все рухнуло разом
  в багровые сны
  в пурпурные гневы
  ударами Страж
  дельфиновым девам
  гарпун за корсаж
 
  всё небье, всем вздохом
  обрушилось в водь
  ты слышишь. как стоном
  исходится топь?!
 
  ты слышишь, как море
  бессилием плещет?!
  ты слышишь, как волны
  не рады, что вечно
 
  накатами пены стегают в приливы
  ты слышишь, как смертью стенают дельфины?!
 
  кровавые видишь глазища бездонья
  кто после такого заснул бы спросонья?!
  всея - Эвридика - спиною исходит -
  так то полумертвая кровь в нее входит
 
  дельфинья!
  что сделалось с нами?!
  дельфинья?!
  на что?! за какими дарами?!
 
  дельфинья, хрусталий, голубиев кровь
  дельфинья – за что же
  разбитая вновь
 
  стеклянная ваза цветов сине-бедных
  и будто бы стон этот мой в пользу
  бледных...
 
и нет, не уходи, меня не покидай
пока ты здесь – мне жизнь ещё рукой как будто машет
в слоновой крепости стою из башен
а без тебя – здесь дикий дикий край
 
ты всяк любовь... и всяк я рву на части
и сердце зло стучит, оно полыни горче
и только в этом горько-синем молче
мне жизнь мерещилась с тобою… и без тебя
 
  и может рядом ты в ином проклятом сне
  и может третьим будешь ты в углу червоном
  в далеком городе спустя десятки вьюг
  и может просто ты отныне друг
  но только отдаёшься мне в груди венчальным звоном
 
  уж все обглодано в бессонные рассветы
  и спрашиваю я у рыжеватых веток –
  ты где-то здесь? ты рядом? на сем свете?
  и что-то белое гулит на парапете
 
а к горлу подступала водь –
я заучил маршруты в гору,
где соколиную я слышу топь
и наступающую свору
 
раскидистых как багряные грозди
входящие в меня без приглашенья гвозди
ваш волчий прикус – крови пересуды
теперь шарахаюсь от самой легкой
                и земной простуды
теперь уже не до распитий
и ярости в сиреневом саду
теперь исхода в беловежском ските
я полунощно и покорно жду
 
уж все прошло... иль то начало
за простынею в серебре
и что-то бледное зерцало
в июле напевало мне:
 
  десять, двадцать,
  тридцать, сорок –
  отворачивайте ворот;
  сорок, тридцать,
  двадцать, десять
  чью икону здесь повесят?!

усни теперь уж, на часу четвертом
и говори со мной на полумертвом
язычье пирамидных плит
где прежнего Египта - египтянин спит
      
такой ты знаешь здесь на десять тысяч лет
простёртый штиль
и вижу я тебя за сотни тысяч миль:
 
  там парус и не чёрный, и не белый,
  в снегу одетая – я открываю дверь
  во что-то что и не было досель
  всея шкатулок:
      в ней много-мало вешних лет
  и так вдруг просто в саван завернуться
  мне страшно: больше не вернуться
  отринуть!? нет, нас было и не стало
  за этой дверью – белое начало
 
и разойтись нам и нельзя, и должно
уже на клавишах Девятый Мусагет
и заунывной вьюги слышу я ответ
что годы наши - авгиевый снег...
уже я вижу белый оберег
на шее волн – ну что ж, пусть так –
лишь воздух, воздух –
        пены снежны
на следующие десять тысяч лет
       нам все безбрежно:
 
на завтраки там горечь перламутров
и грудь запахнута травой
я весь в бессмертнике –
и значит я с тобой...


   ПОСЛАНИЕ НА СНЕГУ

В баю-бай сословья гоните,
в телеграфные книги таро
я к ночи буду знать где светло;
там шары переплавьте ж литые
и сберите вы воск с подсвешен -
я к утру буду знать кто повешен;
 
сера крапь от знойного травня
в кроны дней чугунно-тягучих
даждь пролиться мне с первой тучей
шепот горький седой Полудницы
кручи тополей в пухи-прахи
где всё ближе мне гомон плахи
 
так играйте же воздухом домн
и ходите напра-налево
где горит наше сонное дело;
так рисуйте же бурый день,
но меня не зовите на радостях
горьким медом я буду в сладостях;
 
вы меня метите, кружите,
и простите мне мета, мета
был я в поисках здесь ответа;
в ковше звездном ласкайте медведиц
видишь стадо седых медвежат?!
уже белые в белом лежат
 
это ль немочь и речья речи
и ашрам, разделенный в любь
целовать серебристую грудь
гор цепных, асан вереницу;
до пражан вы градуйте Гра'дчаны
где долги мои не оплачены
 
пуще пущ беловежских; плывите
в форт Надії: здесь бросьте якори
где дурманы мои не оплаканы
в кровь вы руки – неставшего сына
тело в чащах ищите под ризами
там где раны мои не зализаны
 
с небесами меня мужайте
в ветроградари-херувыми
где все шрамы мои исцелимы;
сизым вече меня пеленайте
в дикий постриг кедровых стай
где поют по мне баю-бай
 
всю любовь и синь грудную
сей Сезам от индийских дремот
где огонь прославляет лёд
в «Калевалу» – припев суоми
ливня ливче и ливче сплава
где застыла посмертная слава.

               2020