Олимп

К слову

горгулья умерла
варвары…
сначала-то она лепилась как снеговик но эволюция решила дать ей крылья
за то что родилась белой


Обмен слов и веществ
                oMitriy

уже не человек
пишут не намекая на ангела
на тех кто тысячу раз успел до

первая доза всегда бесплатно
потом все равно
легко но можно покрепче
потом ломка и все равно что
легкого до фига но бесполезно
что-нибудь чтобы не скрипели зубы
потом выковыриваешь одну строчку «уже не человек»
и пишешь наконец это долбаное стихотворение


Чума
                oMitriy, собственно само стихотворение

И опять ты стучишься, и входишь опять,
И стоишь, как чума, у дверей.
Хорошо, что с меня уже нечего взять,
Не тяни, заходи же скорей.

Я уже не начну заговаривать боль
Ни на аз, ни на ферт, ни на ять,
Ты пришла как чума, и чумою, изволь,
Соглашусь я тебя называть.

Ты стихами рвала – кто-то грязь вытирал, –
Но чернила иссохли, как пруд,
И в скрипении перьев я слышу металл,
Что за птицы так стены скребут?

Я об этом сегодня тебя не спрошу,
О другом и о третьем еще.
Но, не слыша дыханья под черным плащом,
Пару строк на помин надышу.


Печь

Смотрю в твое отчаянье, Мидас,
С даров богов снимаю дивиденды,
И все, к чему ни прикоснись сейчас,
Становится обыденным и смертным.

Куплю забвенье, если за покой
Запрашивают облачную цену,
И прикоснусь бессмертною душой
К разрубленному надвое полену.

Из четырех легко собрать чурбан,
Из них стволы, вернуть деревьям кроны…
Давай-ка лучше огненный канкан,
Еще не все прокаркали вороны.

Еще не всё расколото в дрова,
Земная печь теплее в стужу греет,
Когда с небес облазит синева
И губы от молчанья цепенеют.


Я пишу слова

Я пишу слова, сею дым,
Отпусти немного огня.
Я пишу слова, Элохим,
Надыши мне их на камнях.

Только не ответь: «Выбирай!»
Я возьму тогда тишину.
Промолчи ее, Адонай,
Только не бросай в ней одну.

Я возьму тогда темноту,
Засвети звезду, Эль-Олам,
И не дай стоять на свету,
Чтобы не ослепнуть глазам.


Деление

Когда вокруг все врет и брешет,
Ну то есть пользует слова,
Какими затыкает бреши
От головы до тулова

Плывущий бочкой по волнам
Того еще течения,
Что делать, Господи, ушам,
Ну то есть Родине и нам
В последнем измерении?

Не отвечай, ты все сказал,
Кто захотел, услышал,
Хоть микрофон вдруг отказал
И представитель вышел.

Хоть выворачивал язык
Переводящий с русского.
Делю, как ты делить привык,
Ну то есть к зеркалу впритык:
На русского и труса.


Мания

Какая красивая строчка по тротуару идет…

Из всех привязавшихся маний
Мне Господи эту зачтет.

Поставит малиновый плюсик,
Глаза промокнет от росы:
«Давай назовем ее Люсей
И хоть бы оденем в трусы».


Небо без костей

Как разрезать небеса на куски,
Как на блюдо положить пироги –

Выбирай себе ломоть посочней,
Чисто небо – высший сорт без костей!

Поглядишь во все глаза – красота,
Вот и месяц молодой, и звезда.

А протянешь то ладонь, то кулак –
И не взять, и не наесться никак.


На Олимпе цивилизации

Готовы едоки?
Изысканы приправы?
У огненной реки
Высок ли градус лавы?

Ну, так тому и быть!
Согласно назначенью,
Разумные грибы,
Приступим к поглощенью.

Спасибо поварам
За широту вселенной,
Тому, кто аз воздам,
И соусам, и хрену,

Чья лепта придает
Пикантности и смысла
Всему, что входит в рот
И умирает в клизмах.

Восхвалим наш обед,
Вместительное пузо!
Так славный Архимед
Погиб за Сиракузы!


Анальгин для храбрости

А голова уже гремит
Как синий шарик
На нем живет разумный вид
И каждой твари

Кора облазит и трещит
Скулит подкорка
И где-то Вечный Индивид
Взирает с горки

И я похоже на него
С высот взираю
И головою ничего
Не понимаю


Арбуз

Я сижу внутри арбуза,
Горница полна – и что?
А в ночи трясется кузов,
И трясется в ней авто,

И куда-то это дело
Все везет нас и везет.
Полосатый круглый спелый
Только косточки плюет.

И меня вот-вот отправит
На широкий тротуар.
Лягу я лицом на гравий
И отвечу за базар,

За нуаровые выси,
Не смыкавшие глаза,
Только сок арбузный брызнет
Там, где просится слеза.


Леда

На крыши сыплется мука,
И будет много урожая
В какой-то год наверняка,
Я чисел не запоминаю.
Быть может, он давно прошел,
Но как же быть – не видно следа,
Уже засыпан весь подол,
И платье сбросившая Леда
Сегодня кормит голубей
(Где нынче лебедя достанешь?),
Любя сообщество людей
Не больше временных пристанищ.


Улей

Роди меня когда-нибудь туда,
Куда воображенье не ступало,
Однажды, наконец и навсегда,
В какой-то улей, где не носят жала
И только о розариях жужжат,
Не потому, что меда захотелось,
А просто жизнь настолько хороша,
Что незачем привязывать к ней тело,
Какое то плюется, то болит,
То выбегает сдуру на дорогу,
Пока пчела рабочая летит
(Положим, что брюшком не веря в Бога,
Но не сбиваясь с курса до порога),
Оттяпавши у ангела полставки,
Над зарослями терна и красавки.

Не замечая в перелете этом
Ни тунеядцев, ни других поэтов.


Царица

Мне бы день или два,
Чтобы снег пролежал,
Чтоб ни март, ни трава,
Чтоб никто не украл

Лебединый покой,
На стекле этот лес,
Тот, кто в нем ночевал,
Поутру не исчез –

И глазок продышал
Через ветки в окне:
«Ох и долго я спал!
Что-то грезилось мне.

Чистой музыки лед
И бессмертия пруд.
Там царица живет,
Где живьем не живут.

Есть Гармония, есть!
Все искусства вокруг
Почитают за честь
Ей служить, милый друг.

И служил бы я ей,
И внимал не дыша,
Только льда холодней
У меня госпожа.

Взгляд острее ножа –
Чуть остался живой…»

«Ты, наверно, душа,
Ты вернулась домой».


Недостающий фрагмент на картине с потопом

Откину штору – ночь, огни
Во все края до горизонта.
Воздушней тортом не дразни.
Но только не хватает Понта.

Еще слышна родная речь,
Когда я говорю с вороной.
И прочим можно пренебречь.
Взгляд путешествует по склонам

Туда, сюда, наискосок,
Ловя прохожих,
Так в Понте ловится бычок,
Почти похоже.

Гремит в предчувствие грозы,
А дальше – к черту
Летят телеги и возы
По волнам Понта.


Отражение

Когда-нибудь не станет и луны,
И в звездной темноте проснутся люди
И затоскуют от ничьей вины,
А впрочем, и людей уже не будет.

Но отраженье в комнатном стекле
Меня запомнит рядом с желтым блюдцем
И двух ворон в белесом феврале,
Которые уже не разобьются.

И этот полуснег-полумираж,
И птицы крик останутся навеки.
Мне только жаль, что ты уже не наш,
Прошедший день, сейчас закрывший веки.


С жизнью обнимаясь

У сумрака достаточно имен.
Чтоб в литерах его не потеряться,
Я называю то, в котором звон,
Нательный звон на бубенцах акаций.

Ты шелестишь, как повелитель шпаг, –
Что сладко ночевал на белой кроне
И укололся, это добрый знак,
Теперь она уснувшего не тронет,

Что жизнь всегда стоит на пустяках
И на любви – последнее не точно,
Но для нее духами день пропах
И духами, владеющими ночью.

Что эта капля крови у виска –
Всего лишь роза. Их у нас без счета.
А у меня там желтая тоска,
Случайно укололась обо что-то.

Но боже мой, кружится голова,
Акация цветет, я задыхаюсь.
Цветы, деревья, облако, трава,
И смерть проходит, с жизнью обнимаясь.


Последний в мире

Как будто не успели на трамвай,
Последний в мире, в полночи, вселенной.
Волна (ее придумал Хокусай)
Уже нависла,
Встану на колено
Перед летящей черной высотой,
Пригнусь, наверно, дело-то не в этом,
А в этих звездах – синей, золотой
И той, что проалеет надо мной
И безнадежным, и победным светом.


С голубыми волосами

Ангел светлый, ангел мой
С голубыми волосами
Проплывает над землей,
Над молдавскими лесами.

Спят и белка, и свисток,
Мне, наверно, тоже спится.
Обрывает волосок
Пролетающая птица.

Он держал клубок луны,
Всё, что облаку угодно.
Все свободны, спасены,
Ангел трепетный свободный,

Ангел лунности моей
Проплывает безвозвратно.
Снег ложится голубей
На оттаявшие пятна.

Всё потеря, всё покой,
Всё простор невероятный.

И прекрасный свет ночной
Выключают надо мной.