Грешники

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­
­­Для тех, кто «руки опустил», устал
И «крест» нести уже невмоготу.
Прочти рассказ, чтоб грешником не стал.
Быть может, Серафим и я вам помогу.

Часть 1. Серафим и грешники.

                Ссора началась, как всегда, с пустяка. У Ивана Степановича дрогнула рука, и он просыпал на пол ложку сахара. Пившая чай жена, сразу заметила это.
- У тебя что, руки кривые?
- Извини, я нечаянно. Просто рука дёрнулась.
- Рука у него дёрнулась. Одни расходы с тобой! Мой теперь за тобой полы.
- Я же извинился.
- А мне твои извинения не нужны! Дармоед несчастный!
- Почему «дармоед»? У меня пенсия больше твоей.
- Как же, больше! А на лекарства сколько тратишь? Забыл? И в квартире моей живёшь!
- Снова ты про квартиру. Что же мне, сдохнуть что ли?
- Можешь и сдохнуть, тебе решать, никто плакать не будет. Только у тебя «кишка тонка».
Тут Иван Степанович взбесился, бросил кружку на пол так, что она разбилась, губы побелели, руки задрожали и он срывающимся голосом прокричал,
- И сдохну! Надоело всё! Сейчас пойду и утоплюсь!
- Ой-ой! Перепугал! Утопится он, как же! Сейчас зима, придурок!
После слова «придурок» Иван Степанович молча выскочил из кухни в прихожую и стал одеваться. Следом вышла жена.
- Шапку одень, уши отморозишь.
- Не твоё дело. Где мой паспорт?
- Зачем он тебе? Ты же топиться идёшь.
- Чтобы знали, кто утоп.
- А без паспорта, значит, топиться не можешь? В шкафу на средней полке паспорт.
Иван Степанович прошёл в комнату, взял паспорт и направился к входной двери.
- Ключи оставь, «утопленник». Сегодня можешь не возвращаться. Я ночью вставать не буду.
- Дура!
- Иди-иди! Сам дурак!

                На улице было сумрачно и холодно. Иван Степанович поёжился и поднял воротник пальто. Всё тело дрожало от нервного возбуждения. Машинально пошёл к озеру, которое было в пятистах метрах от их дома. Прохожих почти не было. Иван Степанович шёл и никак не мог успокоиться от обиды.
- «Дура! Сколько можно терпеть? И разве это жизнь? Зачем живу? Сдохнуть и покончить с этим! Квартира её… Забыла, что квартиру, мной полученную на заводе, сыну отдали? А я помню… И что в родительской квартире её сестра живёт… и ничего не платит, подло уговорив меня переписать квартиру на сестру. А мне теперь куда? Тоже сволочь! И скандалы в доме начались с приездом сестры. Слова не дают сказать! Сволочи! Нет, лучше сдохнуть, чем так жить! Надоело уже всё! Все надоели! Контролируют, в рот заглядывают, как бы лишнего не съел. А у меня пенсия больше… Господи, что же за наказание такое? За что? Жить бы на пенсии тихо, мирно, так нет же… Сдохнуть и покончить с этим, всё равно никакой жизни нет, и не будет».

                Очнулся от мыслей только около купальни для любителей зимнего плаванья. Он знал о купальне давно, часто зимой, прогуливаясь по озеру, подходил к ней и смотрел, как из домика на берегу степенно выходили «моржи» в одних плавках и, сделав несколько упражнений у купальни, аккуратно заходили по ступенькам в воду. Проплыв пять метров, поднимались по ступенькам и с достоинством, не спеша, шли обратно в домик, делая вид, что мороз им не страшен. А может и правда не страшен? Иван Степанович смотрел на них без восхищения, с удивлением.
- «Интересно, зачем они лезут в ледяную воду?» – думал он, - «За здоровьем? Так и я здоров, ну, почти здоров, а в воду зимой не лезу. И живут они не дольше нас. В чём же интерес?»
И он ёжился только от одной мысли, что нырнёт в ледяную воду.

И вот теперь он стоял у купальни при лунном свете поздним вечером, почти ночью, и с …ужасом смотрел на тёмный ледок купальни, выделявшийся среди покрытого белым снегом озера. Вспомнились слова жены, - «Можешь сдохнуть, тебе решать, никто плакать не будет. Только у тебя «кишка тонка».
- «Кишка тонка», как же! Даа… плакать некому… Может повеситься надо было? Раз и всё. Чего сюда пришёл? Тут сразу-то не умрёшь. «Утопится он, как же!»…, «Сегодня можешь не возвращаться». Сволочи! Сволочи!»
На глаза попалась пешня. Иван Степанович подошёл к ней, взял и начал разбивать тонкий лёдок около бортика деревянной дорожки вдоль купальни. Расколол лёд около метра в диаметре. «Мне хватит». Снял пальто, пиджак, брюки, рубашку, ботинки. Всё аккуратно сложил, а сверху положил паспорт. Подошёл к краю дорожки напротив подготовленной проруби. Тёмная вода внушала страх, но и манила, словно что-то тёмное, невидимое, но сильное тянуло его в прорубь. Всё тело дрожало, но не от обиды, а уже от холода и страха. Иван Степановичу стало жаль себя, потекли слёзы.
- Господи, помоги! Страшно мне… довели сволочи до… до… чтоб они сами сдохли…
Иван Степанович закрыл глаза, не решаясь сделать последний шаг в жизни.
- Ну, сигай уже, холодно ждать.
Иван Степанович вздрогнул, отшатнулся от края купальни, чуть не упав на кучу одежды. В испуге обернулся. Метрах в тридцати, на берегу, стоял кто-то небольшого роста с большим рюкзаком на спине и палкой в руке. Из-за темноты и слёз трудно было разглядеть кто это.
- А тебе чего?
- Интересно, сиганёшь, али нет. Али «кишка тонка»?
- А ты откуда знаешь? …Не твоего ума дело. Шёл куда-то, вот и иди. Чего сюда пришёл?
- Я, милок, не ко всем прихожу. Вот ты Господа вспомнил, помощи у него попросил – это правильно. Но помощь попросил грех совершить – это как понимать? И беду ближнему кличешь. Это не по-христиански. Не рой яму другому, а то сам в неё попадёшь. Вот ты в яму чуть и не сиганул.
- Что ты можешь знать про мою жизнь?
- Я, Ванюшка, много чего ведаю.
- Ты вообще-то кто такой?
- Серафим. Ты, давай-ка, одевайся, а то уже посинел весь, дрожишь. И паспорт не забудь взять.
- А про паспорт откуда знаешь?
- Так вижу. Пойдём со мной, третьим будешь.
- Я не пью.
- Так я не водку предлагаю пить, а чай. Там и потолкуем. Давай быстрей.
- А как же... я же хотел…
- Успеешь ещё, это не твоя судьба.

                Иван Степанович лихорадочно стал одеваться. В душе он был рад такому повороту событий. А что? «Успею еще… это не моя судьба… Почему не моя, откуда он знает? Бог с ним, всё равно отсюда только два пути: или в прорубь, или с ним».
Руки замёрзли и дрожали, и Иван Степанович никак не мог застегнуть маленькие пуговички на рубашке.
- Я пойду, а ты догоняй.
- Я сейчас, сейчас.
Бросив попытку застегнуть рубашку, Иван Степанович надел пиджак, пальто и, не став зашнуровывать ботинки, спотыкаясь, поспешил за удаляющейся фигурой незнакомца. Когда он его догнал, то был крайне удивлён. Оказалось, что это был старик с длинной седой бородой, в чёрном балахоне, но без …рюкзака. У него был …горб. Седые волосы, выбившиеся из-под странной шапочки, достигали горб и покатые плечи старика. Слегка сучковатая деревянная палка служила скорее посохом, чем опорным костылём. А походка старика была лёгкой, пружинистой и никак не вязалась с его возрастом.
- Иди за мной, - коротко сказал старик, не оборачиваясь, догнавшему его Ивану Степановичу.
- «Кого же он мне напоминает?» - С трудом поспевая за старцем, думал Иван Степанович, - «где-то я его видел… Где? Ах, да, точно, на картинах художников 18-го века про богомольцев, каликов… Да-да, именно там… Странно…»
- Ну, вот, дошли.
Старик открыл калитку в заборе, тянувшемся вдоль дороги. Вошли внутрь. Было темно, фонарей не было, но похоже это была какая-то стройплощадка. Подошли к вагончику-бытовке и старик первым вошёл в него, Иван Степанович проследовал за ним. Старик включил свет. За столом с потёртого дивана испуганно вскочил худощавый мужчина с заспанным лицом и торчащими во все стороны волосами. Пальто, которым он укрывался, сползло на пол и он, наклонившись за ним, спросонья ударился головой о край стола. Потом, потирая рукой ушибленный лоб, посмотрел на вошедших.
- Вот, Лаврентий, принимай к себе товарища.
Лаврентий протянул руку.
- Лаврентий Павлович, профессор, доктор философских наук.
- Иван Степанович, пенсионер… теперь пенсионер.
- А до этого?
- Лавруша, ты не того, ты не пугай Ванюшу титулами. Тут теперь все товарищи, стало быть, равные. Лучше воды согрей, чаёвничать будем. Вишь, Ванюша как дрожит, замёрз милый.
Философ недовольно сморщился, но пошёл наливать в помятый электрочайник воды из бачка и поставил кипятиться.
- Ты раздевайся, присаживайся к нашему столу, в ногах правды нет. Посмотрим, что нам Господь послал к вечерней трапезе.
Серафим снял с себя холщёвую сумку, которую Иван ранее не заметил и стал выкладывать продукты на стол.
- Кажись кусок колбасы, тут ещё две баночки с чем-то. Так… и хлебушек, помятый малость, но ничо, нам в радость. Спасибо тебе, Господи! Да осветиться имя твоё.
Серафим трижды перекрестился и снял с себя балахон. Помыл руки под рукомойником, висевшим у входа. Закипела вода в чайнике.
- Лавруша, достань заварку и сахар, ты ближе всех к тумбочке. И колбасу с хлебушком порежь.
Было видно, что Лаврентий Павловича угнетала фамильярность старца, но он выполнял все указания, хотя и с неудовольствием. Старец перекрестил стол и сел.
- Молитву читать не буду. Вижу, что не верите истинно в Бога, а вспоминаете его токма тогда, когда вам худо.
Ели и пили молча. Серафим пил чай с прихлёбом без сахара, макая хлеб в кружке, а к колбасе даже не притронулся. Пил не спеша, не суетясь. Товарищи же его ели и пили с жадностью.
- Ну, слава Богу, поели. Можно теперь и потолковать. Рассказывай, Ванюша, облегчи душу.
- Что рассказывать?
- А что важным считаешь. Ты не смущайся, тут все свои.
- Какие «свои»? Я вас первый раз вижу.
- Так-то оно так. Но все мы божьи дети, братья и сёстры, стало быть, родственники, свои. Ты нас первый раз видишь и мы тебя впервые видим, но ты нам брат и мы переживаем за тебя. А твоя беда на троих разделится и тебе легче будет. Но, ежели не желаешь, стесняешься, не говори, неволить не будем.
- Что уж там стесняться. Я благодарен тебе, Серафим, что… словом, что приютили меня. Некуда мне больше податься, кроме как… Поссорился с женой, ну и… психанул. Так-то мы с ней жили нормально, а год назад приехала её сестра и начала сбивать с толку. Уговорили переписать родительскую квартиру на сестру, мол у нас и так есть где жить, а сестра несчастная, одинокая и прочее. Я и согласился. А как подписал документы, отношение ко мне резко изменилось, пошли скандалы, упрёки. А мне и податься больше некуда, вот и решил…
- Ну, Ванюша, ты не один у нас такой, у Лавруши схожая история, тоже податься некуда. Свой «крест» до конца надо нести, как бы не было тяжко.
- Так сил уже никаких не осталось.
- Это, Ванюша, от того, что «крест» ты не свой взял, вот и не выдюжил. И винить надо не жену с сестрой, а прежде себя.
- А я-то тут причём?
- Причём? Жену, небось, сам выбрал? Вот какую выбрал, с такой и живи до самого погоста. Неси свой «крест» справно. А коли ошибся, вини себя. Козни сестры жены не сумел разглядеть. Кто виноват? Опять же ты! И потом, ты глава семьи, стало быть, за всё в ответе. Не сдюжил ты, Ванюша. Не сдюжил. Жизнь прожить не поле перейти.
- Выходит, я во всём виноват?
- Выходит так. Но мы тебе поможем. Ещё пойдёшь по пути Господнему, который приведёт тебя к твоей истинной судьбе.
- Это как?
- Опосля узнаешь, поздно уже, почивать пора, трудный день был у тебя, но Господь не допустил беды. Ты, Ванюша, на лавках ложись, сдвинь их вместе. А я лягу на стульях, мне не привыкать.

                Утром, проснувшись, Иван Степанович не увидел старца.
- «Ушёл что ли куда?» - подумал Иван Степанович.
Тело с непривычки побаливало от жёстких лавок, но Иван Степанович чувствовал себя отдохнувшим и …свободным. Странно. Ранее Ивана Степановича всё что-то тяготило: тревожность, дурные мысли, домашняя обстановка, недовольство жены, да и сама жизнь без радужных перспектив. А теперь он почувствовал какое-то обновление, лёгкость в душе и даже необъяснимую радость.
- «А хорошо я за стариком пошёл, - думал он, – странный он какой-то, вроде и поговорил с ним мало, а он словно наждаком сдирал с души грязь. Надо у Лаврентия спросить о старике».
Иван Степанович посмотрел на спящего товарища, но тот даже не шевелился, только посапывал. Тогда Иван Степанович вышел на улицу.

Было уже светло, но по-прежнему морозно. Строительная площадка была укрыта снежным покровом. Никаких следов не было видно, а только одна тропинка от калитки до вагончика, а другая до дощатой уборной за вагончиком. Башенный кран, похожий на цаплю, одиноко стоял у засыпанного снегом котлована, с повёрнутой к нему стрелой, словно высматривающей что-то там. Было тихо, если не считать шум от изредка проезжающих машин по дороге вдоль забора стройки. Иван Степанович набрал в руки чистого, искрящегося под солнцем снега и обтёр лицо, руки. Безудержная радость стала наполнять его душу, вытесняя тяжкие мысли прошедшего дня, хотелось жить в этой божьей благодати.
- «Красота-то какая! Что это я, в самом деле!? Может и правду говорит Серафим о другой судьбе? Чуть грех не совершил! Из-за чего? Из-за чего!? Тьфу! Дурак! Стыдно даже вспоминать! А жизнь-то одна дана, а я… Дорог много, да не по той я пошёл. Какой же мой «крест», как его отыскать? И кто такой этот Серафим? Надо бы у Лаврентия спросить», - размышлял Иван Степанович.
Вернулся в вагончик. Налив воду в чайник, включил его, чтобы  вскипятить её. Проснулся Лаврентий. Сел, долго зевал, потом потёр рукой глаза.
- Приветствую вас, коллега.
- Доброе утро! Да я вроде не философ.
- Все мы, в сущности, философы. Только одни маленькие, другие большие. А я сказал «коллега» в том смысле, что оба несчастны. «Товарищи», как сказал бы старик.
- Лаврентий Павлович, если вы считаете меня «коллегой» и «товарищем», давайте перейдём на «ты». Я человек простой и мне удобней по-простому обращаться, иначе мы с вами не товарищи.
- Я заметил. Не возражаю. Сейчас мы с вами… с тобой в одном статусе, так сказать, неимущие, не владеющие, не счастливые.
Закипела вода в чайнике.
- Лаврентий, давай позавтракаем. Там Серафим какие-то баночки принёс и хлеб ещё остался.
Заварили в металлической кружке, тоже помятой, чай, порезали хлеб, достали банки.
- Ого! Да это красная икра! Богато старик живёт, а по виду не скажешь, - удивился Лаврентий.
- Странный он какой-то, покупает красную икру, дорогую колбасу, а заварника нет, чайник помятый, со сколотой ручкой и живёт в вагончике.
- Да, странный. Я ему не задавал этих вопросов, но при споре о бытие, понимании сущности мироздания и прочих философских, как мне казалось, незыблемых истин, он почему-то одерживает верх на до мной. А я ведь доктор философских наук, всю жизнь занимался только этой наукой. Не вяжется его внешний облик с умом. Не понятен он мне.
- Да, и мне тоже. Но вот он удержал меня от… от… Да, что уж там, спас он меня. Я сегодня вышел утром на улицу, а там красота, кругом бело, чисто, дышится легко и на душе тяжести нет, и не вспоминаю я о прошлой жизни, словно и не было её. Снял с меня Серафим «крест» и жить хочется. Вот я и подумал, что ничто не стоит против жизни. Ничто! И дорог полно, сверни на другую и иди дальше.
- О, да ты философ, Иван! Как старик тебя «перековал». Вот я и говорю, что он умный, хитрый и непонятный.
- А я об этом не задумываюсь, спас он меня и на том спасибо.
- Это верно. Да и я, признаться, благодаря ему, что живу, а так бы…
- И давно ты с ним тут живёшь?
- Да уже почти неделю. И что интересно, он почти не задаёт мне вопросов про мою бывшую жизнь, а разговаривает со мной так, словно всё знает.
- Да, это странно.

                Так в разговорах «ни о чём», как бы «товарищи» присматривались друг к другу, прошёл день. Дважды за это время чаёвничали. А к вечеру вернулся Серафим и вновь принёс продукты. Это были сосиски в упаковке, кусок сыра, селёдка в банке, хлеб и яблоки.
Лаврентий с радостью поставил чайник вскипятить воду, видно, что проголодался. Глаза его заблестели, он без просьбы старца порезал хлеб, сыр, открыл банку с селёдкой.
- Красота! Сейчас бы по рюмочке коньячка и был бы полный ажур. Dommage qu’il n’y ait pas de femmes (жаль, женщин нет).
- Лавруша, женщины в нашем положении лишние, прервал мечтания Лаврентия старец.
У Лаврентия от удивления глаза округлились, и он уставился на Серафима.
- Ты что, и французский знаешь!?
- Лавруша, не суди о человеке по одёжке, не ровен час, ошибёшься. Как же не догадаться о чём ты подумал, коли у тебя глаза заблестели. Да и мысли твои пока с душой не в ладах. Время нужно, чтобы на путь исправления встать.
- Но и Бог был не против любви. Создал же он Еву для Адама, - возразил старцу философ.
- Создал, милок, создал. Токма создал он Еву не токма для любви, сколь для продолжения рода человеческого. И Господь всё делает с любовью и нам велит в любви жить.
- Вот видишь, сам говоришь, что любовь важна.
- Мы с тобой, Лавруша, по-разному любовь понимаем. Пока по-разному. У тебя не любовь была, а прелюбодейство, то есть грех. Вот Бог тебя и наказал за это, но и помиловал, чтобы ты грехи свои искупил и на праведный путь встал.
- Так разве мои страдания не искупление грехов?
- Нет. Страдания – не искупление грехов. Это токма последствия твоей неправедной жизни.
- Так что же я должен сделать?
- Что? Искупаются грехи добром и делами с пользой для обчества.
- Так что же, я мало что сделал для общества?
- Видать мало, коли твои грехи перевешивают твои деяния. Да и дела ты больше делал с пользой для себя. Для полного очищения тебе теперь надо пройти огонь и воды. Выдюжишь, слава Богу. А нет, что же, отвечать придётся перед Божьим судом.
- Не радужная перспектива.
- Это касаемо и Ванюши. Давайте уже трапезничать.
Серафим снова ел мало, словно и не проголодался. А Иван с Лаврентием ели с удовольствием, нахваливая старца за щедрое угощение.
- Вкусно! Я дома такие деликатесы только по праздникам ел. А ты каждый день приносишь. Дорого ведь покупать.
- Нет, Ванюша, не дорого. Я их нахожу.
- То есть, как это «нахожу»? Где?
- На помойке.
Иван подавился и закашлялся. Лаврентий, прикрыв рот рукой, вскочил с дивана и бросился вон из вагончика. Только Серафим невозмутимо продолжал пить чай с прихлёбом. Минут через десять вернулся Лаврентий. Его щетинистое лицо было бледно, глаза злые, его слегка трясло, и он не мог скрыть своего раздражения.
- Что же ты… ты… кормишь нас с помойки, как свиней! Мы…
Старец спокойно поставил кружку на стол и глянул на философа. Тот поперхнулся словом, испуганно отшатнулся, будто увидел нечто такое, от которого кровь стынет, и лихорадочно стал пробираться к дивану, чуть не завалив Ивана.
- Такими продуктами, Лавруша, кормятся многие обездоленные люди. И ничего, никто не помер. Их приносят из магазинов. Есть и порченые, но такие никто не берёт. У других же срок годности истекает, вот их и выбрасывают, но есть их ещё можно. И кружки с помойки, и чайник. И одёжа там есть и много ещё чего. Богато живут люди, вот и выбрасывают вещи. Раньше так не жили, дорожили каждой вещью, чинили, ежели портилась. И мы можем себе что-то присмотреть. Бедность не порок. Чай Иисус не на каретах разъезжал, а с посохом по земле шёл, в простом одеянии.
- Так сейчас и время другое. Изменилось всё.
- Время, Ванюша, для добра и праведной жизни всегда одно.
- Всё верно. Но можно же и купить в магазине продукты, а не по помойкам собирать.
- Можно, но не для вас.
- Это почему же?
- Грех, Ванюша, искупается не в праздности, а в лишениях. Бог вам дал возможность исправиться. Вы и должны пройти испытания, чтобы понять истинную цену жизни, цену каждому дню и часу. Без таких испытаний и понимания вы вновь буде грешить. А может Бог вас и раньше времени заберёт, токма в рай не пустит. Так что крепитесь.
- А сам ты без греха?
- Нет людей без греха, кроме Бога. И я грешен. И мы должны за божье спасение искупить свой грех добрыми делами.
- Так вроде ты нас спас.
- Эээ, нет! То в божьей воле. И про деньги забудьте, они вам ещё понадобятся. Подадут нам копеечку и ладно, и на том спасибо.
- Я завтра же уйду! Ни по помойкам побираться, ни попрошайничать я не буду! - истерично крикнул Лаврентий.
- Вольному воля! Токма ты, Лавруша, теперь не вольный. Обязан ты Богу, так отплати добром. Вас не случайно судьба вместе свела. Работник и философ. Токма ты философ покамесь, некудышный. Смысл жизни тебе не ведом, выражаешься туманно, вот народ, не понимая тебя, и думает, что ты слишком умный. А убери туман, так ничего и не останется. А когда ты пройдёшь босиком по земле, поживёшь, как простой народ, в невзгодах постигнешь смысл жизни, вот тогда и станешь настоящим философом. Туман рассеется, и Иван начнёт тебя понимать. Ладно, почивать пора. Ложимся так же, как вчера.

                Утром, проснувшись, обиженный Лаврентий не стал ни с кем разговаривать, а оделся и ушёл. Иван Степанович чувствовал неловкость от того, что не поддержал товарища и не ушёл вместе с ним. Умывшись, он долго смотрел на своё отражение в осколке зеркала, прикреплённого на стене. Не выспавшееся лицо с щетиной было слегка одутловатым, недовольным. На правой брови висела капля воды. Иван Степанович смахнул её рукой.
- Побриться бы надо, а как?
- Не надо, Ванюша, ни бриться, ни стричься.
- Это почему же?
- Так тебе сподручней будет. Никто тебя узнавать не будет, стало быть, стесняться не будешь, и это поможет тебе в пути.
- В каком пути?
- Господнем, Ванюша. Ты ведь не пошёл с Лаврушей, а тут остался. Стало быть, готов к искуплению греха и это правильно. И Лаврентию поможешь.
- Так Лаврентий ушёл.
- Что ты, милый, от судьбы не уйдёшь. Завтра к вечеру возвернётся.
- Откуда ты знаешь?
- Вижу. Он к жизни мало приспособлен, токма философствовать. Вот ты ему и поможешь крепче на ноги встать, жизнь понять.
- Почему я?
- К земле ты ближе, добра в тебе больше. Не веди его, а помогай.
- Странный ты человек, Серафим, словно несколько веков прожил, всё знаешь наперёд. Сколько же тебе лет?
- Этого я, Ванюша, не ведаю, забыл. Да и не в возрасте дело, а в разуме, кой тебе дал Господь. В любви и добре, коими с тобой он поделился. И о годах моих не гадай, не к чему тебе это. Со временем поймёшь. Давай лучшей чаёвничать, али побрезгуешь?
И Серафим посмотрел на Ивана своими синими глазами под седыми густыми бровями. Но Иван ничего не увидел такого, от чего так испугался вчера Лаврентий.
- Не побрезгую. Теперь не побрезгую.

После завтрака старец ушёл, а Иван Степанович решил прогуляться. Вышел за ворота и пошёл к озеру. Почему он туда пошёл, Иван Степанович не знал, но желание вновь повидать купальню было столь велико, что он не мог ему противиться. У него не было тяжести на душе, как тогда, когда он шёл к озеру два дня назад топиться. Наоборот, он чувствовал лёгкость, беседы со старцем восстановили его душевное равновесие, и ему было просто любопытно побывать в том месте, где он чуть не отдал душу, нет, не богу, а дьяволу.
Снег скрипел под ногами и с каждым шагом Иван Степанович удивлялся своей прошлой минутной слабости. На кустах, через дорогу, комьями лежал снег и, когда воробьи перелетали с куста на куст, снег осыпался, а Ивану Степановичу казалось, что и с его души тоже осыпается снег и от этого становилось тепло и спокойно. Для себя он уже принял решение, и это была жизнь, новая, неизвестная.
Подходя к купальне, он заметил там людей, полицейского и жену с сестрой. Не стал подходить близко, а спрятавшись за дерево, стал наблюдать за происходящим. Из воды купальни вынырнул аквалангист и стал подниматься по лесенке наверх.
- Ну, что там, Вася? - заинтересованно спросил полицейский.
- Ничего нет, чисто. Только зря туда лазил.
- Где же он тогда? Он мне сказал, что пошёл топиться, - удивилась жена Ивана Степановича.
- Вы, Людмила Петровна, взбаламутили нас, а теперь спрашиваете, где он. Загулял где-нибудь, а мы тут мёрзнем. Он водку пьёт, а мы воду ледяную.
- Тогда где же он?
- Погуляет и вернётся. Ждите. Не он первый, не он последний. У нас таких случаев каждую неделю, работать некогда, всё мужей разыскиваем. Не захотел с вами жить, вот и ушёл. Имеет право, вольному воля. Это не подсудное дело.
- Все вы мужики заодно.
- Аккуратней, Людмила Петровна, аккуратней. Мы и так пошли вам навстречу и проверили купальню, а не должны были. Ждите, может и вернётся. Не зря же он взял паспорт. Утопленники так не поступают.
Трижды громко каркнула ворона на соседнем дереве, и полицейский повернулся на её крик. Иван Степанович тотчас спрятал голову за дерево.
- «Много ты знаешь об утопленниках. Теперь не вернусь. Поживите без моей пенсии. Правильно, что паспорт с собой взял, словно надоумил кто меня. С Серафимом не пропаду», - подумал, ухмыляясь, Иван Степанович.
И довольный собой, Иван Степанович, стараясь не шуметь, пошёл обратно к вагончику.
Солнце светило в спину. Вдалеке послышался шум от электрички, а по голубому небу высоко-высоко беззвучно летел самолёт, оставляя за собой белый инверсионный след. Жизнь продолжалась и не замечала ни радости, ни горя маленького человека, так как он был всего лишь песчинкой во вселенной, но и большой и важной для самого себя. Иван Степанович глубоко вдохнул морозный воздух и улыбнулся, - «как хорошо! Как хорошо жить!»

                Целый день Иван Степанович не знал чем бы заняться, поговорить было не с кем. Полежал, вспоминая свою жизнь, о жене не думал, только о сыне. Снова вышел на улицу. За вагончиком нашёл совковую лопату и расчислил от снега дорожку к вагончику и уборной. Потом чаёвничал и подремал на диване. Ближе к вечеру пришёл старец, принёс старую кастрюлю с отколотой эмалью и маленькую электроплитку.
- Посмотри-ка, Ванюша, можа годная, тогда и супчика сварить можно, али картошечки. А сковороду найдём, то и пожарить что-нибудь можно. Господь не оставит нас в нужде, вот и сегодня послал и рыбу копчёную, и маслица кусок, и хлебушек, и снова упаковку сосисок.
Иван Степанович, соскучившись по делу, а больше стараясь быть полезным старцу, с удовольствием стал рассматривать плитку. Включил шнур плитки в розетку. Плитка не грела.
- Мне пасатижи нужны, чтобы разобрать её.
- А ты посмотри в тумбочке на нижней полке, там ящичек с каким-то инструментом.
Иван Степанович достал ящичек, взял нужные инструменты, разобрал плитку, нашёл перегоревшее место в шнуре, отрезал кусок, вновь подсоединил шнур и включил в сеть. Теперь плитка нагревалась.
- Порядок. Можно сосиски отварить.
- Вишь, какая польза от тебя? И много ещё чего сделаешь, а ты топиться пошёл. Эх…
- Да мне уже и самому стыдно вспоминать.
- Стыдиться нечего, все мы люди и можем ошибаться. Токма, не каждый признаёт ошибки и не исправляется.
- Согласен.
- Тогда давай трапезничать, а завтра пораньше со мной пойдёшь. Я раскладушку присмотрел, ты её и заберёшь для себя. До лета ещё далеко, на лавках бока намнёшь.
- А что же летом?
- Летом в путь отправитесь.
- Куда?
- А куда душа подскажет.
- А ты?
- Можа и я. Человек предполагает, а Бог располагает. На всё воля божья.

Рано утром Серафим и Иван Степанович пошли в один из дворов к площадке с мусорными контейнерами. Там к ограждающей стенке была прислонена старая раскладушка.
- Ещё не увезли. Вот тебе кровать, Ванюша, бери и неси в вагончик. А мне надо по делам сходить. Вечером возвернусь.
Иван Степанович оглянулся по сторонам, нет ли знакомых, взял раскладушку и быстрым шагом пошёл со двора, опустив голову. Старец посмотрел ему вслед и покачал головой.
- «Стесняется, это хорошо. Ничего-ничего, человек ко всему привыкает».
Вечером Серафим пришёл пораньше и принёс немного картошки и лук.
- Свари, Ванюша, скоро Лавруша придёт.

                Около двадцати часов послышались шаги, и в вагончик вошёл Лаврентий Павлович. От его вида у Ивана Степановича даже рот раскрылся от изумления. Пальто Лаврентия было испачкано, шапки не было, волосы на голове были спутаны и торчали клочьями. Но самое главное, у него был синяк на правом глазу, с распухшими веками. Вид у Лаврентия был жалкий и виноватый. Только Серафим был невозмутим.
- О, явился, блудный сын! А мы токма тебя ждём, не трапезничаем. Проходи, не смущайся, с каждым может беда случиться. Лицо токма умой и руки, опосля к столу садись.
Ели молча. Серафим, съев пару картофелин, стал пить чай. Лаврентий же запихивал в рот по целой картофелине и откусывал сразу по пол сосиске. Видно было, что он голоден. Наевшись, Лаврентий достал платок и хотел вытереть рот, но и платок был грязный.
- Я благодарен вам за… за…
Глаза у Лаврентия заблестели от слёз, и он не смог договорить.
- Ну-ну, Лавруша. Ничего-ничего. Слёзы раскаяния очищают душу. Не стесняйся. Повинную голову и меч не сечёт.
Иван Степанович был потрясён случившимся с его товарищем.
- Кто же тебя …так?
- Сам виноват.
- Говори-говори, Лавруша. Шила в мешке не утаишь, всё тайное становится явным. И тебе легче будет и нам.
- Словом, некуда мне идти, вот и пошёл на вокзал. А там оказывается целая мафия. Разговорился с одним пассажиром, он мне дал банку пива и пятьсот рублей. А когда он ушёл, подошли ко мне два здоровых мужика, вывели на улицу, ну, и… Деньги забрали, пиво тоже и пригрозили, чтобы там больше не появлялся. Сказали, что это их «точка».
- Даа… Вот, Ванюша, вишь, как дело обернулось. От того ты и рядом с ним. Ты и сильнее, и к земле ближе. Оберегай Лаврушу, как зеницу ока. А что же ты, Лавруша, деньги с пенсии не снял? Мог бы в гостинице переночевать, в ресторан сходить.
- А вот как-то не подумал, будто кто-то стёр с памяти эту возможность. Ты сейчас спросил про пенсию, я и вспомнил. С деньгами хорошо, можно и от наказания за грехи откупиться. Знаю одного миллионера, который попу деньги давал для отпущения грехов, а сам вор по сути.
- Нет, Лавруша, заблуждаешься ты. Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. А что касаемо священника, то и он предстанет перед Божьим судом. Он тоже простой человек, токма в рясе и отвечать придётся за неправедные деяния. Там-то не обманешь.
- Трудно с тобой спорить, Серафим, всё-то ты знаешь, на всё у тебя ответ есть. И поговорки у тебя убедительные.
- Это не поговорки, Лавруша, это многовековая народная мудрость, записанная в священных писаниях.
- Я вот тоже в институте изучал библию, а уже ничего не помню.
- Эка, хватил! Сколько лет утекло, не мудрено забыть. А я, Лавруша, живу по этим священным писаниям и, несмотря на это, перечитываю их. Ладно, давайте почивать, утро вечера мудреней. Я вам оставлю денюшку, сходите в баню. Надо, чтобы не токма душа, но и тело было чистым.

                Лаврентий Павлович после возвращения вёл себя более сдержанно, не перечил Серафиму, а пытался больше вникнуть в рассуждения старца, сдружился с Иваном Степановичем и ел принесённые Серафимом продукты. У обоих «грешников» уже отрасли небольшие бороды и Лаврентий Павлович теперь не был похож на прежнего самовлюблённого сноба-профессора. Разве что одежда у обоих была прежней. Когда старец неожиданно пропал на три дня и «грешники» остались без еды, они решили вечером сходить во двор, откуда Иван Степанович принёс раскладушку.

Зима заканчивалась, и морозы сменились оттепелью. И хотя мокрый снег не шёл, было слякотно и это раздражало. Грунтовая дорожка вдоль забора размякла, приходилось обходить образовавшиеся на ней лужи. Но чуть дальше от стройки был уже асфальт и товарищи быстрее дошли до нужного двора. Во дворе людей было мало, да и те спешили в свои тёплые квартиры. Около мусорного контейнера стоял мужик и деловито что-то перебирал в нём. Товарищи ускорили шаг, подошли к мужику.
- А вы кто такие? Что-то я вас не знаю. Вы с какого двора?
- Мы от Серафима.
- А-а-а. Горбуна что ли?
- От него.
- Поздно пришли, уже всё разобрали. Посмотрите в другом контейнере, может там что осталось. Если ничего не найдёте, я вам селёдки дам и манго пару штук.
- Что, тут и манго есть!? - изумился Лаврентий.
- Мужик, тут всё есть. Только вовремя приходить надо. У тебя какая «кликуха»?
- Что? - не понял Лаврентий.
- «Профессором» его кличут, а меня …«грешником», - разъяснил Иван.
- «Профессором»? Умный что ли?
- Учёный.
- О, как! У нас тут был один биолог, тоже из учёных, но что-то уже три месяца не показывается, может помер, старый был. Он нас «археологами» называл. А я Лукич.
Товарищи подошли ко второму контейнеру и стали в нём рыться. Вернее, перебирал мусор «грешник», а «профессор» стоял рядом. Под мусором лежал чёрный пакет. Иван Степанович с трудом вытащил его, заглянул внутрь. Там была картошка, несколько кабачков, две упаковки сосисок и слегка мятый тетрапакет с молоком.
- Смотри-ка, что вы нашли, а никто не заметил, - Удивился Лукич.
- Просто пакет мусором был завален. Давай мы тебе кабачки, молоко и пачку сосисек отдадим, а ты нам селёдку, манго и, если есть, хлеб.
- Годится. Хлеб есть. Дам и батон, и буханку. Только у меня селёдка копчёная.
- О, так это хорошо, нам в самый раз, - обрадовались «грешники».
И довольные мужики стали обмениваться продуктами.

Подошла молодая женщина выбросить сломанный стул, увидала «профессора».
- Лаврентий Павлович!? Профессор!?
- Сударыня, вы ошиблись.
Лукич и Иван Степанович с интересом стали наблюдать за происходящим.
- Как же я ошибаюсь? Это же вы! Я у вас училась несколько лет назад! Я Кузнецова Марина. Что вы здесь делаете и в таком виде!?
- Ну, хорошо-хорошо. Только не кричите. Я.. я снимаюсь в фильме и это репетиция, чтобы вжиться в образ.
- Как интересно! И как фильм называется?
- Эээ…
- «Пути господни», - подсказал Иван Степанович.
- Благодарю вас, коллега. Это рабочее название фильма, а на экраны он выйдет под названием «Грешники».
- Как интересно! И кого вы играете?
- Грешника, естественно.
- Почему «естественно»? Что, там не было положительной роли для вас? Вы же всё-таки профессор.
- Положительную роль там играет один очень старый актёр. Вы его не знаете, - пытаясь закончить разговор, сказал профессор.
- Почему не знаю? Я многих знаю, - возразила Марина.
- Этого нет, он очень старый, очень.
- А как его зовут?
- Серафим… эээ…
- Сваровский, - снова подсказал Иван Степанович.
- Благодарю, коллега.
- Как же я не знаю! Это же святой такой.
- Святой!? - изумился Лаврентий Павлович, не ожидавший такого уточнения.
- Святой, я помню.
- Тот святой давно умер. А это однофамилец, - соврал Иван Степанович, спасая товарища от разоблачения.
- Благодарю, коллега. Вы бы шли, Марина, домой, а то нам ещё репетировать надо.
- А эти тоже актёры? - не унималась Марина, кивнув головой в сторону Ивана и Лукича.
- Да, это мои коллеги.
- А вон тот разве актёр? Он же здесь каждый день околачивается.
- Лукич? Нет, его мы наняли, как специалиста, консультантом. Ну, вы идите уже, а то замёрзли.
- Ничего, мне интересно. Обязательно фильм посмотрю.
- Идите-идите, не мешайте нам работать.
Марина, выбросила стул в контейнер и, оглядываясь, пошла к дому. Лукич наконец-то пришёл в себя от изумления.
- Мужики, я чё-то не понял. Вы что, фильм тут снимаете? Могли бы и предупредить, я бы поприличнее оделся.
- Не переживай, коллега, я ей соврал.
- Соврал? А зачем?
- Это была ложь во спасение, как бы сказал Серафим.
- Так ты точно профессор? А святой кто?
- Святой – это Серафим Сваровский. Но он давно умер. Мдаа… Серафим… Серафим… Странно.
- А «грешник» кто? - пытался докопаться до правды Лукич.
- Лукич, что ты пристаёшь с вопросами? Коллега он мой, как и ты.
- Я не грешник.
- Это ты так думаешь. Все мы грешники, кроме Бога.
- Ишь ты, как ловко. В следующий раз приходите на часик пораньше.
Лаврентий Павлович и Иван Степанович довольные, что удачно «выкрутились» из щекотливого положения, понесли продукты к своему жилищу. Слякоть их уже не раздражала, и они посмеивались друг над другом, вспоминая происшествие. На потемневшем небе Луна уже выделялась светлым диском, и товарищам казалось, что она тоже радуется их удачному походу.
В вагончике их уже дожидался старец.
- Возвернулись, голубчики?
У Серафима была довольная физиономия. Он поглаживал седую бороду и прищуривал глаза с хитрецой.
- А я вас жду. Трапезничать пора. Я вам и рыбки красной, копчёной принёс. Сахар купил и чай.
- Здравствуй, Серафим! И мы с продуктами. Ходили в тот двор, где ты мне раскладушку дал. Но больше туда нам путь заказан.
- Чего так?
- Узнала одна студентка Лаврентия. Пришлось врать, что мы кино снимаем.
- Засмущались, стало быть. Выходит у вас была ложь во спасение.
- Вот и Лаврентий так сказал.
- Опосля я вам покажу другой двор, там магазины богаче и продуктов больше выносят.

                Так и шли день за днём. «Грешники» освоились и уже не стеснялись брать продукты из мусорных контейнеров и даже там же подобрали себе кое-какие вещи. Остальные «археологи» принимали их за своих и, когда один ретивый «археолог» попытался прогнать «грешников», за них вступился подошедший Лукич.
- Эээ… ты чего? Это наши, они со мной.
- Пускай идут в свой двор. Слишком много халявщиков развелось.
- Ты полегче, они от Серафима.
- Серафима? Так бы сразу и сказали. Подходите, мужики.
Было похоже, что старца все знали, уважали и …побаивались. Почему боялись, никто не говорил. Только Иван Степанович, вспомнив, как испуганно отшатнулся от старца Лаврентий, понял, что есть какая-то тайна в Серафиме.

Уже начинался май. Солнце стало греть сильнее, и товарищи поменяли пальто на утеплённые куртки, найденные там же, у мусорных контейнеров. Накопили по совету старца уже около тридцати тысяч рублей на подаяниях у магазинов и метро. Никто их не узнавал в новом обличии, и они окончательно успокоились. Да и никому старики с протянутой рукой были не интересны. И лишь однажды Иван Степанович вернулся в вагончик расстроенный.
- Что случилось, Ванюша, на тебе лица нет? - поинтересовался Серафим.
- Сына встретил.
- Так это хорошо, родная кровь.
- Кровь-то родная, да не подошёл он ко мне.
- Можа не узнал? Вас теперь трудно узнать.
- В том-то и дело, что узнал, но… не подошёл. А я для него… что уж там. Словно чужие, - сокрушённо произнёс Иван Степанович и глаза его заблестели от слёз.
- Что посеешь, Ванюша, то и пожнёшь, - рассудительно заметил старец, - видно, что-то не то делал, не так. И испить горькую чашу вам до дна придётся. Крепитесь.
- Я чувствую, что меняется моё прежнее представление о жизни, многое узнал за последнее время. Но бывает, что вера моя в хорошее будущее начинает ослабевать вот после таких случаев, как сегодня.
- Да, без веры жить нельзя. Вера и гору с места сдвинет. Неча посыпать голову пеплом. Иисус Христос за веру на Голгофу пошёл в терновом венце. Смерть принял. А у тебя ещё жизнь впереди.
- Так обидно же, - возразил старцу Иван Степанович.
- Обидно? Обиду проглоти – сам виноват. Он не тебе худо сделал, а себе. Спустя годы токма поймёт, что не подал руку помощи родному отцу, и до конца дней своих его будет мучить этот поступок. Кто родителей почитает, того Бог не забывает. Так-то.
- Как ты умеешь, Серафим, всё разумно обосновать, разъяснить. Вроде и не философ, а лучше любого философа рассуждаешь. И нам с тобой спокойно.
- Давно живу, Ванюша, много видел.
- Так и я давно живу.
- Эээ, нет! Твоя жизнь проскочила, словно песок сквозь пальцы и понимать суть жизни ты токма сейчас начинаешь.
- Найду ли я этот самый смысл жизни?
- Найдёшь. Ищите и обрящете, - убеждённо ответил старец Ивану Степановичу.

                Когда Серафим отсутствовал уже целую неделю, товарищи заскучали без него. Им уже не хватало его наставлений, разговоров о жизни. Его нравоучения уже не раздражали их, и они поняли каким огромным багажом ума и мудрости обладает старец. Для них он стал поводырём, ведущим сквозь житейские невзгоды, ложь и обман, несправедливость, греховные искушения к миру добра, любви, веры, чистоте души, к тому, чем всегда была богата Русь, но в последнее время стала утрачивать свои вековые традиционные ценности.

Когда товарищи вечером возвращались в своё жилище, они решили заночевать в небольшом заброшенном двухэтажном доме, подготовленном под снос. Внутри дома было грязно, окна были выбиты, двери сорваны. Кое-какая оставшаяся мебель была сломана. Но в двух комнатах были металлические кровати с грязными, порванными и кое-где обгоревшими матрасами. Было видно, что сюда наведывались бездомные и ночевали здесь. Товарищи выбрали комнату с не разбитыми оконными стёклами и не сломанной дверью, притащили в неё вторую кровать и, не раздеваясь, улеглись спать.
Проснулись от истошного крика о помощи. Выскочили на лестничную площадку. Густой, едкий дым уже опускался с верхнего этажа вниз и сквозь него были видны языки пламени. Товарищи выбежали на улицу. С обратной стороны дома пламя высоко поднималось вверх, освещая всё вокруг. Из разбитого окна второго этажа показалась перепуганная женщина, звавшая на помощь. Иван Степанович, не раздумывая, бросился обратно в дом. За ним побежал и Лаврентий.
- А ты куда!? Сгоришь!
- Я с тобой, Иван. Помирать так вместе.
Товарищи заскочили в дом. Дым уже заполнил весь подъезд, и было плохо видно, но огонь ещё не дошёл до первого этажа. По шатающейся деревянной лестнице товарищи вбежали на второй этаж. Огонь был в левой части дома, но жар уже был нестерпимый и дверная ручка, за которую взялся Иван Степанович, была горячей. Рванув на себя дверь, он ввалился в квартиру, полную дыма. Женщина стояла у окна, а из соседней комнаты уже виден был огонь.
- Быстро ко мне! - крикнул Иван Степанович
Но женщина ничего уже не понимала, а только продолжала истошно звать на помощь. Тогда Иван Степанович подхватил её под руку с одной стороны, Лаврентий Павлович с другой и они потащили её к выходу. Уже на улице она пришла в себя, заплакала и сквозь слёзы всё повторяла, - что же делать?... что же делать?…
Уже собралось несколько зевак, кто-то позвонил МЧС, кто-то снимал пожар на мобильные телефоны. Когда приехали пожарные, дом был похож на огромный горящий факел и верхний этаж рухнул, обдав искрами и жаром зевак и пожарных.
- Пошлите отсюда. Нам нельзя стать свидетелями.
- Что же делать?... Что же делать?... - бормотала перепуганная женщина.
- С нами пойдёте, вот что делать. К нам в вагончик, а там видно будет.

                К удивлению товарищей, Серафим был в вагончике и он …не спал.
- Возвернулись, голубчики? И женщину с собой привели?
- Она не женщина, она погорелец. То есть она, конечно, женщина, но не в том смысле, что ты подумал, - пояснил Лаврентий.
- Как же тебя, сударыня, величать?
- Анна Ивановна.
- Вы умойтесь с дороги, сейчас почаёвничаем, а уж опосля потолкуем, - предложил Серафим, улыбаясь.
Троица «погорельцев» сняла куртки, умылась и села за стол.
- Лавруша, займись чаем. А ты, Ванюша, доставай продукты вон из того пакета. Небось проголодались?
Когда наелись и напились чаю, Серафим продолжил разговор.
- Меня Серафимом зовут, его Лаврентием Павловичем, а этого Иваном Степановичем.
- Мы, Серафим, чуть не сгорели, - поделился новостью Лаврентий.
- Вижу, вижу. Не допустил Господь беды. Стало быть, прошли вы испытания огнём.
- Огнём? А мы и не подумали об этом. Анна чуть не погибла.
- Они меня спасли… только зачем? Лучше бы я погибла, - Анна Ивановна, закрыв лицо руками, расплакалась.
- Ну-ну, Аннушка, не печалься, всё у тебя будет хорошо, - стал утешать её старец.
- А вы откуда знаете?
- Серафим всё знает, вы ему верьте.
- А беду кликать на себя не надо, грех это, уже строже сказал Серафим.
- Я бы не кликала, а что мне делать? Что?
- Говори, говори, голубушка, облегчи душу.
- Без сына и жилья я осталась на старости лет. Сын погиб в автокатастрофе и не прошло и сорока дней, как невестка в дом привела мужика, а меня выгнали из дома. Пенсия у меня маленькая и жить негде, вот и ночую по заброшенным домам, подъездам, - горестно поведала Анна свою историю и слёзы вновь потекли по её щекам.
- Как это выгнала!? Не имеет право! - возмутился Иван.
- Эх, Ванюша, забыл ты уже свою историю. С одной стороны это хорошо, что обиду на сердце не носишь, а с другой наука должна тебе быть на будущее, - урезонил старец Ивана.
- Дело в том, что квартира на сына была записана, а я только прописана была. Но и это полбеды. Невестка-то прокурорша и оказалось, что я была выписана из квартиры за год до смерти сына. Невестка задним числом всё оформила, а я только сейчас узнала, пояснила Анна.
- К адвокату надо было обратиться, - подсказал Лаврентий.
- Обращалась, Лаврентий Павлович. Он сказал, что дело против прокурорши не выиграть, надо смириться.
- А родственники есть?
- Сестра в деревне, в Сибири живёт. Я хотела к ней поехать, денег на дорогу копила, а они сгорели. Что мне делать теперь?
- А паспорт, документы? - продолжал выяснять Лаврентий.
- Это всегда при мне, в кармане в …нижнем белье.
- Иван, ты не будешь возражать? - Лаврентий внимательно и с надеждой посмотрел на товарища.
- Я понял. Нет, Лаврентий, делай, как надо.
Лаврентий снял валик с дивана, засунул руку под обшивку и вытащил свёрток. Это были накопленные деньги, пятьдесят пять тысяч. Серафим, улыбаясь в бороду, молчал, наблюдая за происходящим, не вмешиваясь.
- Серафим, ты не возражаешь?
- Не возражаю, Лавруша. Кто добро творит, тому Бог отплатит. За добро Бог плательщик.
- Ну, и, слава Богу! Бери, Анна, деньги. Забудь про невестку. Завтра купим билет на поезд и поедешь к сестре.
- А как же вы?
- О нас не беспокойся. Не хлебом единым жив человек. Мы тут у Серафима, как у Христа за пазухой. Даа… Христа… Странно, однако.
- Ну, вот, голубушка, и разобрались с твоей бедой. Никогда не опускай руки. Добрых людей больше, ты токма веру не теряй. Ну, вроде мне тут и делать больше нечего, пойду, пожалуй.
- Куда же ты пойдёшь в ночь?
- Пути господни неисповедимы. Уже и утро зачалось. Дел у меня много.
- К вечеру мы тебя ждём.
Серафим ничего не ответил, перекрестил всех, поклонился и ушёл.

                «Погорельцы», поспав пять часов, встали, умылись, позавтракали.
- А вы что в вагончике живёте?
- Потому что грешники, - серьёзно ответил Лаврентий.
- Грешники!? Разве грешники помогают другим?
- Мы исправляемся.
- И Серафим?
- Нет, это наш… наш… как бы сказать… наставник что ли.
- У него такие глаза синие. Я такие глаза на картинках у Ангелов видела. Только этот какой-то старый и горбатый. А может то не горб, а крылья?
Товарищи вытаращили глаза на Анну, а Иван Степанович уронил металлическую кружку.
- Ангел!? Этого не может быть! - не поверил Иван, но и сам уже был готов согласиться с этим.
- Да, конечно. Просто мне так подумалось. Да и не бывает старых Ангелов, они все молоденькие, красивые.

Лаврентий пошёл провожать Анну на вокзал, договорившись с Иваном встретиться у метро к 17 часам, а может и раньше. Иван же сразу пошёл к метро, надо было заново собирать деньги в «кубышку». По дороге вспомнил, что забыл выключить электроплитку и решил вернуться.
Уже подходя к стройке, увидел нечто странное. Башенный кран работал, ворота в заборе были распахнуты и на стройплощадку заезжали машины с плитами и кирпичом. Иван даже остановился, огляделся вокруг. Это была та самая стройплощадка, калитка с гвоздем вместо ручки и липа через дорогу. Иван Степанович, ошеломлённый увиденным, ничего не понимая, вошёл через калитку на стройплощадку. У котлована суетились рабочие в касках, разгружая машины.
Иван Степанович зашёл в вагончик. Там было накурено, а за столом сидели рабочие и играли в домино. Тот же диван, те же скамейки, та же тумбочка и осколок зеркала на стене. Иван Степанович молча смотрел на рабочих, не в силах произнести ни слова от изумления. Рабочие повернули к нему головы.
- Тебе чего, дед?
Иван Степанович молчал.
- Глухой что ли? Тебе чего надо?
- Мне? А вы кто?
Рабочие дружно рассмеялись.
- Во даёт! Дед, ау! Тебе чего надо? Ферштейн?
- Мне… мне Серафима.
- Какого Серафима?
- «Горбуна».
- Так бы и сказал. Васька крикни «горбуна».
Молодой рабочий высунулся в форточку.
- Колька, позови «горбуна», тут к нему дед какой-то пришёл.
Через пять минут в вагончик вошёл двухметровый верзила.
- Ну, кому я тут понадобился?
- Мне… «горбун» нужен.
- Ну, я «горбун». Горбунов Виталий Викторович. Чего надо?
- Мне старый нужен, с горбом.
- Дед, приходи лет так через пятьдесят, тогда буду старым и горбатым. А сейчас иди, куда тебе надо и не мешай работать.
Обескураженный Иван Степанович вышел из вагончика, потом обернулся. У дверей к вагончику был прислонен …посох старца. Иван Степанович точно помнил, что когда входил, посоха …не было, он бы его обязательно заметил. Оглянувшись по сторонам, взял посох и пошёл к метро, так и не понимая, что же произошло. Удивительно, но, несмотря на свою величину, посох был необычайно лёгок, и с ним было удобно идти.
Позднее к метро подошёл и Лаврентий Павлович. Иван Степанович рассказал ему о произошедших изменениях. Товарищ слушал его с удивлением и всё повторял, - «как же так? Не может быть!». Решили вечером идти к мусорным контейнерам, в надежде встретить там Серафима.

                Старца ни в одном из трёх дворов, где они постоянно «затаривались» продуктами, не было, но зато встретили Лукича.
- Вы чего такие мрачные?
- Серафима не можем найти. Ты не видел его сегодня?
- Сегодня нет, а вчера видел. А что случилось?
- Кажется, мы жилья лишились, - посетовал Иван.
- Я думал что-нибудь серьёзное.
- А это что, не серьёзное?
- Мужики вы чего? Тут половина приходящих без квартир, - сообщил Лукич.
- А ты?
- Я с квартирой! Жена ушла лет пятнадцать назад к своему хахалю, так квартира мне досталась.
- А дети есть?
- Две девахи, но они с матерью уехали. Хахаль-то богатый, ему что одна, что три, всё едино. С тех пор бомжую, мне хватает. Могу на пару деньков к себе приютить, но не больше, а то понравится, - предложил Лукич.
- Будем благодарны. Не задержимся, не беспокойся. Нам бы Серафима отыскать, - успокоил Лукича Иван.
И троица «археологов», набрав продуктов, пошла на квартиру Лукича.

В квартире был полный кавардак. Уже начиная с прихожей, вдоль стен на полу лежали какие-то пакеты, стояла детская коляска, проржавевший велосипед, три компьютера и много ещё всякого барахла. Похоже, что всё это Лукич принёс с мусорной площадки. Было грязно и среди вещей стояли и лежали пустые бутылки.
- Проходите на кухню, только аккуратно, ничего не уроните.
- Лукич, зачем тебе всё это? - удивился Лаврентий.
- Пригодится. Что-то продам на барахолке. Жалко, когда выбрасывают хорошие вещи. Не обращайте внимания, проходите на кухню. Сейчас пожрать что-нибудь сообразим и водочка у меня в холодильнике ещё осталась.
На кухне было ещё грязнее. На полу валялись окурки, обрывки газет, бутылки. Мойка была полна немытой посуды. На столе лежала недоеденная колбаса и засохший кусок хлеба. Но это не смущало Лукича. Он достал мусорное ведро, смахнул в него со стола оставшуюся еду и протёр стол мокрой тряпкой.
- Порядок. Садитесь за стол.
Товарищи сели на кухонный диванчик.
- О, мужики, руки мы забыли помыть. Чистота – залог здоровья! С пионерских лет помню. Давайте-давайте быстренько в ванную, а я пока еду достану.
Когда товарищи вернулись, на столе уже лежала колбаса, селёдка, хлеб и сыр. Всё было нарезано крупными кусками. Лукич достал из холодильника бутылку с недопитой водкой. Достал три стакана из шкафчика. Стал разливать водку в стаканы дрожащей рукой. Глаза у него заблестели.
- Мы не будем водку пить.
Лукич даже оторопел, - как так!?
- Серафим отучил, заговор какой-то сделал.
- Да ты что!? Вот сволочь! Но суровый старик. Один раз он на меня как глянул, так верите, я чуть в штаны не наложил. Только вы ему ничего не говорите про это, а то он и меня закодирует.

                Товарищи проснулись рано. Лукич ещё спал, прямо в одежде, храпя не только на всю квартиру, но и на соседние. Стали совещаться, что делать дальше.
- Лаврентий, давай на юг махнём. Меня почему-то в Крым тянет. Уже несколько раз сон видел, как живу на обрывистом берегу, а внизу море плещется, - предложил Иван.
- Да, в Крыму хорошо, тепло, море. Я часто там отдыхал.
- Тем более. А я там ни разу не был, а вот что-то манит меня туда. Давай, решайся.
- Мы денег на дорогу не скопили и Серафима надо ещё раз поискать. Обидится старик, что не простились с ним.
- А ты разве ничего не понял?
- А что я должен понять?
- А вспомни, что он сделал в последний раз, когда уходил. Во-первых, он сказал, что вроде ему тут и делать больше нечего, а когда я сказал, что мы ждём его завтра к вечеру, Серафим ничего не ответил, перекрестил всех, поклонился и ушёл. Понимаешь? Он ничего не ответил! Он впервые нас перекрестил и поклонился.
- Ну, и что? - всё ещё не понимал товарища Лаврентий.
- Как ты не понимаешь, он с нами попрощался! По- про-щал-ся!
- А ты это когда понял?
- Сегодня ночью. Ты только не пугайся. Он во сне ко мне приходил. Сказал, что подготовил нас к последнему испытанию и теперь нас Бог ведёт. Просил беречь тебя, как зеницу ока. Понравился ты ему, Лаврентий.
- По правде сказать, таких учителей у меня не было. Я хоть и профессор, а перед ним, как неразумный школьник. На многое он мне «раскрыл глаза», научил иначе мыслить. Одного только я не понял - кто он.
- Даа… это загадка и для меня. Можно, конечно, поискать его, но я тебе сказал, как всё оборачивается. А насчёт денег не беспокойся, у меня уже на книжке пенсионные деньги накопились.
- Да и у меня приличная сумма. Я ведь пока работал, пенсию не снимал. Там уже больше миллиона.
- Вот и, слава Богу. Пенсионные пока тратить не будем, Серафим не велел. Помнишь, как он сказал, - «В праздности искупления грехов не бывает». А ещё говорил, что они нам ещё понадобятся. А когда и где не сказал, скрыл. Решайся, Лаврентий.
- Я согласен. Может в Крыму и ждёт нас счастье.
- Пойдём пешком, как паломники. А где и машина подвезёт. Вдвоём не пропадём. Сейчас уже июнь, тепло, в самый раз путешествовать.

Разбудили Лукича. Тот долго не хотел вставать, матерился. Потом сел на кровати, закурил.
- Вы чего в такую рань вскочили? - недовольно спросил он товарищей.
- Уходим мы, Лукич. Спасибо за хлеб, соль, ночлег.
- Постой-постой! Куда уходите? - окончательно пришёл в себя Лукич.
- Совсем уходим. В Крым наш путь лежит.
- На лето?
- Нет, навсегда.
- Вот, идитвую. За это выпить надо на «посошок», - обрадовался поводу Лукич.
- Мы не пьём.
- Не пьёте!? Ах, да, я забыл, вы же вчера говорили. Тогда я вам на память что-нибудь дам. О! у меня рюкзак есть и эти… как их… на которых спят?
- Матрасы?
- Сам ты матрас. Туристические коврики. Подождите.
Лукич ушёл в соседнюю комнату, долго рылся в куче вещей, вышел с торжествующим видом.
- Вот! Нашёл! Это то, что вам надо!
И он передал товарищам большой коричневый рюкзак из толстого брезента, мятый алюминиевый котелок и две скатки замусоленных поролоновых коврика.
- А кружки с ложками у тебя есть?
- У меня всё есть. Ай, момент.
Лукич снова сходил в комнату, потом на кухню и принёс две кружки, металлическую миску, две алюминиевые ложки и охотничий нож в чехле.
- Без ножа вам никак. У него кончик обломан, но вам сойдёт. Могу ещё дать велосипед, но он сломан.
- Лукич, нам и этого хватит. Храни тебя, Господь.
- Ну, ты, «грешник», как Серафим говоришь.
- С кем поведёшься,  от того и наберёшься.
Иван всё сложил в рюкзак, надел его на спину, взял в прихожей посох и вышел вслед за Лаврентием.

Сначала товарищи пошли к метро. Иван встал у выхода, а Лаврентий у входа в метро. Было раннее утро, час пик, и пассажиров входящих и выходящих было много. Двум старикам, похожим на богомольцев милостыню подавали не все, но подавали. К двенадцати часам набралось почти пятьсот рублей. Обрадованные удачным началом «мероприятия», товарищи зашли в магазин, купили соли, чай, лапшу «Доширак», спичек, бутылку воды. На метро доехали до последней станции южного направления. Уже выйдя из метро, увидели большой продуктовый магазин, и зашли во двор дома. У мусорных контейнеров никого не было и товарищи стали разбирать в них мусор. И вновь им сопутствовала удача в виде буханки хлеба, куска сыра и бутылки кефира. Были и другие продукты, но их решили не брать из-за жары. Взяли только пару килограммов картошки, а найденный кусок колбасы решили съесть тут же. Перекусив, путешественники вышли на шоссе, ведущее из города. Им предстоял длинный, трудный путь в Крым.

Часть 2. Пути господни.
               
                Первые пять километров «грешники» преодолели с трудом. Шли вдоль дороги, по обочине, Иван впереди, Лаврентий за ним. Устали, мучила жажда, хотелось пить. С непривычки болели ноги.
- Иван, может зря мы пошли? Тяжело, не осилим, - засомневался уставший Лаврентий в правильности решения идти пешком.
- Осилим. Я тебе могу посох дать, с ним легче идти.
Иван передал посох Лаврентию.
- Ого, какой тяжёлый. Как же ты с ним идёшь?
- Тяжёлый!? - удивился Иван, - да ты что? Легче не встречал.
- Значит, Серафим его тебе оставил. Возьми обратно.
- Ладно, мы тебе что-нибудь подыщем полегче.
- Может нам попутку остановить? Проехали бы немного, отдохнули.
- Да и я не против. Устал с непривычки, согласился Иван.
Путешественники стали «голосовать». Легковые машины не останавливались, но вот одна большегрузная машина остановилась. Товарищи радостно бросились к ней, открыли дверцу. Им улыбался молодой парень.
- Куда путь держите, деды?
- В Крым.
- О, это далеко, мне не по пути. Но могу километров пятьдесят до развилки подвезти.
- У нас только денег нет.
- Это я понял. Залезай, только палку выкинь, а то стекло мне разобьёшь.
- Это не палка, это посох, без него не могу.
- Ладно, только осторожно с ним.
Товарищи с трудом забрались в высокую кабину, и машина поехала дальше. Водитель попался разговорчивый.
- Чего в Крым идёте? Паломники что ли?
- Грешники.
- Чего-чего? Убили что ль кого?
- Нет, не убили.
- Тогда какие же вы грешники?
- Чтобы грех совершить, не обязательно убивать надо. И оскорбления, и издевательства, и попытки самоубийства, и насилие, всё может быть грехом, назидательно, как Серафим, объяснил Иван.
- Ну, ты дед, загнул. Да, по-пьянке чего не бывает, подрались, к примеру, что же это, грех что ли?
- Грех, конечно. Потому что в любви и добре надо жить.
- Не согласен, все мы ошибаемся.
- Правильно, но ошибки могут быть по недоразумению, а могут быть по злому умыслу. Тогда и грех больше.
- Всё-то вы знаете. Священники что ли?
- Я же сказал, грешники мы. Искупаем свои грехи.
- Пешком что ли?
- Грехи искупаются добром и любовью через страдания. Вот ты подвёз нас, значит, сделал доброе дело. На Божьем суде всё зачтётся. Кто добро творит, тому зло не вредит.
- Да, пожалуй, вы правы. Ну, вот доехали. Мне направо, вам налево. Метрах в ста от развилки озеро есть, можете там искупаться, жарко сегодня. Ну, прощайте, «грешники», замаливайте свои грехи, - улыбнулся водитель.
- И тебе удачи! Хороший ты парень.
- А то!

                Товарищи решили дальше не идти, а передохнуть у озера и у него же заночевать.
У озера людей не было, так как рядом не было жилья. Товарищи выбрали место на высоком бережку рядом с песчаным пляжем. Тут ранее кто-то ночевал, судя по остаткам кострища, рогатинам для котелка и остаткам веток для костра.
Было около шестнадцати часов, но солнце, слегка клонившееся к закату, ещё продолжало припекать. Ветра не было, белоснежные барашки облаков неподвижно висели в голубом небе. В тихой глади воды отражалось, словно в зеркале, и голубое небо, и облака, и камыши, растущие в прибрежной зоне озера. Доносившийся шум машин не нарушал гармонию покоя и умиротворения. Товарищи стояли на берегу, любуясь красотами природы.
- Благодать-то какая! Только, чтобы увидеть это, дотронуться до этого, почувствовать себя частью этого, стоило жить! - восторженно, с душевным пафосом произнёс Лаврентий.
- Лаврентий, да ты лирик.
- Нет, Иван, чтобы понять эту красоту, бездну благоденствия, я грешил, не понимая смысла жизни. И, не понимая, учил студентов, философствовал. Я и раньше видел много красивого, но не замечал этого, считая это внешним атрибутом. А сейчас я начинаю прозревать. Как жаль, что так поздно.
- Давай, пока солнце ещё греет, помоем коврики, бельё и сами ополоснёмся, - предложил Иван, радуясь, что красота этого места так взволновала его товарища, вызвав в его душе восторженный отклик.

Бельё и коврики на раскалённом песке под лучами жаркого солнца высохли быстро. Одевшись в чистое, товарищи сидели у разведённого костра и ждали, когда свариться картошка в котелке. Сидели, как заворожённые, глядя на огонь. А он «пожирал» ветки, которые корчились, опадая угольками, те же в свою очередь остывали, покрываясь сизым пеплом.
- Я вот всё думаю, Иван, не тот ли пожар устроил Серафим?
- Нет, это исключено. Не такой он человек, чтобы брать такой грех на душу. Случайность это.
- Но он же сказал, что мы прошли испытания огнём. Откуда он знал?
- Он не знал, мы ему первые про пожар сказали.
- Ладно. Но всё равно странно.
- Я вот смотрю на огонь и думаю, добро это или зло. С одной стороны без огня никак, вроде добро. А с другой, огонь разрушительная стихия, вроде зло. Ты как думаешь?
- Не задумывался, но интересно рассуждать. Надо подумать.
Наконец товарищи дождались, когда картошка сварилась, и с удовольствием, обжигаясь, стали трапезничать. Потом вскипятили воду в котелке и попили чайку, сожалея, что не купили дешёвых конфет. Костёр потух, и вокруг сразу стало темнее. Товарищи легли спать на коврики. Устали. Первый день был тяжёлый, но удачный. Иван положил посох рядом с собой. Они уже не слышали шума машин, не видели звёзд на тёмном небе и им даже не снились сны.
Проснулись рано, с первыми лучами солнца. Немного озябли и стали собирать сухие ветки для костра около старой ивы, растущей невдалеке. По песчаному берегу бегала беспокойная трясогузка и ловила каких-то жучков.
Товарищи разожгли костёр, вскипятили воду из озера и залили ею лапшу в миске, а в оставшуюся воду бросили пакет с чаем. Тепло от костра вытеснило утреннюю свежесть и товарищи, прихлёбывая горячий чай из кружек, вновь чувствовали себя комфортно.
Остатки остывшего чая залили в пластиковую бутылку.
- Ну, что, пора в путь.
- Знаешь, Иван, я остался бы здесь и жил у озера, как дикарь, ей богу. Так не хочется отсюда уходить.
- Это от того, Лаврентий, что душа твоя очищается от ненужного хлама и становится восприимчивой к красоте, добру и любви.
- Ты как Серафим рассуждаешь.
- Да и ты таким становишься. Пошли, у нас ещё много будет красивых мест.

                Месяц они уже были в пути. Попадали и под дождь, и в зной. Ночевали в заброшенных домах, сараях, под открытым небом, а то и у какой-нибудь сердобольной деревенской старушки.
- Вы случаем не алкоголики?
- Нет, матушка. Мы не пьющие.
- Это хорошо, а то у меня в последний раз алкоголики ночевали. Весь мой самогон выхлебали, а он у меня до них год стоял, суставы больные я им натирала. То им огурцов солёных принеси, то грибов. А накурили-то, после них три дня избу проветривала.
- Мы не курим и не пьём.
- Богомольцы что ли?
- Грешники.
- Грешники? А похожи на богомольцев. Кто сейчас не без греха? Только Господь. Чем больше начальник, тем больше грех.
- Это почему же?
- Воруют больше. Мне пенсию маленькую определили, а Зинке большую. А почему так? Что я меньше её работала? Просто она тёща председателя, вот и весь сказ. Воруют. А с бородами грешников не припомню. Ну, проходите, заночуйте. Я вам картошки отварю.

Ночевали и у сторожей совхозных полей в вагончиках. Те принимали охотно. Поговорить «за жизнь» или политику с новым человеком, ну, и выпить, конечно, сторожам было в удовольствие.
- Куда путь держите, сердешные?
- В Крым.
- В Крым? Пешком? Паломники что ли?
- Грешники.
- Не похожи, нет. У нас Васька «Прыщ» грешник. На его харю посмотришь, сразу скажешь, - грешник.
- По внешнему виду не определить внутреннюю суть человека.
- Не скажи, не скажи. Оно, конечно, есть и «тихие» грешники, грешат сволочи по-тихому, а хари холёные, как у нашего районного главы. Но «Прыщ» точно грешник, двоих уже убил, отсидел и ничего, знай живёт себе с грехами, водку жрёт.
- Пока живет, а потом? От людей утаишь, а от Бога нет. От Божьего суда не уйдешь.
- Да кто же думает, что потом будет. Жив и ладно. Вы-то никого не убили? На харе у «Прыща» всё написано, и спрашивать не надо, руки за спину и увози.
- А по нашим «харям» не видно?
- По вашим нет. Кто с такой бородой, тот не грешит, они больше попы. Хотя и там по-всякому бывает. А выпить у вас есть?
- Нет.
- Жаль. Ну, а что вы думаете про Америку?
И разговор ещё продолжался пару часов в жарких спорах.

Из общения с простыми (и не только простыми) людьми товарищам приходило понимание жизни, открывалось богатство народной мудрости и они удивлялись, как мало они до этого знали.
Товарищи окрепли, уже почти не уставали. Стали опытнее и в города заходили только, чтобы что-нибудь прикупить в магазине, да поискать продукты в мусорных контейнерах. И хотя там была конкуренция, их почему- то никто не трогал, с опаской поглядывая на Ивана с посохом. Словно посох подавлял их недовольство. И даже, когда на окраине рабочего посёлка на них накинулась свора бездомных собак, Иван замахнулся на них посохом, и они в страхе разбежались.
Основной путь товарищей пролегал вдоль трасс. Там же в придорожных кафе им наливали по тарелке супа, а то и по пирожку давали. Милостыню они просили у автомобилистов на стоянках или заправочных станциях. Давали деньги не часто, но много. Путешественникам этого хватало. В мусорных контейнерах нашли и мятую соломенную шляпу для Лаврентия и большие куски полиэтилена, чтобы укрываться от ночной прохлады и дождя. Лаврентию нашли лёгкую палку, как посох и теперь они были похожи на паломников или богомольцев.

На одну из заправочных станций, где в контейнерах рылись путешественники, заехал серебристый «мерседес». Из машины вышел мужчина в шортах, футболке и пакетом в руке. Подошёл к контейнеру.
- Что ищем, господа? Посторонись, я мусор выкину.
- Что ищем? Смысл жизни, - сыронизировал Лаврентий.
- Глубже копайте, так вы ничего не найдёте, - съязвил в ответ мужчина.
- Истина может лежать и на поверхности, только не каждый её может разглядеть, - парировал Лаврентий.
- Чтобы найти истину надо разум иметь.
- Я понял, что вы хотите сказать. Не судите, да не судимы будете.
- Ого! Платон мне друг, но истина дороже.
«Заправленный» бензином «мерседес» уже стоял у выезда со станции. Из машины вышла полная дама, тоже в шортах и футболке.
- Викентий! Скоро ты там, мы тебя ждём, давай быстрее.
Но мужчина даже не обернулся.
- Вы не с тем затеяли спор, уважаемый. Я профессор философии.
- Позвольте и мне представиться, коллега. Доктор философских наук, профессор, Колобов Лаврентий Павлович. Визитки, к сожалению, уже все раздал.
- Вот как! Степанов Викентий Спиридонович. Визитка есть в машине. Могу принести.
- Не стоит беспокоиться. Я вам верю. Вера основа нашего существования.
- Да, но есть и разум.
- Без веры и разум не в силах двигать наше развитие в…
Снова закричала дама у машины, уже раздражённо призывая Викентия Спиридоновича вернуться. Тот обернулся.
- Да оставишь ты меня, наконец, в покое. Не даёте с человеком поговорить. Езжайте, если спешите, а я остаюсь!
И он ещё с полчаса обменивался своими философскими мыслями с Лаврентием. Наговорившись, достал пятитысячную купюру и протянул Лаврентию.
- Не примите за оскорбление, коллега. Это на поиски истины. А товарищ ваш тоже профессор?
- Нет, он грешник.
- Грешник? А он что ищет?
- Скребок, чтобы счистить с души грязь.
- Оригинально. Ладно, не буду мешать вашим поискам. Удачи, коллега.
Викентий Спиридонович пошёл к машине, но не сел в неё, а только что-то долго копошился в ней. Потом вновь пошёл к мусорному контейнеру. За ним бежала маленькая собачонка.
- Это вам, чтобы силы не иссякли и разум не померк.
- Благодарю вас, коллега. Собачка ваша?
- Нет, что вы. К машине прибежала за подаянием.
Викентий Спиридонович ушёл, а собачка осталась. Шерсть на ней скомкалась и висела грязными клочьями. Она смотрела на Лаврентия своими огромными, не мигающими глазами и тихонько поскуливала.
- Ты чья? Бездомная что ли?
Собачка завиляла хвостом и заскулила громче.
- Есть хочешь? Сейчас я тебе что-нибудь дам.
Лаврентий порылся в принесённом пакете. Достал круг краковской колбасы и, отломив половину, дал собачке. Та, схватив колбасу, отбежала в сторонку, легла и, зажав колбасу лапами, стала с жадностью её есть.
- Голодная. Наша коллега. Тоже бездомная.
Не прошло и пяти минут, как собачка вновь была около Лаврентия. Она смотрела на него такими преданными, просящими глазами, что Лаврентий не выдержал.
- Иван, тут ещё много продуктов, давай отдадим вторую половину.
- Я и сам так подумал. И деньги у нас есть. Отдавай, пусть порадуется. И пошли уже дальше. На сегодня мы норму выполнили.
Лаврентий отдал вторую половину колбасы собачке, и товарищи пошли дальше по шоссе. Метров через двадцать их догнала собачонка и пошла рядом.
- Ну что же, нашего полку прибыло. Берём её с собой, Иван?
- Берём. Будет и она свои грехи искупать, собачьи.

                Так и шли они по шоссе, просёлочным дорогам, полями, выбирая кратчайший путь, который им подсказывали жители. Собачку помыли с мылом, вытащили весь репейник и с трудом, но расчесали. Она молча сносила все процедуры, понимая, что лучших хозяев у неё навряд ли будет. Теперь белоснежная, пушистая болонка, названная Анкой, бежала рядом с товарищами или её нёс любимый Лаврентий.
Чем ближе трое товарищей подходили к югу, тем становилось теплее и засушливее. Это обстоятельство их и радовало и огорчало. Было тепло спать под открытым небом, но жарко идти. Поэтому в самое пекло они отдыхали в тени деревьев у водоёма. Заброшенных домов уже не встречалось, а южане не столь охотно пускали на ночлег, разве что на летнюю кухню. Но продукты давали с охотой, тем более, что уже была молодая картошка, зелень.
Одолели большую часть пути и радовались, что их цель так близка. Спустившись с шоссе для полуденного отдыха к реке, увидели там рыбачившего мальчишку. Мальчишка недовольно посмотрел на них, но увидав Анку, обрадовался.
- Какая хорошенькая. А как её зовут?
- Анка.
- Как девчонку. Иди ко мне. Анка, на-на.
Рыбачок достал кусочек хлеба и протянул собачке. Та, радостно виляя хвостом, подбежала к нему и стала есть хлеб. Мальчишка гладил её и приговаривал, - хорошая собачка, хорошая.
- Поймал что-нибудь? - поинтересовался Иван.
- А как же! Я каждый день ловлю. Мамка говорит, что хватит уже, надоела рыба, а мне нравится рыбачить.
- Так может, угостишь нас рыбкой? Мы уху сварим, и ты с нами поешь.
- А вы кто такие?
- Грешники.
- Это которых черти на сковородках жарят?
- А ты откуда знаешь?
- Бабушка рассказывала.
- Нет, мы другие.
- Не злые?
- Не злые. Вот он профессор, а я пенсионер.
- Разве профессора с бородой бывают? - удивился мальчик.
- Бывают. А ты чего один рыбачишь? Не страшно?
- А чего мне боятся? Я уже большой. У нас село в километре отсюда, через шоссе. Рыбу я вам отдам, а сам пойду. Меня бабушка ждёт обедать и так я задержался. Я с утра ловлю, а теперь клёва нет.
Мальчишка высыпал из садка рыбу на траву. Она стала подпрыгивать. Анка хотела понюхать её, но серебристая плотва так высоко подпрыгнула, что собачка испугалась и отбежала.
- Спасибо, тебе, юноша. А не знаешь, как нам короче до Заливного добраться?
- Это вам надо через реку перейти и через поле по дороге попадёте в Заливное. Но мост километрах в пяти направо.
- Так далеко? А ближе ничего нет?
- Взрослые вброд переходят, а мы переплываем. Мне-то с головой будет, а вам по грудь. Только вода тут холодная.
- Понятно. Спасибо. Храни тебя, Господь!
Мальчишка ушёл, а трое товарищей остались.

                Вдоль реки на травянистом берегу росли ивы. Их ветви касались воды, рассекая её, и на ветвях задерживались упавшие листья, трава, мелкие веточки. Когда мусора собиралось слишком много, он прорывался сквозь ветви ивы и плыл дальше. В кучке мусора всегда искали корм мелкие рыбёшки, выпрыгивая на поверхность воды со всплеском, после чего в этом месте расходились круги ряби. В небольших заводях росли кувшинки с ярко жёлтыми цветами. На их большие блестящие листья садились отдыхать сизо-зелёные маленькие стрекозы. Посидев несколько мгновений, срывались с листа и так же бесшумно улетали. Бабочки, делая замысловатые пируэты, то садились на травинку, то вновь улетали, кружась в неведомом танце. Небосвод был чист и только солнце сияло в его синеве. Было жарко. Анка первая спряталась в тени раскидистой ивы и, тяжело дыша и высунув розовый язык, наблюдала за товарищами, боясь пропустить кормёжку. Лаврентий подошёл к самой воде и, блаженно потягиваясь, стал философствовать.
- Красота! И почему я раньше этого не замечал. И раньше было солнце, трава, река, деревья, а я не видел в этом красоты. Понимаешь, Иван, не видел! Как странно устроен человек. Мы едем в чужие страны в надежде, что там-то точно мы увидим чудеса. А они здесь, рядом, мы их просто не замечаем. Почему? Почему мы считаем, что истину, совершенство надо искать где-то там, вдали, а не здесь, на поверхности? А она рядом, надо только увидеть!
- Ну, Лаврентий, понесло тебя. Почему раньше не видел? Потому, что душа чёрствая была. Душа должна быть чистая. Посмотри, как детишки радуются каждому цветочку, травинке, букашке. Потому, что душа у них чистая, ангельская. Ты почему только сейчас стал всему радоваться? Да потому, что душа твоя очищается, вот и восприятие мира становится другим.
- Согласен с тобой. Душе тоже нужна чистка. Как телу моему, так и душе также.
- Давай лучше уху варить.
Товарищи выбрали место в тени ивы, насобирали хвороста, развели костёр и подвесили котелок над ним с речной водой, положив туда молодую картошку. Когда картошка была почти готова, положили чищеную рыбу, лук и пучок петрушки. За приготовлением ухи внимательно наблюдала Анка, чтобы они и колбасу не забыли положить. Но в ухе колбаса не должна быть и Анка разочарованно положила мордочку на передние лапы, продолжая наблюдение.
- Жаль, лаврушки с перцем нет.
- Ничего. Петрушка даст аромат.
И действительно, аромат был такой сильный, что Анка подползла ближе и стала поскуливать.
- Подожди, Анка, подожди. Дай настояться ухе.
Анке налили ухи без рыбы в пластиковую миску, покрошили хлеб и поставили остывать. Но собачка лезла через руки, повизгивала, пытаясь попробовать свою долю обеда. Наконец приступили к трапезе. Уха действительно была великолепна, Анка попросила добавки, ей не отказали. Чай сразу пить не стали, а улеглись на ковриках в теньке. Сквозь листву пробивались лучи солнца, но не было духоты. От воды шла прохлада и медленное течение реки, всплески рыб успокаивали путешественников, и они незаметно уснули. Анка спала, положив голову на живот Лаврентия. Проснулись от лая собачки. Анка стояла на кромке берега и лаяла на проплывающую утку с утятами.
- Фу, Анка, фу!
Анка завиляла хвостом и подбежала к Лаврентию, радуясь его пробуждению. Лаврентий погладил свою маленькую подружку.
- Чувствует она в тебе доброту, Лаврентий. Однако пора собираться, только чайку попьём.
- Иван, давай здесь заночуем, а рано утром пойдём. Не хочется отсюда уходить. Такая здесь красота и покой. Душа отдыхает. Да и куда нам спешить? Нас никто не ждёт.
- Я не против. Отдохнём получше. Погода хорошая, дождя не будет, - согласился Иван, улыбаясь тому, что и у него была такая же мысль.
Заново развели костёр и вскипятили воду для чая. Анке замочили в миске ванильные сухари, найденные на последней автозаправке. Чай пили не спеша, как когда-то Серафим, но с конфетами «Коровка», купленными в буфете придорожного кафе.
- Иван, я давно хотел тебе сказать. У меня банковская карточка лежит в паспорте под обложкой. Если со мной что-нибудь случится, снимешь деньги с карты в банкомате. Номер кода – первые числа номера паспорта.
- Зачем ты это мне говоришь? Что с нами может случиться? Сам потом снимешь деньги.
- Я не собираюсь умирать. Я же тебе сказал, - «Если со мной что-нибудь случится». Понимаешь? «Если». Ты единственный человек, с которым я по-настоящему сдружился. Я могу тебе полностью доверять, а это дорогого стоит.
- У меня к тебе такие же чувства.
- Это приятно слышать, спасибо. Наконец-то я увидел и понял красоту природы, красоту человеческих отношений. Я стал свободным, счастливым человеком. Но я понимаю, что бесконечного счастья не бывает и стал бояться его конца. В последние дни мне тревожно на душе.
- Ты просто не привык к новым ощущениям, к свободе, счастью. Время должно больше пройти.
- Может ты и прав. Да, конечно прав. Я раньше не задумывался, что такое счастье. Считал себя счастливым человеком. Ну, как же – доктор философии, профессор, машина, квартира. Мне завидовали, говорили какой я счастливчик. Но оказалось, что это всё не то. Это только внешние атрибуты, которые могут исчезнуть одномоментно. Так и случилось. Счастье в другом и я это понял только сейчас, в пути. Но жизнь не повернуть вспять, не прожить заново. Помнишь, как старушка сказала, когда мы её спросили, не скучно ли ей одной жить? Она сказала, что живу и слава Богу. Понимаешь? Счастье - это когда ты имеешь возможность просто жить, радоваться каждому дню, любить, быть свободным в мыслях. Всё остальное чепуха, все эти машины, квартиры, дачи, звания. Мы нагружаем себя, свою душу всякой ересью, ложными представлениями о счастье. А душа у детей чистая, оттого они счастливы. И мальчик этот счастлив. И старушка, сумевшая сохранить чистой душу. А тот профессор на автозаправке нет. Как я был похож на него.
- Тогда и ты, если со мной что-нибудь случится, получи мои деньги. Я карту тоже положу за обложку, а код простой, по имени моего отца. Степан – 7350. С – семь, т – три, п - пять и н – ноль. 7350.
- Договорились.
Снова развели костёр и снова вскипятили воду для чая. Снова пили чай с конфетами, а Анке дали хлеба.
- Лаврентий, мне неловко тебя было спрашивать, как ты попал к Серафиму, но коли у нас сегодня день откровений, расскажи, если можно.
- История банальная. Не буду рассказывать, как у Серафима оказался, это примерно, как и у тебя, а расскажу предшествующую этому причину. Я ведь был очень успешен, это «кружило» голову, я возомнил себя этаким баловнем судьбы. Но, как оказалось потом, это меня и погубило. Был женат, имел машину, квартиру, огромную дачу. Словом, был «упакован», как сейчас говорят. Так бы и жил, но была у меня пагубная страстишка – женщины. Когда ты профессор, студентки так и лезут к тебе с соблазном. Кто с мечтой о замужестве с профессором, кому экзамены или зачёты надо сдать. И все ведь хорошенькие, молодые. Ну, меня и понесло во все тяжкие. Жена, узнав о моих похождениях, развелась. Живёт теперь с дочкой в загородном коттедже. Студентки, как узнали, что я стал холостым, так просто сбесились от радости. Признаться и меня радовала такая свобода. Но попалась одна студентка, которая сумела меня «зацепить». Я даже решил на ней жениться. А она условие поставила, чтобы я в качестве свадебного подарка, якобы, чтобы не обманул и женился, предложила мне переписать на неё квартиру и машину. Я подвоха не почувствовал, голова от её любовных утех кругом шла, ну, и сделал, как она просила. Мдаа… Не разглядел я её, она за меня замуж не вышла, а через неделю в моей квартире появился двухметровый бугай. Но это ещё полбеды. Она написала жалобу ректору, что я, пользуясь своим положением, принуждаю студенток к сексу и подговорила нескольких человек подписать это заявление. Меня с позором уволили. Все знакомые и друзья от меня отвернулись. От такого позора оставалось одно – в петлю. Вот так и оказался у Серафима.
- Да, печально.
- Не то слово. Греха на мне много. Сгубила меня необузданная страсть к женщинам.
- Ну, а кого-то любил по-настоящему?
- Думал, жену любил, но… любил бы, не «кобелился» бы. Была у меня одна студентка. Давно это было, больше десяти лет назад… Родила девочку на последнем курсе, а я тогда ещё не разведённым был, ну, а я…. Словом, уехала она к себе на родину.
- Искал её?
- Нет. Испугался я тогда скандала в доме, да и быт уже был налажен, не хотелось менять. Сожалею я об этом сейчас. Очень сожалею. Может, иначе жизнь моя сложилась бы.
- Даа… не знаешь, где потеряешь, где найдёшь.
- Где я потерял, я знаю. Любовь я свою тогда потерял и нет мне прощения ни Божьего, ни какого.
- Ладно, давай спать. Утром пораньше встанем.
Но уснуть они долго не могли. Глядя на темнеющее небо, каждый думал о своём. Иван над судьбой Лаврентия, сопоставляя её со своей. Лаврентий думал о студентке, родившей девочку, и корил себя за малодушие, что не удержал её, не изменил свою жизнь тогда. Оба подумали о сегодняшней жизни и незаметно уснули, придя к заключению, что всё познаётся в сравнении.

                Проснулись рано, с первыми лучами солнца. Они лежали уже не в тени, солнце было с другой стороны, и его яркие лучи, осветив лица, разбудили их. Пробуждению радовалась Анка, в надежде, что её покормят. Быстро встали, развели костёр, вскипятили полный котелок воды и залили ею лапшу «Доширак». Позавтракали все трое и стали собираться в дорогу.
- Иван, может здесь перейдём речку вброд? Что же лишний крюк в пять километров делать.
- Вода в речке холодная, опасно. Лучше пройдём через мост.
- Да что тут опасного? Тут ширина всего метров тридцать.
- Хорошо. Тогда так. Всю одежду в полиэтиленовые мешки сложим и в рюкзак положим. Анку я возьму на руки и пойду первым, а ты за мной пойдёшь.
- Давай я Анку понесу.
- Нет, я посильнее и мне так будет спокойнее за тебя.
Раздевшись до трусов, путешественники вступили в воды реки. Сначала воды было по пояс, а потом ближе к середине реки глубина резко увеличилась по грудь.
- Осторожно, Лаврентий, здесь глубже, - предупредил Иван, не оглядываясь.
Лаврентий ничего не ответил. Наконец стало мельче и Иван, быстро преодолев остаток пути, выбрался на берег. Оглянулся на Лаврентия. Но его …не было. Только соломенная шляпа и посох метрах в двадцати от перехода плыли по реке.
- Ла… Лаврентий!!!
Иван бросил Анку на землю и с рюкзаком кинулся обратно в воду. Стал лихорадочно шурудить посохом по дну. Прошёл вниз по течению метров десять, поскользнувшись, сам с головой окунулся в воду. На берегу, Анка, жалобно лая, бежала вдоль реки за плывущей шляпой. Иван выскочил на берег и побежал за собачкой, догнал её, вместе пробежали полкилометра, вглядываясь в травянистые берега. Лаврентия не было, а шляпа с посохом уплыли дальше. Иван сел на берегу и горько заплакал. Остатки воды капали с головы и бороды на землю вместе с солёными слезами. Анка легла рядом с ним и тихо поскуливала.
- Вот, Анка, остались мы с тобой вдвоём. Нет больше Лавруши. Не хотел он отсюда уходить, вот тут и остался.
Анка, словно понимая, что ей говорил Иван, встала и положила свою мордочку ему на колено, смотря грустными глазами в заплаканные глаза Ивана. Так, молча, они просидели около часа. Потом Иван наконец-то снял с себя рюкзак. Он был весь мокрый и коврики в том числе, но вещи в полиэтиленовом мешке почти не намокли. Разложив мокрые коврики и рюкзак для просушки на траве, занялся разведением костра.
- Помянуть бы Лаврушу надо, а чем? Только чаем. Попьём с той чайку и пойдём дальше. А Лавруша… Бог дал, Бог взял.
После чая Иван вырезал из ивы две палки, связал их ивовой корой как крест и воткнул в землю.
- Вот, Лавруша, полюбил ты эти места, здесь и оставайся, а мы с Анкой дальше пойдём. А ты с нами всегда в душе и памяти. Прощай, друг.
Рюкзак и коврики под жарким солнцем просохли. Иван всё сложил в рюкзак, кроме вещей Лаврентия, которые он, свернув в узелок, положил у креста. Только документы Лаврентия он забрал с собой.
Анка ходила за Иваном следом, словно боясь потерять и его. У неё был понурый вид, она не виляла хвостом и ходила, опустив голову. Она всё понимала и оплакивала потерю своего друга.

Часть 3. Обретённое счастье.

                Через день на попутках добрались до большого города. Иван снял в нескольких банкоматах деньги с карты Лаврентия. Сумма была приличная, миллион двести тысяч рублей. Иван разделил деньги на четыре части, разложил по пакетам и перевязал каждый верёвочкой. Одну пачку положил в рюкзак, другую во внутренний карман куртки, а остальные в глубокие карманы штанов. Больше он в города не заходил, боясь, что его ограбят, ночевал под открытым небом невдалеке от трасс и больше передвигался на попутках, чем пешком.

Наконец добрался до Крымской земли и радовался, что его путешествие подходит к концу. Что будет дальше делать, пока не знал, посоветоваться было не с кем.
Расположившись на ночлег недалеко от села, развёл костёр и подвесил котелок вскипятить воду. Анке дал большой бутерброд с маслом и колбасой, подаренный водителем фуры. Сам решил только попить чай. После гибели Лаврентия, Иван мало ел и всё, чем его угощали, отдавал Анке.
После чая долго сидел у костра, глядя на огонь, и думал о смысле жизни. Нашёл ли он его или ещё предстоит узнать больше? Вспоминался то Серафим, то Лаврентий. Так в раздумьх, незаметно для себя Иван задремал. Разбудило его рычание Анки. Иван вздрогнул, схватил посох. Из темноты показалась девочка. Пламя костра осветило её перепуганное лицо. Она была в цветастой кофточке и длинной чёрной юбке.
- Деда, спрячь меня! За мной гонятся.
- Куда же я тебя спрячу? За спину только.
Не успела девочка присесть за спину Ивана, как появился худой, чернявый мужик в красной рубашке.
- Дед, тут девчонка не пробегала?
- А тебе зачем?
- Дочка моя. Сбежать из дома хочет.
За спиной Ивана раздался приглушённый чих. Анка завиляла хвостом и пошла за спину Ивана.
- Ах, ты, зараза, где спряталась! Выходи. От меня не уйдёшь!
Чернявый хотел пойти вперёд, но Иван приподнял посох.
- Стой! - с угрозой потребовал Иван.
- Дед, ты чего!? Ты откуда меч взял? Это дочь моя.
- Я не твоя дочь. Я давно это знаю. Мне мать перед смертью рассказала. Деда, он хочет продать меня барону, я подслушала их разговор.
- Ты всё равно от меня не уйдёшь. Я тебя засеку до смерти за непослушание! - огонь осветил перекошенное от злобы лицо мужика.
- Подожди, любезный. Как тебя зовут?
- А тебе какое дело?
- Сколько ты за неё хочешь денег?
- А сколько ты, бродяга, можешь дать? Мне барон двести штук обещал.
- Девочка, достань в рюкзаке свёрток в пакетике.
Девочка достала пакет с деньгами и передала Ивану. Тот кинул свёрток под ноги незнакомцу.
- Там много больше. Бери и уходи. Я купил девочку. Теперь она моя.
- Ого! Пятитысячные?
- Пятитысячные. Дома пересчитаешь. Я не обманываю. Иди отсюда, - потребовал Иван, снова приподняв посох.
- Ну, ты с мечом-то осторожнее. Купил, значит купил. Что ты мечом махаешь?
Ночной посетитель скрылся в темноте.
- Я ему сказал, что купил тебя, а так ты свободна.
- Куда же я теперь пойду? У меня больше нет дома.
- Тогда к нам присоединяйся. Втроём не пропадём.
- Деда, нам надо быстро уходить отсюда. Он злой и жадный, обязательно вернётся с дружками.
Иван собрал вещи, загасил костёр, и они пошли в темноту, не выбирая пути.
- Деда, а куда мы пойдём?
- К счастливой жизни.

                Иван Степанович, Зара и Анка заночевали в степи, отойдя от места встречи километров на семь. Костёр не разводили, так как в темноте не смогли найти сухих веток. Да и какие деревья в степи? Иван Степанович разложил коврики вместе, укрыл девочку своей курткой и лёг рядом. Анка легла с краю. Зара чихала во сне и, свернувшись «калачиком», всё тянула куртку на голову. Иван Степанович уснул не сразу, а всё думал о происшествии, глядя на звёзды на тёмном небе. Огромные звёзды южного неба казались так близки к земле, что хотелось дотянуться до них рукой. Пахло пожухлой травой и ещё каким-то пряным ароматом, незнакомым Ивану Степановичу.
- «Вот и деньги Лаврентия пригодились для доброго дела. Не зря Серафим говорил, что они нам понадобятся, словно знал всё наперёд. Странно», - подумал Иван Степанович и глубоко вздохнул.
По небу промелькнула падающая звезда.
- «И там есть смерть. Ничего нет вечного во вселенной, от того и жизнь так дорога. Только душа и любовь бессмертны», - сделал вывод Иван Степанович и закрыл глаза.
Утром, проснувшись, обнаружили, что зашли далеко в степь, и рядом не было видно ни дорог, ни сёл. Всё небо заволокли тучи, не видно солнца, чтобы сориентироваться. Зара чихала и кашляла.
- Простыла что ли? - забеспокоился Иван Степанович.
- Не знаю. У меня голова болит.
- Вот напасть-то. Ладно, всё равно надо куда -то идти. Похоже, дождь может начаться. Надень мою куртку, в ней теплее будет.
Еды не осталось. Иван Степанович отдал последнюю пачку печенья и воду Заре. Анке дал чёрствый кусок батона. Себе ничего не оставил.
- Да, выдал нам Господь напоследок испытание. Почти уже дошли до моря. Но ничего, выдержим.

Блуждали по степи до вечера, но всё же уставшие, голодные вышли к шоссе. Начал моросить дождь. Стали «голосовать», но машины на скорости проезжали мимо, не желая сажать в кабину мокрых путников, да ещё с собакой. И, когда путешественники потеряли всякую надежду, притормозил «Камаз», вёзший железобетонные плиты. Открылась дверца и водитель прокричал,
- Давай быстрей!
Иван Степанович подсадил Зару, передал ей Анку и полез сам.
- Палку зачем берёшь с собой? Брось её.
- Не могу.
- Ладно, залезай, - разрешил водитель.
В кабине было тепло, и водитель сидел в майке.
- Попали вы, однако. Бродяги что ли? Вам куда?
- К морю.
- Ну, до моря я чуток не доеду, поверну налево. А вы там дойдёте. А к морю зачем?
- Пока не знаю. Человек идёт, а Бог ведёт.
- Паломник что ли?
- Грешник.
- Чего ты грешник? И девочка?
- Нет, у неё чистая душа.
Тут у Зары стали закатываться глаза, и она стала клониться к водителю.
- Эээ, ты чего? А ну-ка, дед, придержи её.
Водитель остановил машину, правой рукой потрогал лоб девочки.
- Твою мать! Лоб горячий. Что же ты её больную в дождь с собой потащил? Ума лишился?
- Виноват, каюсь, не уберёг.
- Виноват он! Старый, а ума с орех.
- Заблудились мы в степи, не сразу на дорогу вышли.
- А чего в степи делали?
- От цыган спасались.
- С цыганами поцапались?
- Отец девочки хотел её в рабство продать, а я её выкупил.
- Как это «выкупил»? А она что, не твоя внучка?
- Не моя.
- А деньги где взял?
- Были.
- Вот цыганва, вот сволочи! Ну, ты, дед, герой! Уважаю! Надо быстрее ехать, а то как бы беды не случилось.
По мокрому шоссе, освещая светом фар, словно прожекторами, шоссе, «Камаз» спешил к морю. Водитель внимательно вглядывался вперёд и, зная, что рискует, увеличивал и увеличивал скорость.
- Ничего-ничего, уже скоро. Доедем с Божьей помощью.
Аккуратно затормозил на скользкой дороге.
- Ну, мне налево, вам прямо. Впереди хуторок на берегу в трёх километрах, вот прямо на него и выйдете. Девочку донесёшь?
- Донесу, она лёгкая.
- Нет, не справишься. Руки будут заняты, придётся палку выкинуть.
- Посох не могу выкинуть, полстраны с ним прошёл. Я в рюкзаке её понесу. Рюкзак у меня большой и крепкий.
Иван Степанович вытряхнул из рюкзака вещи, сделал ножом по нижним краям отверстия для ног. Вдвоём с водителем усадили девочку в рюкзак.
- Теперь порядок. Осторожно неси. А как же дождь? Вот возьми полиэтиленовую накидку. А вещи твои куда?
- Выбросишь по дороге. Может, какому-нибудь грешнику пригодятся.
Иван Степанович и водитель вылезли из машины, водитель помог надеть рюкзак на спину деда, сверху надел накидку, подал посох и Анку.
- В добрый путь! Прямо иди, не сворачивай. Ох, и я промок.
Водитель забрался обратно в кабину, завёл мотор и машина, посигналив, поехала, поворачивая налево. А Иван Степанович с Зарой за спиной, с дрожащей, мокрой Анкой в левой руке и посохом в правой пошёл прямо, в темноту и дождь.

                Впереди показался огонёк и Иван Степанович ускорил шаг. Вскоре увидал полуразрушенный забор из известняка, нашёл калитку и вошёл внутрь двора. Постучал в дверь.
- Кто там? - раздался за дверью испуганный женский голос.
- Пустите ради Бога. У меня ребёнок больной.
Щёлкнула задвижка и дверь открылась. На пороге стояла невысокая женщина около 55 лет. Увидав, мокрого, бородатого мужика в накидке, с палкой, испугалась.
- О, Господи!
- Не бойтесь, я не грабитель. Помогите, у меня ребёнок больной, без сознания.
- Где же он?
- В рюкзаке за спиной.
- Рюкзаке!?
- Она идти не может, я её несу. Не откажите в помощи.
- Проходите.
Иван Степанович прислонил посох к стене у входа, опустил Анку, которая сразу шмыгнула в дом между ног хозяйки, и вошёл сам.
- Помогите снять накидку.
- Да вы насквозь мокрые. Несите ребёнка за мной.
Иван Степанович пошёл следом, оставляя мокрые с грязью следы на домотканой цветной дорожке. В комнате было чисто прибрано, стояла широкая кровать с подушками «горкой». На столике с белоснежной салфеткой стояла ваза с цветами, дорожка была и здесь.
- Помогите мне снять рюкзак, - попросил Иван Степанович хозяйку.
- Так это девочка? Господи, как она похожа на мою Леночку, у меня даже сердце «защемило». Кладите её на кровать, а сами выйдите.
Иван Степанович вышел в горницу, присел на стул, огляделся. И в этой комнате было чисто, опрятно. Анка улеглась рядом с ним на ковровой дорожке.
Минут через десять хозяйка вышла из спальни, что-то молча, взяла из шкафчика и снова ушла. С Ивана Степановича наконец-то спало напряжение трудного дня, он почувствовал себя уставшим и ему захотелось спать. Голова его склонилась на грудь, он задремал. Встрепенулся от голоса хозяйки.
- Как же она похожа на Леночку. Вас как зовут?
- Иван Степанович.
- Иван Степанович, вы насквозь мокрый, вам надо переодеться, а то и вы простудитесь. У меня от мужа одежда осталась, не побрезгуете?
- Что вы, нет, конечно. Я вам очень благодарен.
- Тогда идите за мной.
Они прошли во вторую маленькую спальню, где обстановка было точно такой же, как и в первой комнате. Хозяйка достала из шкафа нижнее бельё, штаны и рубашку.
- Переодевайтесь и приходите, я вас горячим чаем напою с малиной.
- Прошу прощения, я не спросил, как вас зовут.
- Светлана Сергеевна. Можно просто Светлана.
- Тогда и я просто Иван.
- Что вы, как можно? Вы же много старше меня. Ну, я вас жду.
Когда Иван Степанович вернулся в горницу, на столе уже стоял чайник, чашки на блюдцах, варенье в большой розетке и блюдо с ватрушками. Рядом со столом Анка доедала свою ватрушку.
- Анка, бессовестная, выпросила ватрушку?
- Проголодалась, уже третью доедает. Присаживайтесь, Иван Степанович. Испробуйте ватрушки. Редко пеку, некому. А сегодня, словно гостей ждала, с обеда уже напекла.
- А как там Зара?
- Зара? Её Зарой звать? Вроде имя цыганское, а сама беленькая. Простуда сильная. Я её мазью согревающей натёрла, таблетку дала жаропонижающую, укрыла теплее, чтобы пропотела, а утром дочь вернётся с ночного дежурства, посмотрит, что с ней. У меня дочь врач, работает в соседнем городе.
Анка доела свою ватрушку и, подойдя к Светлане, заискивающе заскулила.
- Всё, Анка, хватит тебе, - урезонил собачку Иван Степанович.
- Пусть ест и вы ешьте. Приятно, когда мужчина ест с аппетитом.
А Иван Степанович за разговорами и чаепитием уже побил рекорд Анки и доедал пятую ватрушку.
- До чего же вы вкусно печёте! В жизни таких вкусных ватрушек не ел.
- Спасибо. А сколько вашей внучке лет?
- Не знаю. Она мне не внучка. Я её купил. Вернее, выкупил.
- Это как же!? - поразилась Светлана, перестав пить чай.
- Её отец хотел в рабство продать, а я заплатил много больше.
- Ой-ой-ой, Господи! Что творится-то. И кто же она теперь вам?
- По сути никто. Со мной захотела идти. Сирота она.
- Как сирота? А отец?
- Это не родной отец. Мать перед смертью призналась ей, что они её украли, когда были в Петербурге.
У Светланы выпала кружка из рук. Чай разлился на скатерть. Она побледнела, закрыла лицо руками, плечи затряслись.
- Господи! Господи! Неужели ты услышал наши молитвы!? Господи! - запричитала Светлана, плача.
- Что с вами, Светлана? Что случилось?
- Господи! Да осветится имя твоё! Господи!
- Да что же случилось?
- Вы нам Богом посланы! Спасибо тебе, Господи! Больше десяти лет назад у моей дочери в Петербурге украли малышку. Все эти годы мы её разыскивали, но удалось только узнать, что это были цыгане. Их так и не нашли. А сегодня… Господи!
- Подождите, Светлана, надо всё проверить, провести генетическую экспертизу.
- Да-да, конечно. Но когда я её увидела, у меня сердце ёкнуло. Она так похожа на Леночку в детстве. Но есть ещё одна примета на теле, дочь знает, а я нет. Господи, скорей бы уже эта ночь закончилась, и Лена бы приехала. Я вам постелю на летней кухне, там вам будет удобнее. Вот видите? Каждый год сдаю летнюю кухню дачникам, а уже месяц, как никто не обращается, словно заговорил кто, словно для вас кухня пустовала.

                Анка на летнюю кухню не пошла, а осталась караулить оставшиеся ватрушки. Светлана не спала, а сидела у кровати Зары, смотря на неё, вытирая пот со лба и гладя по голове. Иван Степанович напротив, спал хорошо, ничто его не беспокоило, и он бы ещё долго блаженствовал, если бы его утром не разбудила Светлана.
- Иван Степанович, вставайте, уже завтрак на столе.
Иван Степанович быстро оделся и вышел. У входа стояли его вымытые и сухие тапочки. Утро было солнечное, будто и не было ночного дождя. На крылечке дома его ждала Светлана с полотенцем.
- Туалет у нас за сараем, а рукомойник к дереву привязан.
Умывшись, Иван Степанович хотел было идти в дом, но заметил, что посоха у двери нет.
- Светлана, а где мой посох? Я его у дверей оставил.
- Так забрали его.
- Кто!?
- Рано утром Анка зарычала, я вышла во двор, а там старец уже с посохом стоит.
- Какой старец!?
- Небольшой такой, с белой бородой, весь в чёрном и горбатый. Да, ещё глаза синющие - пресинющие. Я спрашиваю, зачем вы палку чужую взяли, а он говорит, что это не палка, а посох и Ванюше он больше не нужен. Мол, он уже пришёл куда надо и нашёл, что искал. И скажи, говорит, что грехи свои он искупил и пусть новый крест несёт справно. Только я про крест не поняла. Ты священник что ли?
- Нет, не священник. Я греш… я путешественник. И куда Серафим ушёл?
- А вот не знаю. На секунду отвернулась, курица закудахтала, повернулась, а его и след простыл. Словно он растворился в воздухе. Чудно. Ладно, пойдём завтракать, скоро дочь приедет.

Приехавшая дочь с недоверием посмотрела на бородатого, заросшего старика. Сухо поздоровалась.
- Леночка, ты только не волнуйся, пройди в свою комнату и посмотри.
- Что посмотреть?
- Там девочка больная лежит.
- Что же не в больнице?
- Ты посмотри-посмотри.
Через пять минут из Лениной комнаты раздался крик, потом плач. Светлана и Иван Степанович побежали туда. Лена стояла на коленях перед кроватью, и, обнимая оголенные ноги Зары, рыдала.
- Это она, она, моя малышка!
- Леночка, ты уверена?
- Я больше чем уверена, я это знаю, я чувствую. Посмотри на её правую ножку. Там два сросшихся пальчика. Посмотри на её лицо. Это моя малышка, моя.
Светлана опустилась на колени рядом с дочерью, обняла её и тоже разрыдалась. Иван Степанович тихо вышел. Через десять минут вышли заплаканные Светлана с дочерью. Сели за стол.
- Может я уже пойду?
- Куда!? Вам этого хочется?
- Нет, но…
- Никаких «но»! Серафим сказал, что ты уже пришёл. Или ещё куда-то надо?
- Нет, никуда. Я свободный человек. Хотел жить в таком вот небольшом домике на высоком берегу и чтобы море внизу плескалось.
- Так вы уже нашли это место. Зайди за дом и увидишь внизу море.
- Да!?
- Да. Будете жить пока в летней кухне, а там посмотрим.
- Я могу её снимать.
- Ещё чего! Будешь жить сколько душе угодно.
- Но почему, мама? - возразила Светлане дочь.
- Я лучше знаю. Знай и ты. Это он привёл твою дочь сюда. Это никакими деньгами не отплатишь, только добром.
- Как вы узнали, где мы живём и, что девочка моя дочь? - спросила Елена.
- Пути Господни неисповедимы. Человек идёт, а Бог ведёт. Ничего я не знал. А привели меня сюда грехи, поиски истины и счастья.
- Грехи?
- Грехи?
- Как грехи могли вас сюда привести?
- Это очень странная, запутанная история. Навряд ли вы в неё поверите.
- И от куда вы идёте… пришли?
- Из Петербурга.
- Это же очень далеко. Трудно ведь одному идти.
- Я был не один. Со мной был мой друг Лавруша, Лаврентий Павлович. Он погиб в пути.
- Как печально.
- Подожди, мама. А какая фамилия была у Лаврентия Павловича?
- Колобов. Профессор, философ.
- Господи!
- Что с тобой, Лена, ты побледнела.
- Это отец моего ребёнка.
- Вот как? Так это он о вас мне рассказывал?
- Что рассказывал?
- Что вы были единственной, кого он любил по-настоящему, но смалодушничал и не женился. Он очень сожалел, что не разыскал вас. Это на его деньги я выкупил Зару у цыган.
- Выкупили!?
- Лена, я потом тебе всё расскажу.
- Таким образом, он хоть немного искупил свою вину перед вами. Если бы не было его денег и девочки здесь бы не было.
- Иван Степанович, я совсем забыла вам сказать. Серафим просил передать вам, что Лавруша искупил свои грехи полностью и что ворота в Рай ему будут открыты и чтобы вы не переживали за него.
- А Серафим кто такой?
- Лена, я тебе потом всё расскажу.
- А где мои вещи? - поинтересовался Иван Степанович.
- Я их ночью постирала и отутюжила. Они на тумбочке позади вас лежат. И какие-то свёртки, что были в карманах, там же.
Иван Степанович повернулся, взял свёртки, достал из них документы и деньги. Три пачки денег положил перед Еленой.
- Что это?
- Деньги Лаврентия.
- Зачем вы их мне даёте?
- Я думаю, Лаврентий был бы рад этому.
- Но здесь их так много. Я не могу принять эти деньги.
- Это не вам, это его дочери. У неё ещё вся жизнь впереди и деньги отца ей понадобятся. Они по праву принадлежат вашей семье.
- А вам?
- Мне нет. У меня есть свои средства. Да и не в деньгах счастье. А вот его документы, я не знаю, что с ними делать. Пусть у вас хранятся, как память об отце и возлюбленном.
Елена взяла документы, прижала их к груди, на глазах появились слёзы.
- Спасибо вам за всё, спасибо, что были другом Лаврентия и что были рядом с ним в последние минуты его жизни. А за дочку… за дочку я перед вами в неоплаченном долгу.
- Я тут не причём. Не предо мной вы в долгу, а перед Богом, без его помощи не обошлось. Ну, ладно, раз Серафим сказал, что я грехи искупил, можно и бороду сбрить и постричься.
- У нас парикмахерская в городе. На автобусе можно доехать. Я покажу, где остановка.

                В городе Иван Степанович зашёл в Сбербанк и снял все деньги с карты. Пенсии с зимы скопилось около 130 тысяч. Потом в парикмахерской постригся и побрился. Зашёл в универмаг и купил чёрный костюм, нижнее бельё, рубашку и туфли. И в обновках, положив вещи в которых он пришёл, в пакет, зашёл в гастроном. Купив там вина «Кагор» и коробку конфет, на автобусе вернулся обратно домой.

Светлана подметала двор, когда Иван Степанович, открыв калитку, вошёл внутрь.
- Мы жильё не сдаём. Спросите у сосе… Не может быть! Иван Степанович!? Господи, какой красавчик! А я вас не узнала, вы так молодо выглядите. А костюм как вам идёт, впору в нём жениться!
- Я не против.
Светлана долгим взглядом посмотрела ему в глаза, щёки у неё зарделись и она смутилась.
- А я вот двор подметаю. Куры мусора нагребли. Ой, что же мы стоим? У меня уж обед приготовлен.
- Это к обеду вино и конфеты. Я хоть теперь и не пьющий, но за знакомство, за возвращение вашей внучки, за… за новую жизнь выпью.
Иван Степанович протянул пакет Светлане. Потом достал из кармана деньги и тоже протянул ей.
- А это что?
- Деньги. Они лично мне без надобности, у меня пенсия хорошая, а вам с прибавлением семейства нужнее. Да и хозяйка должна деньгами распоряжаться. Вы же разрешили мне у вас пожить, так что берите.
- Хорошо, раз так дело оборачивается. Только не пожить, а жить. Это большая разница. Будешь жить, сколько душа захочет. Пойдём, я тебе море покажу, раз ты хотел.
Они зашли за дом. За ним метрах в пятидесяти был обрыв, а внизу плескалось море. Там, у горизонта белоснежные облака словно поднимались из воды, а воздух, воздух… им невозможно было надышаться, будто дышишь морем, простором. Густой аромат пожухлой травы, высушенной жарким солнцем, цветов и морских водорослей заполнял каждый уголок этого благословенного края. Иван Степанович вдохнул этот чудесный букет запахов и зажмурил от удовольствия глаза.
- Я дошёл, дошёл! Какая красота!
- Ну, что, нравится?
- Очень! Я мечтал об этом. Какое счастье!
- Счастье? А мы тут живём, привыкли и уже не замечаем этого счастья.
- Счастливым человек может быть везде, не только здесь. Счастье - это когда можешь просто жить и любить. Иметь чистую душу и понимать смысл жизни.
- Как красиво ты сказал.
- Это не я, это Лаврентий так говорил, но и я пришёл к такому же пониманию.

После обеда Светлана попросила Ивана Степановича достать лечебные травы с полки, висевшей в горнице. Иван Степанович поставил табуретку, встал на неё и потянулся рукой к пучку сухой травы. Табуретка качнулась, Иван Степанович не удержался, непроизвольно ухватился рукой за полку и вместе с ней рухнул на пол. Стоявшие на полке три металлические банки, разлетелись по сторонам, у одной соскочила крышка и на пол высыпался …сахар. Иван Степанович схватился руками за голову. В комнату из спальни вбежала Светлана.
- Что случилось?
- Сахар… сахар… я рассыпал сахар.
- Да Бог с ним, с сахаром. Купим ещё. Ты не ушибся, Ваня? С тобой всё в порядке?
Иван Степанович заплакал. Светлана села рядом, прижала его голову к своей груди и стала её гладить.
- Ну, что ты, Ванюша? Что ты? Не расстраивайся так из-за пустяка. Не ушибся и ладно.
- Я нашёл свой «крест», нашёл.
- Какой крест? Потерял что ли? Давай, лучше я тебя чаем напою.
Из спальни тихо вышла Елена, но увидав мать, гладящую голову Ивану Степановичу, улыбнулась и так же тихо ушла.

Алексей Балуев (!1.02.2023)