День шестой. Я поднялсЯ с постели...

…День шестой. Я поднялсЯ с постели.
На часах – пять вЕчера, мельницею метели
за окном ветрА, всюду снегА льняные,
что никуда из дома. Грустные выходные.

На полу – ковёр, пластмассовая бутылка
выпита и измята; толстая, как копилка,
книга стихов, с неё устремлён куда-то
птичий профиль бывшего лауреата.

Наконец-то вЫспан, я в тишине, как в доме,
та;к всё тихо, длинного ритма кроме,
но не ужатого всё-таки до оргазма –
опись Бродского и перелив сарказма...

Окружённый прозой, вместо стихов я вижу
тёплых людей, прущих, как по Парижу,
по субботней стуже – медленнее-скорее
в инее на стекле в сторону батареи.

Что б сказал Цезарь, ставши у Рубикона,
слитого в твёрдый лёд тихо и незаконно?
Не посчитал бы самой дурной приметой,
чтобы спросить у жребия, бросить это?

Я каждый день бросаю, я выбираю –
ковыряться в рутине, глуби;ны приотворяя,
есть из тарелки, мучиться вечным вопросом,
надевать сезонные брюки с начёсом,

жить стараться, с женщиною любою
быть недостойным любви, быть собою,
шарить в смартфоне, отыскивать на бумаге
строки с намёком, как водяные знаки...

Просто ценить людей, что от года к году
дышат, витийствуют, двигают на работу;
глядя на водопад или же сад унылый,
быть восхищённым картиной и вечной силой...

Прежде самих времён, тёмных, седобородых,
был, как идея, просто придуман отдых,
чтобы застыла глина и помолчала лира,
после шестого дня и сотворенья мира.