без пяти минут

А где-то просыпаются под вой
сирен, собак и ветра в дымоходах,
с немым вопросом - есть ли кто живой,
кому от жизни требуется отдых
в такую ночь под снегом и огнём?
Кресты на окнах - малая подмога,
но если дым от пороха вдохнём,
то значит - поживём ещё немного,
сбегая вниз, считая этажи,
вымешивая треск стекольной каши.
Беги, беги, хоть как-то, но дыши,
ведь бог над нами где-то есть, а как же.
Помедлишь - и придавит сотней тонн
бетонных изувеченных конструкций
под крик, переходящий в тихий стон,
под целый мир, расстрелянный и куцый
в немыслимой безбожности своей.
А там и ночь февральского разлива,
деревья без утерянных ветвей,
прижавшиеся к цоколю пугливо,
висящие над ними облака
и острый страх, который в темень вылит.
Но кто-то терпит... Терпит нас пока,
ночной тревогой раненный навылет.

***

Ей кто-то свой, и ластится к нему,
других не зная - женщина-то строгая,
и обморочно шепчет - обниму,
его горячий лоб губами трогая,
да так, что сердце медлит, леденя
густую кровь последнего мгновения.
Звенящее в ушах - люби меня,
всех вымученных просьб обыкновеннее.
По-женски обживая феврали,
расспрашивая - видели? не видели?
уводит смерть с поверхности земли,
отмеченных высматривая издали.

***

По кромке поля рыхлая посадка,
распахана осколками земля,
и чёрный дым, и пахнет смертью сладко,
и тополь, древесину заголя,
показывает рубленую рану -
гляди, пошматовало до слоёв,
где в кольцах пережитое сохранно -
и страх, и боль, и бывшая любовь.
Кору стесало, вырвало до мяса,
стоял себе спокойненько - и вот.
А тут и снег. Всё ждал чего-то, мялся.
Но всё ж пошёл, и значит - заживёт,
затянется, забудется когда-то,
что делать - угораздило его.
Потом сотрётся памятная дата,
древесное срастётся естество.
Вот люди... Не поднять их, что ни делай,
лежать им здесь, врастая в чернозём,
удобрить часть земли обледенелой,
которая забудет обо всём.
Пока же - ни приветствий, ни проклятий,
снега, что ветвь любую книзу гнут.
И стрелка замерла на циферблате,
а рядом вечность без пяти минут.