Страну до нерва осознав

Трудно не согласиться с А.Т.Твардовским, писавшим в поэме «За далью даль»:

«Лиха беда – пути начало,
Запев даётся тяжело…»

Высказывать свои суждения о поэтах и поэзии доводилось многим критикам и поэтам, и обыкновенным людям. Суждения об одном и том же поэте могут быть совершенно противоположные. Кто-то может быть в восторге от прочитанного, а кто-то и наоборот. Но каждый высказывает и доказывает своё. А тот, кто читает критику с разнополярными суждениями, определяет для себя, где истина или правда.
Поэт эпох не выбирает – живёт, где Бог ему даёт. Смоленская сторона не богата на природные ресурсы, однако щедра на таланты, а поэтические – особенно. Дар божий, приобретённый в детстве или юности, на героической Смоленской земле чаще расцветает и даёт плоды. Сужу по себе и имею кое-какие наблюдения. Так в антологии «Смоленская лира. XX век» – из представленных в ней более чем восьмидесяти поэтов – каждый четвёртый родился за пределами области. Но настоящий дар и поэтический талант большинства из них раскрылись на земле Смоленской. А в молодом, по сути, интернациональном городе Десногорске немало талантливых людей, пишущих стихи, издающих свои сборники. Без сомнения, что кто-то станет известным не только в области, но и за её пределами. Так вот, большинство поэтов, представленных в сборнике «Десногорск поэтический», родилось и выросло в бывшем Советском Союзе, но поэтический дар и крылья обретены на Смоленщине, которая для них стала родной. И этим наши поэты гордятся, ибо Смоленщина – это исконная Русь–Расея и Россия.
Поэт и критик Олег Дорогань родился в Черкассах, на Украине, но по духу и по крови считает себя русским и гордится этим. Свой настоящий поэтический дар и голос он обрёл на Смоленщине, живя также в древней и легендарной Ельне. Не филолог по образованию, а кадровый офицер, служивший Советскому Союзу, после развала великой страны вместе с передислоцированным из Прибалтики войсковым соединением оказался в голом поле под Ельней. Теперь старший офицер запаса, не сторонний наблюдатель, с болью в душе принявший крутые переломные виражи времени, не сломался, а нашёл в себе силы, чтобы своим поэтическим и аналитическим словом и слогом быть любезным народу. И дальше служить своему Отечеству.
Поэты разные бывают. Кого-то волнуют слова и почести при жизни. Иные стараются быть обласканными властями и подпевают любому существующему режиму, удостаиваясь разных почестей. Такие «шестёрки–евтушенки» всегда на виду. Когда нужно, они патриотят: «Хотят ли русские войны?», а потом, держа нос по ветру, заявляют: «О, эти русские коалы». Плюют на свою страну и уезжают жить в Америку или Англию… Конечно, это воля каждого выбирать себе судьбу и размноженное гражданство. Но забота о себе любимом в конечном итоге может обернуться забвением.
Поэт Высоцкий при жизни не был обласкан властями и не стремился к этому, сказав себе и всем:

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».

Именно к этой категории я без колебаний отношу поэта, ставшего мне другом, Олега Ивановича Дорогань. Здесь, на Смоленщине, его поэзия приобрела гражданственное звучание и служение делу, а не лицам. В этом разрезе его гражданская и творческая позиция очень схожи с мировоззрением Твардовского, и особенно с его строчками об ордене из поэмы «Василий Тёркин», и со строчками из стихотворения Н.Кульчицкого: «Не до ордена – была бы Родина!»
Поэтическое и гражданское кредо поэта Олега Ивановича однозначно выражено в стихотворении «В Россию!», вошедшем в антологию «Смоленская лира. XX век»»:

«В Россию уносит–несёт меня поезд.
Туда, где в апреле сугробы по пояс.
А снег так скрипуч и рассыпчат, и сух –
Так чист и на глаз, и на вкус. И на слух!..
Где всё на пока, на авось, на ура.
Где нет у меня ни кола, ни двора…
С дивизией, брошенной в чистое поле,
Я буду ютиться под временной кровлей…
Как будто получше земли не нашлось! –
Я злюсь, да отходчива русская злость.
Ведь в Ельне, по меркам столичным, дыре –
Как раз обломали рога немчуре.
Российская гвардия здесь возродилась.
Жаль, этим недолго страна погордилась…
Вступаю в глухую глубинную Русь.
Дрова? И колоть и пилить наловчусь.
И – вёдрами воду таскать из колодца,
И кожей, и сердцем о холод колоться.
Всему научусь. Всё сумею–осилю.
В Россию несёт меня поезд.
В Россию!»

«В Россию!» – всему вопреки восклицает  поэт. И, воскресая, находит в себе силы, чтобы и в отставке в звании подполковника служить Отечеству своим открывшимся поэтическим даром – словом.

***
Моё первое знакомство с Олегом Ивановичем произошло в декабре 1996 года. Он, состоявший в Союзе писателей России, а я – в Союзе российских писателей, несмотря на непонятную идеологическую противоположность писательских союзов, проявил интерес к моему творчеству. В то время я – новоиспечённый писатель – не понимал, в чём разница между писателями, живущими в одной стране, но почему-то разделившимися по принадлежности. Вроде в обеих писательских организациях говорят на одном и том же великом и могучем, те и другие страстно желают России возрождения и процветания, но почему же руководители с исконно русскими фамилиями – Смирнов и Иванова – так зло и усердно ненавидят друг друга? Смирнов–поэт мне был интересен больше, чем Мишин и Пашков, поэтому я довольно долго в своё время ходил в смирновскую литстудию, как и десятки других, чья лира стала «антологичной». Под одной обложкой теперь собраны поэты из разных писательских союзов. И читателю, в принципе, нет дела, как «там жили поэты… и каждый встречал другого надменной улыбкой». Принятый в Союз российских писателей, я откровенно чувствовал неловкость перед другим Союзом.
Дружил и общался со многими писателями, не обращая внимания на их принадлежность. А творчество Олега Ивановича Дорогань мне было интересно и симпатично, поэтому в моём большом стихотворении «Друг–поэт–критик», включённом в поэму «Колодец Загорье», я, кажется, выразил искреннее к поэту отношение:

По звукорядью с ним друзья мы,
И в этом вещий наш изъян:
Сияем, но не осиянны –
Не из новейших россиян.
Зов бирюзовый приняв мой,
Сидим, глаголим с ним о музе.
Он мне в ином Союзе свой,
Я – не иной – с шальной волной
Вдруг стал не тем в своём Союзе...

Вскоре мне пришлось определиться. Я вышел из Союза российских писателей, но продолжаю оставаться самим собой и пока не изменяю пушкинскому «союзу звуков, чувств и дум». Не имея других союзов, общаться стало легче со всеми. Хвалить или ругать теперь можно и тех и других, не опасаясь, что там станет говорить «княгиня Марья Алексеевна».
Журнал «Годы», определивший свой статус с первого номера как свободный и бесцензурный, позволил, хоть и за свой счёт, но свободно выражать собственные мысли и суждения на разные темы. И если первые два года, когда журнал «крышевался» Союзом российских писателей, и состоявший в ином союзе Олег Дорогань напечататься здесь не мог, то потом, лишившись «крыши», «Годы» стали частным изданием – и появилась возможность печататься всем мыслящим, даже инако.
И вот уже семь лет в журнале печатаются как состоящие, так и не состоящие в союзах писателей. И поэт Олег Дорогань, ставший к тому же незаурядным критиком, аналитиком и публицистом, теперь постоянный автор «Годов». Да, за свободу своих мыслей приходится платить, но –

Пока мы за свободу платим,
До той поры свободны мы.

Я не сомневаюсь в том, что свободная публикация своих произведений в журнале позволяет таланту раскрываться быстрее и ярче. Если в недавние ещё времена многие поэты и писатели чаще творили в стол, то теперь есть счастливая возможность и себя показать, и на других посмотреть.
А Олег Дорогань даже не филолог, тем не менее, стал писателем.
Его публицистика нередко мелькает в центральной прессе. На мой взгляд, он довольно хорошо и свободно ориентируется в современной поэзии. Мне лично, филологу по образованию, очень понравилась рецензия Олега Ивановича на мою книгу «Стихия поэзии: я и ямбы». Не хуже, чем мой друг Александр Агеев, он знает русскую классическую поэзию. Отлично оперирует поэтическими терминами – аллитерациями, метафорами, анафорами и т.п. Олег Иванович свободно цитирует и держит в своём уме немало классических образцов и примеров. И, пожалуй, главное – вполне свободно владеет русской речью. Прозаической, может, даже лучше, чем поэтической. Пределов совершенствования не существует. Ведь нет пределов совершенству, как нет гранению границ. Оттачивать и шлифовать своё словесное мастерство можно бесконечно.
Олег Дорогань мне лично тем и интересен, что он, не получивший специального филологического образования, не занимавшийся в кружках, смог самостоятельно постичь многие законы поэзии, не умея, кажется, отличить ямб от хорея. Тем не менее, стихи у него льются свободно и нигде не спотыкаются. Ритмы и поэтические размеры строго соответствуют заданным установкам.
В стихотворении «В Россию!», написанном четырёхстопным амфибрахием, размером, где поэты почти постоянно на каждой стопе ставят слово с ударением, Дорогань–поэт делает пропуски ударений, что говорит о его прекрасном ритмическом чутье:

«В Россию – в места, где бивали французов –
Вернули из Балтии великорусов!..»

Наверное, это хорошо, что поэт не мутил себе голову изучением стихотворных метров.
В шести его антологических стихотворениях нет повторяющихся ямбов или хореев – все разные.

«Стала ты мне суженой,
Стала наречённой.
Положил жемчужину
Я на бархат чёрный»

Это пример из стихотворения «Жемчужина», написанного ныне редко встречающимся трёхстопным хореем с чередованием дактилических и женских рифм. Надо отметить, что и рифмы у него совершенно необычные, свежие.

«Тихий голос. Тёмный взгляд.
Я потом узнаю – вдовий.
И терпение хранят
Руки, сложенные вдвое».

Это широко распространённый четырёхстопный хорей. Но какая необычная рифма: «вдовий – вдвое»!

«Туман легко парил
Над рощицей рассветной.
Роса с ресниц зари
Упала незаметно».

Это уже трёхстопный ямб с перекрёстными мужскими и женскими рифмами. И снова рифмы необычны, не банальны, не избиты. Не обратить внимания на красоту звучания, переливы звуков, аллитерации («Роса с ресниц России») – невозможно.
У меня как у поэта, придающего большее внимание звукописи (ибо звучание завораживает и очаровывает), возникает желание читать, перечитывать и заучивать стихи Олега Ивановича. Читая их, действительно испытываешь удовольствие и наслаждение. Радуясь тому, как богат наш родной язык и есть поэты, которые эту красоту чувствуют и творят. Меня часто ругают за чрезмерное увлечение звукотворчеством, но сам я ничего в этом плохого не вижу и отвечаю:

Стиха лихое полыханье
Меня пленяет, как весна –
И ритма мерное дыханье,
И рифм сквозная левизна.

Изучая произведения А.Т.Твардовского, я поражался творениям военного и послевоенного периода, вплоть до конца его поэтического пути. Но, с другой стороны, мне было откровенно неловко и неудобно читать многие ранние произведения поэта – периода его творческого роста – с 1925-го по 1935-й годы. Ритмическая небрежность и просто невпопад зарифмованная проза лично меня отвращали от чтения. И хорошо, что сам Твардовский это прекрасно понял и осознал, написав в своей автобиографии: «Моя поэма «Путь к социализму», озаглавленная так по названию колхоза, о котором шла речь, была сознательной попыткой говорить в стихах обычными для разговорного, делового, отнюдь не «поэтического» обихода словами:

В одной из комнат бывшего барского дома
Насыпан по самые окна овёс.
Окна побиты ещё во время погрома
И щитами завешены из соломы,
Чтобы овёс не пророс.
От солнца и сырости в помещенье
На общем хранится зерно попеченье…»

Мне лично совершенно непонятно, как Э.Багрицкий (Дзюбин) и Пастернак, которые были намного (на 15 и 20 лет) старше Твардовского, у которых с ритмами, рифмами и метрами всё было в порядке, могли положительно отзываться, поощрять и печатать откровенную зарифмованную ахинею двадцатилетнего загорьевского парня?! И в этом отношении М.Горький (Пешков), подвергший основательной критике даже относительно совершенную «Страну Муравию», мне более симпатичен. Лекарство горькое, но оно пошло на пользу поэту. Потом Твардовский признал: «…я не мог не почувствовать сам, что такие стихи – езда со спущенными вожжами, утрата ритмической дисциплины стиха, проще говоря, не поэзия».
Спрашивается, зачем же тогда поэт творил не поэзию целых десять лет? Жить-то на что-то надо было. Лишь бы попасть в струю и успеть подпеть. Обращать внимание на ритмы и рифмы – это же не только время терять, но и кусок хлеба. А тут похвалил родную партию, зарифмовал лозунг – и всё в порядке.
Слава Богу, в наше время нет такой надобности – подстраиваться под кого-то, кому-то подпевать. Цензура ушла. Поэт, если он не конъюнктурщик, сам волен выбирать темы, писать и печататься. В этом плане Олегу Ивановичу, да и мне, как и многим другим, немножко повезло зацепить бесцензурную эпоху, пусть смутную, продажную, жуликоватую, но всё же свободную и относительно гласную. Пусть мизернейшими тиражами, за свой счёт, но приятно, говоря словами Твардовского: «Увидеть свой вымысел, скрытно рождённый, / Печатными буквами вдруг утверждённый…»
И сейчас пишущих и работающих за гонорар поэтов, критиков и публицистов мне откровенно жалко. Мой друг – поэт и критик Александр Агеев – признавался, что ему приходится в угоду конъюнктуре что-то, порой совершенно посредственное, прихорашивать, дабы не обидеть «уважаемых человеков». И не могу  до конца понять и принять своего друга Петра Привалова, который пустился во все тяжкие представлять биографию и творчество Александра Твардовского (даже его раннего периода) с хорошей и прекрасной стороны. Если Твардовский не любил, не понимал и отвергал Есенина – это дело Твардовского. Но зачем эту нелюбовь навязывать остальным? Поэзию Есенина, по большому счёту, «с клёном опавшим и заледенелым», мне видится, любят больше, чем Твардовского «Дорогу дорог меж двумя океанами…» По крайней мере, я далеко не уверен, что последнее стихотворение сейчас в России, да и где-нибудь в мире кто-то прочтёт наизусть. Перед крупной юбилейной датой понравиться и засветиться среди самых близких родственников нашего, без сомнения, знаменитого поэта, мягко говоря, скромно, но не очень. И сам Твардовский вряд ли был бы в восторге от  льющегося на него сейчас словесного пафоса и елея, которым, на мой взгляд, к сожалению, отдельные авторы грешат. «А где ж вы раньше были, Когда он был живым?»
Да простит меня Олег Дорогань, что я, решивший представить его творчество, делаю такие большие и размазанные по бумаге отступления. Мне, естественно, было приятно, что Олег Дорогань как поэт-критик обратил внимание на моё звукотворчество и, может быть, что-то полезное для себя почерпнул. Но тут важно то, что свои звукообразы и аллитерации он дозирует, не перебарщивая, как это нередко бывает у меня:

Чураюсь вычурности я,
Ищу я поприще попроще:
Чарующую речь ручья
И нечернеющие рощи…
При созерцании мерцаний,
Пока я глупость постигал,
Ресниц сиреневый сценарий
По жгучим жемчугам сбегал.

Конечно, рождённые поэтом, выстраданные стихи имеют право быть услышанными, напечатанными и даже увековеченными. Какой-то высший суд это решает. Но поэтические жемчужные зёрна должны собираться где-то в золотом фонде русской поэзии. Как мало в наше время оценочной поэзии. Ведь поэзия совершенно разная – звукообразная, лирическая, гражданская, эпическая, сатирическая и многая другая. И если бы не люди, у которых открывается рифменный дар, могли бы иметь образцы занимательной поэзии или стиховедения, то польза от этого была бы большая, если не огромная.
Учась в институте в филологическом кружке у В.С.Баевского, я с удовольствием подготовил доклад по занимательной поэзии, взяв соответствующую литературу. И даже сам что-то занимательное и смешное придумал. Те же палиндромы, вроде «герб и брег», «чуть туч» и т.п. Это было и до меня давно замечено, но я не знал. Однако такое малое открытие мне помогло обрести в себе уверенность и развиваться самому дальше. Существует где-то словарь русских рифм. Маяковский о нём писал. Пушкинские рифмы – непререкаемого классика – давно подсчитаны. Однако поэзия, как и вся цивилизация, развивается. И в наше время словарь рифм намного, если не многократно, возрос. И когда в литературу входит большой поэт, то он привносит новые свои неповторимые ритмы и рифмы. Интересуясь поэзией, я, естественно, обращаю внимание на необычные метафоры, анафоры и десятки других, относящихся к поэзии, терминов, которые гармонизируют стихотворную речь. Маяковский, на мой взгляд, как никто другой из поэтов XX века, обогатил поэзию новыми ритмами и рифмами, вроде: «трезвость – врезываясь». Пастернак, может быть, чуть-чуть добавил. Я имею в виду новации, если эти рифмы, например, до Пастернака раньше не употреблялись: «стезю – изюм». И если кто-то из поэтов снова употребит эти рифмы в ином качестве и звучании, это будет говорить о том, что данный поэт Пастернака, по крайней мере, читал. Рифмы, лежащие на поверхности, тысячекратно повторенные: «любовь – кровь», – сейчас мало кого интересуют.

***
Поэт Олег Дорогань пока не классик. Время не приспело. Однако русскую поэзию он упорно сверлит и бурит, делает свои разнообразные ходы. Особенно это стало заметно (лично для меня), когда в конце 2006 года он выпустил свой объёмный труд, назвав его современным эпосом. Книга называется: «Хмелиада, или Исповедь скомороха на заданную тему».
«Этот эпос, – как отмечено в предисловии–преамбуле, – явился результатом яркого своеобразного метода автора, самобытного и экспрессивного поэтического языка, основанного на славяно-русской фольклорно-поэтической традиции. Его отличает широкий размах и тонкое проникновение в тайны русского духа, иносказательность и точность исторических оценок. Сатира и лирика, сказовость и исповедальность, драматизм и элегичность – всё это органично сплавлено в большое многоплановое произведение, которое служит нравственно-художественному постижению смутного времени, разрушавшего Российское государство в течение последних двух десятилетий».
Прочитав предисловие, которое должно побудить интересующегося проникнуть в яркость и своеобразие творческого метода и т.д., читатель, если не любитель поэзии, будет вникать и в суть эпического поэтического сказа. Став одним из первых читателей «Хмелиады», как поэт, а не профессиональный критик, я пообещал Олегу Ивановичу дать свой отклик на его – без преувеличения – супертворение.
И «Хмелиаду» я перепахал всю вдоль и поперёк, а «Хмелиада» всего меня перепахала.
Конечно, впечатляет объём эпического полотна. В оглавлении – двадцать одна песня. Сразу подумалось: случайна ли эта последняя цифра? Не связано ли это с веком, в котором мы сейчас живём? На это я хотел бы получить ответ. Десять тысяч стихотворных строк или (условно) две с половиной тысячи четверостиший – «есть разгуляться где на воле» кому угодно. Это, кстати, по объёму вдвое больше пушкинского «Евгения Онегина». Для исследователей и ценителей поэзии здесь «огромное небо» деятельности. Поэтам, особенно начинающим, проникнуть в творческую лабораторию Олега Дорогань, зарядившись даже его одной «Хмелиадой», на мой взгляд, будет весьма полезно и интересно. Поэтический размер – в основном трёхстопный хорей с мужскими, женскими и дактилическими рифмами – редкий в наше время по употреблению. По той, как мне видится, причине, что в короткую стихотворную строку довольно сложно внести смысловую ткань. Отыскать нужную рифму на коротком стихотворном отрезке и сохранить смысл – тут нужно быть виртуозом или фокусником. Справиться с такой задачей архисложно. Здесь необходимы не только талант, но и, естественно, большой словарный запас, а главное – ритменное и рифменное поэтической чутьё.
Мне сейчас трудно дать истинную оценку творческому таланту поэта, от единицы до пятёрки. Но мне видится, что поэт достоин вполне высокой оценки. А по количеству и качеству совершенно новых рифм, введённых в оборот, здесь Олег Дорогань, пожалуй, один превзошёл всех смоленских авторов, вместе взятых, натворивших за последние десять лет. И это при том, что весь поэтический объём, заявленный смоленскими поэтами, будет хоть в десять раз больше. Даже по одной рифменной новизне можно смело утверждать, что в русской поэзии есть неисчерпаемый запас для обновления рифм, не только точных, но и приблизительных, сложных и т.п.
И если учёный стиховед В.С.Баевский, рецензируя книгу поэта Владимира Макаренкова, восторгается двумя-тремя необычными рифмами, то у Олега Ивановича их счёт идёт на сотни, даже на тысячи. Причём его рифмы не самоцельные, а естественно ставшие в тексты. Буквально недавно мне на глаза попали стихи одной известной смоленской поэтессы. Стихи неплохие, патриотические. Но какого-то творческого поиска там я не обнаружил. Практически все рифмы, которые употребила поэтесса, свободно ложатся в ХIХ век – чёткие, классические,  пушкинские. Этим в наше время тоже можно удивить, как поэт ограничивает себя классическими рамками.
Но поскольку Олег Дорогань ещё пока не лауреат, то его творчество лауреатами престижной премии, как например, имени Исаковского или Твардовского вряд ли будет как-то рассматриваться и анализироваться. Что ж, дорогой мой друг Олег Иванович, такова наша планида. Но я всё же рад, что открыв твою «Хмелиаду» наугад в любом месте, сразу же нахожу необычные новые рифмы: «крапа – карпа», «только – Токио», «живая – сжевали», «пир – икр», «щёки – щёлки», «кинул – Арлекину», «голым ли – приколами», «красавица – качаются», «гиком – подожди-ка»…
Этот перечень из десятка рифменных пар мною взят подряд и наугад из текста в сто стихотворных строчек. Может быть, у кого-то из поэтов такие рифмы уже были, но, по крайней мере, эти рифмы не банальны, не избиты и не затёрты. Чтобы обнаружить хотя бы с десяток не банальных рифм у наших смоленских лауреатов, мне не хватит и целых суток, перелистай я хоть тысячу страниц стихотворного, порой теста, а не текста. Но на то они и лауреаты, чтобы «вновь рифмовать с любовью кровь», не говоря уж о моркови.   
Оценивать «Хмелиаду» можно по-разному. Мне как рифмующему, где-то даже новаторствующему, здесь нравится то, что могу почерпнуть для себя доселе неизведанное, интересное. Ведь «поэзия, – как правильно заметил Маяковский, – вся езда в незнаемое». Может быть, потому, что на протяжении нескольких лет многие главы или песни из «Хмелиады» публиковались в «Годах» и я каким-то образом впитывал их в себя, а в моих сатиро-иронических стихах непроизвольно появлялись схожие мысли.
Как-то делая рецензию на мои сатирические сборники «Кому на Руси жуть хорошо?» и «Ода мудрому народу», Олег Иванович заметил схожесть своего и моего мышления. Вот его строки, появившиеся ещё в прошлом веке:

«На Голгофе, на горе –
Кровь зари в скрижали…
Если Бога нет в царе –
Есть ли он в державе?!»

Мне эти строки, наверное, подсознательно послужили в стихотворении «31 декабря 1999 г.» (время ухода Ельцина с поста президента):

Жизнь нелегка на вираже,
Где рядом с колеёй – траншея.
Но если Бога нет в душе,
Поможет вряд ли крест на шее!

Похоже на реминисценцию. Думаю, что, варясь в общем поэтическом котле, это для нас вполне приемлемо и даже закономерно. Поэты, естественно, что-то перенимают друг у друга. Так, в стихотворении раннего Твардовского «Костёр» и «У барского дома…», созданных в 1927 г., я обнаружил одинаковое построение в размере со светловской «Гренадой», написанной двухстопным амфибрахием. Но знаменитая «Гренада» появилась чуть раньше, чем эти стихи Твардовского. Можно не сомневаться, что поэт повлиял на поэта. В целях экономии бумаги и времени не буду много цитировать. Ибо таких примеров можно привести сотни. Кстати, в раннем Твардовском без особого труда легко найти подражательные стихи и под Есенина, и под Маяковского, которых он не очень ценил и уважал. Тем не менее, кое-чему у них учился. Это естественный процесс роста и преодоления детской болезни – начинать с подражания.
Быть неподражаемым, наверное, невозможно. У каждого поэта есть свои кумиры (в хорошем смысле слова). И у Олега Ивановича их достаточно много – это Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Блок, Есенин, Пастернак, Цветаева, Ахматова, Хлебников, Белый, Вознесенский, Твардовский, Рубцов, Высоцкий и многие другие. Мне думается, что это прекрасно, когда современный поэт отлично ориентируется в русской и советской поэзии. Дотошно, как мне кажется, вникая в «Хмелиаду», я достаточно много находил параллелей между названными поэтами. Вполне вероятно, что найденные мною параллели реминисценций самому автору покажутся неожиданными.
Однако, думаю, и у него, как у многих поэтов, есть свои излюбленные реминисценции, аллюзии, и через них он как бы проводит перекличку с любимыми поэтами. Конечно, далеко не всякий найдёт эти свидетельства преемственной связи автора со своими поэтами-учителями, далеко не все увидят у него то, что увидел я.
А стихи – как люди, у которых одинаково сделаны лица с глазами, носами, губами, другие части тела, но внешность у всех неодинаковая.

Лишь доносит ветром
За кольцо дорог
С песней недопетой
Голос–ручеёк…»

Помните, «за кольцо дорог», – было у Есенина?
Видно, не случайно и дачи наши с Олегом Ивановичем рядом – за окружной дорогой, сведённой в кольцо дорог.
Ассоциаций с есенинской Русью довольно много, и это, на мой взгляд, оправдано. У Сергея Есенина «Русь уходящая», а у Олега Ивановича  «Русь непреходящая». После Есенина она уже сто лет уходит, да всё не уйдёт...

«Разве Русь, играя,
Сдали ради рая?..

Поле переполнено
Цветом через край.
Верю только в Родину
И не верю в рай…»

Да, нет веры в обещанный «рай» под бесовской властью Хмеля и его приспешников.
Здесь, в этих строках, отсыл к Тютчеву и Есенину, они как бы слиты воедино: «В Россию можно только верить» и «Я скажу: не надо рая – Дайте родину мою».

«Ничего не значу я,
Ну да всё равно:
Бездна я ходячая –
Дна мне не дано…»

«Но бездна не видна –
Она-то ведь без дна!..»

Свой взгляд на бездну у него, видимо, ассоциируется с А.Белым: «Где бездна гибельна без дна…» Но, как видим, гибельность бездны Олег Дорогань видеть не хотел бы… И даёт ей своё осмысление, преодолевая её в себе.

«Языкотворец–мастер,
Народ наш – острослов,
Гвозди – не унимайся! –
Народных тех отцов».

«У народа, у языкотворца умер звонкий забулдыга-подмастерье…», – есть у Маяковского в стихотворении «Сергею Есенину». Олег Дорогань как бы подхватывает определение Маяковского и вставляет в свой контекст. И у него получается это органично, как я уже отмечал, и растворяется, как соль и сахар, в присущих ему смыслах.

«Желанная у входа
Всегда стоит свобода…»

Это аллюзивный отсыл к А.С.Пушкину: «…и свобода Вас примет радостно у входа» в стихотворении «Во глубине сибирских руд».

«А вы всё о свободе,
Что распахнула грудь.
Нагая, к нам приходит,
Чтоб всех раздеть-разуть!»

«Свобода приходит нагая…» – это есть у В.Хлебникова.
И у обоих поэтов родилась ассоциация с нагой свободой, скорее всего, благодаря картине «Свобода на баррикадах» французского художника Эжена Делакруа.
У Олега Ивановича, пережившего новое смутное время на Руси, идёт переосмысление «нагой» свободы, раздевающей и разувающей народ.
Однако он не теряет оптимизма, широты своих взглядов и глубины своих чувств.

«В себе несу синь-бездну я!
А ну, попробуй сузь
Богатую и бедную
Развихренную Русь!».

Это уже вполне ассоциируется с Н.Некрасовым – «Кому на Руси жить хорошо?» (конец поэмы). Олег Дорогань в стремлении к справедливости явно старается продолжить лучшие некрасовские традиции в новом временном' контексте и социуме. Правда, некрасовская поэма написана без рифм, в стиле фольклорно-былинного речитативного стихосложения. Однако сам дух этой поэмы, видно, в себя вобрав ещё со школьной парты, Олег Дорогань вносит и в свою «Хмелиаду».

«Вижу – состоятельный
Ты вполне мужчина.
Часом, не из платины
У тебя пластина?!»

Есть у А.Вознесенского: «Приценись ко мне в упор – зубки–платина…» У него там, конечно, о другом идёт речь, но само слово «платина» как бы объединяет обоих поэтом в едином звуковом пространстве.
Подобных реминисценций у Олега Ивановича хватает. И вполне возможно, что кто-то может принять это за плагиат. Подаю мощную идею любому профессору-академику, вроде М.Е.Стеклова, который в своё время очень хорошо прошёлся по Виктору Смирнову, когда тот ещё не был никаким лауреатом. Стекловско–великановское подмикроскопное исследование на предмет плагиата в творчестве поэта из деревни Киселёвка вылилось в исследовательскую пригвождающую статью «Ткань из чужих нитей». Благодаря чему поэт Смирнов стал многократным лауреатом и академиком, а Стеклов – и академиком, и профессором.
В своё время Пушкин восторгался «Горем от ума» Грибоедова. Многие меткие изречения стали пословицами и поговорками. В «Хмелиаде» также можно обнаружить немало крылатых выражений, по которым при желании будет несложно защитить докторскую диссертацию. Для затравки приведу несколько: «Ломок – да не слаб, / Робок – да не раб»; «Это что ж за власть, / Ежли вся спилась?!»; «Нужды – как ножи, / От дороговизн / Всё дороже – жить, / Всё дешевле жизнь»; «Кормчие сменяются, / Люди остаются»; «Под такую закусь Не пропить бы Русь!..» и т.д.
Стихи в «Хмелиаде», как, пожалуй, ни у кого из смоленских поэтов, сплошь аллитерированы и анафорированы. Вот где, мне видится, пушкинский «союз звуков, чувств и дум» работает в полную силу. Причём очень много стихотворных строк, которые почти или полностью аллитерированы. Валерий Брюсов, изучавший звукопись Пушкина, на Олеге Ивановиче мог бы отлично размяться.

«За края окольные
Песня запредельная –
То ли колокольная,
То ли колыбельная…»

Пусть читатель сам наслаждается переливами слов и звуков:

«Колокол качая,
Удалью ударь!..»

 «Вот тебе и раз!
В нашей федерации
Разум и маразм –
Как близнята-братцы».

Вспомним у Маяковского: «близнецы-братья», – только там о Ленине и партии. А теперь? В прямом смысле – «разум и маразм» – эти слова-антонимы, но как они здесь поэтично созвучны и соответствуют временам ваучеризации по «Габайсу», «Чубаксу» или «Чуйдару».
Вот характерное четверостишие из двустиший с анафорами и аллитерациями:

 «Съехал с трона Меченый,
Секретарь изменчивый,
Миша–властелин –
Мякиш–пластилин».

Я как-то заметил для себя, что «Поэзия моя в строке, / Где одиноких звуков нету». Таких строчек у меня теперь сотни: «Я и ваяю и воюю» (у Вознесенского было: «Воители, ваятели, Слава вам!»); «Хула нахлынула нахально»; «О траур тартар утро тёр». Если убрать из строки гласные звуки, то все согласные – повторяются. Но это где-то и эксперимент. Об этом Олегу Ивановичу я при встречах рассказывал, ему понравилось. И он с удовольствием, имея достаточную творческую подготовку в сфере поэзии, стал активно применять технические, совершенно нехитрые наработки и навыки звукописания в своём творчестве. Несколько десятков полностью аллитерированных строк я у него обнаружил. И вполне очевидно, что они у него родились сами по себе, без контуженной натуги. Вот несколько примеров: «Разум и маразм»; «Сразу и сразя»; «Есть золотая злость»; «Свой суёт совет»; «Тронутый на троне»; «Устранил страну», «Сутки… суетно снуют» Но не счесть стихотворных строк, которые аллитерированы на девяносто процентов или на три четверти:

«Новый банк бандитом
Держит банкомёт.
И на сотню сытых –
Полусыт народ»…

«Встали между бедным
И богатым – бездны!
И из года в год
Пропасть всё растёт»…

«Спешат царя порадовать
Посланники заморские
Альпийскими руладами
И трелями тирольскими!»

Если мы возьмём и вытянем из любой прозаической речи случайно попавшие в ритм трёхстопного хорея или ямба строки (скажем, сто строчек) и проверим их на алитерированность в процентах, а затем сравним их со стихотворными строчками из «Хмелиады», я не сомневаюсь в том, что последние будут намного аллитерированнее.
Но насколько – это уже дело стиховедов. И на этом можно защитить авторскую диссертацию. Здесь Олег Дорогань как ярко аллитерированный образец, на мой взгляд, подходит больше, чем В.Хлебников, А.Белый и даже А.Вознесенский. Как это осуществить, я могу посоветовать любому начинающему филологу, любителю поэзии, умеющему хоть немного рифмовать.
В русской поэзии есть такое понятие как «теневая рифма». У В.С.Баевского о теневой рифме написано и опубликовано целое исследование. Олег Дорогань о нём (исследовании), естественно, ничего не знает, однако в его «Хмелиаде» не меньше сотни четверостиший именно с теневыми рифмами.
Откуда у его такое сверхчутьё – ориентироваться на раритеты Самойлова, Евтушенко, Вознесенского, Мартынова и даже Раисы Ипатовой, теневая рифма которой тоже показательна?

«Как средь суматохи вокЗАЛа
Не понял и недоскаЗАЛ.
То я от тебя ускольЗАЛа,
То ты от меня ускльЗАЛ».

Интересен для читателя Леонид Мартынов:

«С Комсомольской залеТЕЛ он
В гущу ТЕЛ
И над всем небесным ТЕЛом
ЗаблесТЕЛ».

Выделенные мной звуковые ударные гнёзда рифм взяты из одной матрицы. Разных звуковых матриц в языке тысячи, но поэт ищет и находит одинаковое звучащие. В этом примерная суть теневой рифмы. Таких бесподобных образцов во всей русской поэзии наберётся совсем немного, но в «Хмелиаде» они встречаются чуть ли не на каждой странице текста! Приведу примеры:

«Вот бутыль распили
И в один копыл
Русь приговорили
На троих в распыл!»…

«У него для мышленья
Маловато мышц.
Не растолк умышленно
Я его – как мышь!»…

«Но ступени пестуя
Поступью невесты,
Канет в неизвестное
Ангелом небесным»…

«Колешь колокол о зори,
Сыплешь звоны, шлёшь свой зов.
О России ли, о Зое
Загрустишь на сто ладов!»…

В «Хмелиаде» немало мест, где теневые рифмы идут сразу в двух четверостишиях:

«А Фома с Филоном,
Как велел патрон,
Понеслись к матронам,
На завод–салон.

Лили здесь мортиры.
В эру смутных дыр
Стал завод протирок
От секвестр–секир».

Диссонансных теневых рифм у О.И.Дорогань ещё больше:

«Мы не худо жили,
А перо, пожалуй,
В руки им вложили
Недруги державы»…

«Был с ним Вислоус
Рядом, ас всем асам,
За ней – за «Русь»! –
Хмелю вторил басом».

А вот – мужские и женские рифмы, тоже теневые, со смежной рифмовкой, объединены в катрене, и таких четверостиший тоже немало:

«Время вскрыло вены –
Хлещет с кровью пена.
И вино измен –
Кровью вон из вен!»…

Если во всей русской классической поэзии вряд ли наберётся и полпроцента четверостиший с теневыми рифмами, разумеется, украшающими поэтический строй, то у Олега Ивановича таких стихов не менее ПЯТИ (!) процентов. Я буду рад и счастлив, если мне представится поэт, который тоже активно внедряет теневую рифму. У меня может набраться несколько десятков катренов с теневыми рифмами, но они рождены всё же искусственно:

Взгляни, огни одни отныне,
Как дни весны обнажены.
И сны иные, неземные
В земных они отражены…

Грядущим дням кричу до дрожи,
Ветрам, что в роли – поперёк:
Мне бездорожие дороже
Любых исхоженных дорог!

Как поэт – Олег Дорогань не работает в определённых чётких классических поэтических формах. У него нет сонетов, онегинских строф, октав, сицилиан, каких-то японских танок или хокку и других вроде бы украшающих поэзию строгих форм. Не писал он и акростихи. Обо всём этом он, естественно, знает. Но всё это пока не его формы. Четырёхстопный ямб, столь любимый в российской поэзии, в его творчестве почти не встречается, как и пятистопный, и шестистопный. То же самое и с хореем. Трёхстопные хореические и ямбические формы поэту как будто вошли в плоть и кровь. В журнале «Годы», печатая его «Хмелиаду», в целях экономии бумаги, благодаря короткости строки, стихи чаще всего располагались в два столбца на странице. Издавая книгу, решили не экономить бумагу. Рифмовать короткие строки, да чтобы ещё здравый смысл присутствовал, очень, пожалуй, сложно. У многих поэтов, конечно, встречаются короткостишия. Но это в основном небольшие по объёму произведения   
«Я убит подо Ржевом» Твардовского написано двухстопным анапестом с перекрёстной рифмовкой, однако видно, как тяжело поэту приходилось искать рифму в третьей строке, чтобы зарифмовать с первой. Поэтому есть отступления от правил, которые читательский глаз воспринимает спокойно, поскольку концовка любой строфы рифменно оформлена. Первая и третья строки в одной строфе – без рифмы: «И во всём этом мире – / До конца его дней / Ни петлички, ни лычки / С гимнастёрки моей». В некоторых строфах вместо женской рифмы идёт дактилическая: «исполнится – помните», «победные – преданы», «бесспорная – оборванная». Твардовский, в принципе, строго над формой стиха не работал до конца жизни. Хотя формы поздних творений сконструированы гораздо чётче и ярче.
Олег Дорогань всё-таки стремится все свои строки зарифмовать. Но если у Твардовского концовка строфы почти всегда с одинаковой рифмой – мужской или женской, Олег Дорогань с рифмами обращается совершенно свободно. Соблюдая один и тот же метр – трёхстопный хорей или ямб – у него рифмы варьируются: мужскими, женскими, дактилическими. Строфы могут быть оформлены одними женскими рифмами:

«И бурёнка бедная
У неё накрылась,
И надежда бледная
Не сбылась на милость»...

В следующей строфе перемежаются уже женские и мужские рифмы:

«Ей, седой овечке,
Век скостить сумев,
Не купить и свечки
В лавке на отпев»...

Далее первая и третья строка оформлены женской и дактилической рифмой.

«В деревенской хате
Меркнут образа.
И у Богоматери
Слёзы – на глаза»…

И вот вроде кульминация:

«Вызвал Хмель Темура.
«Ты чего ж, мальчиш, –
Пожурил понуро, –
Так у нас шалишь?
Бил я в груди: если
Цены станут лезть,
Лягу я на рельсы.
Не пятнать же честь!..
Это всё же Русь,
А не в цирке рысь,
Нас под злую грусть
Может и загрызть».

Последнее четверостишие оформлено теневыми диссонансными перекрёстными и только мужскими рифмами. Читатель, смакователь поэзии, обязательно на такую звучную рифмовку обратит внимание. Постоянная смена рифм не даёт читателя убаюкать. А чтобы рифмовать короткие строки, волей-неволей приходится расширять не только словарный запас, но и рифменное поле. На рифмах XIX века далеко не уедешь. Попутно подумал, а как бы эти же рифмы смотрелись в четырёхстопном ямбе? Навскидку, к примеру:

Мой друг, ведь это всё же Русь,
Увы, увы – не в цирке рысь.
И нас под эту злую грусть
Конечно, может и загрызть.

Всю «Хмелиаду», оставив смысловой массив и рифмы, можно переделать и под четырёхстопный хорей, то есть на одну стопу удлинив строку. Но всё же задуманное автором не сравнится ни с какой подделкой. Это как «Евгения Онегина» перевести на четырёхстопный хорей, а «Василия Тёркина» – на четырёхстопный ямб. Сок и смак произведения сразу же потеряют.
Читая «Хмелиаду», мне довольно часто приходили на ум свои стихи. Например, ельцинские рельсы – это настоящий перл бывшего президента России. Вслед за Есениным, на его «самоубийство» откликнулись подражатели. Много их было.
Вместо Ельцина, обещавшего лечь на рельсы, из-за невыносимых условий жизни в России на рельсы легли очень многие. От безысходности люди ищут спасение в водке или в петле. И у меня появились незамысловатые строчки, посвящённые шахтёру, лёгшему и погибшему на рельсах:

Не ложись на рельсы.
Ну-ка, с рельсов брысь!
Белены наелся? –
Ты же не Борис!

Наверное, из ельцинских рельсов, которые породили массу анекдотов и прочего, можно при желании собрать целый том фольклорных произведений в рифму и без. Нищему народу есть над чем посмеяться. Но разжиревшей на обмане собственного народа руководящей продажной верхушке, конечно же, не до смеха. В «Хмелиаде» представлены десятки карикатурных персонажей, которые правили Русью после Мишки Меченого – при царе Бориске–Хмеле. События при Хмеле развиваются стремительно. Сухой закон, введённый Меченым, царь Хмель отменил, отвечая на потребности народа:

«Понимаешь, Меченый
Ввёл сухой закон.
Мною он развенчанный,
Всё – очищен трон!»

Нет смысла пересказывать в прозе то, что так изящно зарифмовано. Многие живые персонажи 90-х годов прошлого века легко угадываются. К примеру, воевода Грач, Макар – макаронный смак, ваучерный Толян Рыжий, Рукотряс да Язь, ас–Вислоус, Чернобур – премьер, Баб – магнат-олигарх, рубака-парень Хасбулат, киндеры-сюрпризы – Тришка и Борька Немчуров, тётка Властелина,
и многие другие. Образы карикатурно-сатирические, но такими их и представлял себе народ, а певец Боян и Скоморох по-своему исповедали тему.
Многие россияне в начале 90-х без ума поверили ельцинской «Исповеди на заданную тему». Вот и здесь царь Хмель для Руси оказался новым Иудой и Троянским конём, предавшим интересы народа; «благодаря» Хмелю великую страну стали растаскивать и разворовывать мародёры во власти. Птах Сорокопут, пришедший на смену царю Хмелю, братве, живущей по понятиям где-нибудь в лондонских замках, уже не указ. А что же Хмель? Как-то притих.

Иуда – плод гнилой системы –
К столбу позором пригвождён.
Чем только можно – награждён,
Жаль, рельсами обременён.
Теперь на заданные темы
Не исповедуется он!

Эти мои зарифмованные строки, может быть, и не родились бы, не будь «Хмелиады», и последняя вряд ли бы появилась, не будь смены эпох и стоящей у руля продажной, алчной власти, думающей только о собственной наживе и народу с барского стола кидающей лишь обглоданную кость.
Язык поэзии интересен и забавен тем, что в отличие от прозы, в нём «и невозможное возможно», «и невозбожное возбожно»; союз одинаковых созвучий и звуков, рядом стоящих, производит эффект, который в прозе немыслим. Поэт, заостряя и оперяя мысли рифмами, в отличие от прозаика, «пускает их наудалую и горе нашему врагу».
Я разработал схему, по которой можно легко отыскать четверостишия или строфы, где могут превалировать те или иные звуки, и хотел бы порекомендовать её читателю, По этой схеме нетрудно определить, где поэт «новаторствует», а где он нейтрален.
По вертикали я расположил все лишь согласные звуки. Их в русском языке 21: Б, В, Г, Д, Ж, З, Й (йот), К, Л, М, Н, П, Р, С, Т, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ. В строфах «Хмелиады», написанных трёхстопным хореем, в среднем содержится до 34-х согласных звуков. Где-то их может быть и меньше 30-и, а где-то и больше 40-а – таковы свойства языка. Все имеющиеся в русском языке согласные звуки в пределах одной строфы обычно не повторяются, если это специально не замыслено. 2500 строф «Хмелиады» несложно разложить и «поверить алгеброй гармонию». Так, к примеру, звуков «Б» не более 2500, то есть по одному на строфу. Но где-то этих звуков будет пять в одной строфе, а во многих – ни одного.  Звуков «З» на то же количество строф наберётся примерно 1200 – 1300. Это ползвука на строфу. Понятно, что звук «З» пронзительно резкий и во множестве строф он просто отсутствует, а в какой-то строфе их может быть представлено и пять, и восемь. Часто встречающиеся звуки – Л, Н, Р, С, Т – в среднем по два-три на строфу, в некоторых строфах повторяются свыше десяти раз, а бывает, что и ни разу. Отклонения от средней величины в наибольшую сторону интересны для изучения, как астроному солнечные пятна, которые невооружённым глазом совершенно не видны.
Схема очень простая, почти примитивная, и даже пятиклассник в ней свободно разберётся. Цифры сверху от 1 до 20 по горизонтали – это четверостишия, взятые мною почти наугад в «Хмелиаде». Я беру только первые строки и номер их страницы в книге.
Кому интересно, тот найдёт и книгу, и нужную строфу.
Так, звуков «Ж» на 20 взятых мною строф приходится лишь 11. Во многих строфах этот звук отсутствует. А вот в 8-ом четверостишии этих «Ж» целых 5. Что же это за четверостишие? Читаем:
«И жужжит над ухом / До изнеможения / Золотая муха / С ядом разложения».
Поэт следует пушкинской звукописи: «Был вечер. Небо меркло. Воды / Струились тихо. Жук жужжал. / Уж расходились хороводы. / Уж за рекой, дымясь, пылал…»
Звуков «З» на 20 четверостиший приходится 24, но в более чем половине строф этот звук отсутствует, однако в 18-м четверостишии звуков «З» сразу 8 (нонсенс!). Смотрим: «Березняк заёрзал / В зыбкой темноте, / И видать, замёрзли / Звёзды в высоте».
Редкий для русского языка звук «Ф» в 20-ти четверостишиях встречается только пять раз, но в четверостишии под номером 5 сразу встречается три раза (тоже нонсенс!). Смотрим: «Чёрные, как трефы, / Грифы – чуть не грефы. / Ну, а свин Темурка / Ящеркою юркнул».
Для поэтов, увлекающихся звукописью, это будет представлять здоровый интерес, как для гимнастики ума, так и для расширения кругозора. Надо же, все звуки в алфавите вроде бы имеют одинаковый статус, но как по-разному они представлены в русской речи! Для кого-то это будет открытие. Вот звук «Т» – самый, кажется, представительный – 64 раза встречается в 20-ти строфах, но в шестой строфе отсутствует. А сколько же таких четверостиший на всю «Хмелиаду»?! Многие четверостишия, можно сказать, заанаграммированы (это когда в начале строк слова одинаковые по размеру и близкие по звучанию: «разум – разом», «весну – вовсю», «купола – купели» и т.д. и т.п.), как я уже писал, и заллитерированны.

«Словно оборотные
Стороны медали,
Сразу инородные
Стали даль для дали!»

Так и в пушкинской онегинской строфе «Мазурка родилась. Бывало…» звуки М, З, Р, К – самые повторяющиеся. Причём такого большого количества звуков «Р» мы не найдём больше ни в одной онегинской строфе! По Пушкину, как и по Дороганю, можно проводить забавные для русского слога исследования. Опять же, у Пушкина я поверхностно по «Онегину» проследил за звуком «Ф». Во многих строфах этот звук вообще не присутствует, но довольно часто соседствует в строчках или через строчку: «Тьфу! Прозаические бредни, / Фламандской школы пёстрый сор! / Таков ли был я, расцветая? / Скажи, фонтан Бахчисарая?» Создаётся впечатление, что Пушкин, следуя поэтическим законам, интуитивно подыскивал слова с одинаковыми звуками: «тьфу, фламандский, фонтан».
«На фоне судьбы в голубом сарафане…», – это уже у Раисы Ипатовой. «Строфуя фоны сарафана…», – это уже у меня, благодаря последней. Подобных примеров можно приводить бесконечно много – у поэтов, которые работают над звуком.
Для меня, относительно умеющего рифмовать и даже отличить ямб от хорея, творчество Олега Ивановича интересно тем, что в нём в сконцентрированном виде сосредоточены очень многие примерные образцы поэзии, чего, к сожалению, пока я не могу обнаружить ни у одного лауреата премий имени Твардовского или Исаковского. Это очень обидно и досадно. Единственное, чему у наших лауреатов можно поучиться – это писанию стихов без сучка и задоринки, да и то далеко не всегда, от которых ни холодно и ни жарко. А здесь есть и сучки, и задоринки, от которых бросает и в холод, и в жар. Лично мне это больше по душе:

«На заре сиреневой
Свет всходил парком,
А мороз вызвенивал
Хрустким хрусталём».

Слово «вызвенивал» мой компьютер подчеркнул красной полоской. А если «вызванивал», то красная полоса пропадает. Но это, я чувствую, идёт от Есенина «Приятная, хладная звень». Однако Олег Дорогань эту «звень» отглаголил, и слово по-новому и не банально заиграло.

«Как царь Хрущ когда-то,
Мне б их – об башмак!
Всё ж таки ребята –
Вижу – солидняк».

Последнее «солидняк» – такого слова в словаре русского языка нет, но народ-языкотворец голосом поэта создаёт новые слова. Поэт не стесняется вводить и просторечия: «Хмеля испужались, / Ужаснулись толп». Некто умный и начитанный может поэта уличить в безграмотности, но я уверен, что в «презренной прозе» Олег Дорогань напишет правильно: «испугались». Подобных новых слов и просторечий, которые компьютер сразу же замечает, в «Хмелиаде» высветится не одна сотня. По новым словообразованиям также свободно можно защитить докторскую диссертацию. Особенно по неологизмам и окказионализмам: «Рого-изобильное / Будет торжество»; «Серви-стервилады, / Стерлядь без костей»; «Ей – чему ж мы рады? – / Мы как Эльдурадо!..» Правильнее было бы: «Эльдорадо». Но дурь властей иначе и смачней не подчеркнёшь. «Тут и Филька – писарь, / Грудь навыкат (лыцарь!)» – мне видится «лысый рыцарь», но именно «лыцарь» в одном слове смотрится куда смачнее и смешнее.
Для критиков-буквоедов, вроде моего друга Александра Агеева, безусловный интерес и удовольствие доставят некоторые грамматические ошибки и стилистические ляпы, просчёты или недогляды.
Они есть и здесь, но их не так-то уж много. В одном только четверостишии я нашёл одинаковые рифмы:

«Снова придорожная
Мне рябина в горсть
Ягод подмороженных
Положила горсть».

Конечно же, правильнее было бы: «Мне рябина в горсть / Положила гроздь». Скорее всего, этот недочёт допущен по рассеянности или вследствие усталости. Следуя моему совету, автор исправил его. В моём «Колодце Загорье» подобных ляпов и недочётов, к сожалению, гораздо больше. Приходится отшучиваться: «Пушкин русской речи без грамматических ошибок тоже не любил».
Но, слава Богу, эти наши книги вряд ли будут претендовать на какое-то лауреатство. Это царям-иудам, развалившим, разворовавшим и опустившим до дна великую страну-державу, пришедшие им на смену шестёрки и лизоблюды навешивают «первозванные» ордена, «А ни в грош талант – / Получает грант». Справедливость в России ещё не скоро восторжествует–воцарится, хотя уже и есть такая партия, но хрен редьки не слаще. Своей «Хмелиадой» и своими рифмами Олег Дорогань, на мой взгляд, отлично отхлестал продажную, воровскую власть. Однако воспрянет ли Россия ото сна, чтобы «на обломках самовластья» воскресли чьи-то имена? Да, свобода слова дана сейчас вроде бы всем, хотя совершенно мизерный тираж «Хмелиады» до широкой публики, понятное дело, не быстро дойдёт – и это удручает. Но всё-таки веское, ёмкое и хлёсткое слово поэтом сказано, и оно найдёт своего солидарного читателя, и это произведение войдёт в историю литературы как литературно-художественный документ эпохи. Я в этом уверен!

15.03,2007 г.,
9-10.03.2008 г.

Николай СУХАРЕВ
________

Николай Сухарев (1954 –2013) – смоленский поэт, литературовед, издал вышеизложенную статью в 2008 году за свой счёт отдельной брошюрой в издательстве «Годы».