примитив...

  Гаврилин и Свиридов, мне кажется, совпали в оценке возможности музыкального воплощения поэзии Рубцова. Свиридов думал, что для решения задачи «в музыке нужен примитив, который донесёт красоту этих слов». А Гаврилин… как бы забыв о самом тексте, о слове, проговорился в задумчивости о симфоническом языке, который бы передал дух поэзии Рубцова. Для него поэзия Рубцова настолько сама была духом Родины, что вроде и слова тут стали не нужны. Ни «примитив», ни слова Гаврилина о возможности бессловесной передачи сути поэзии Рубцова языком симфонии нас не должны смущать и, тем более, вводить в заблуждение. Они – свидетельство уникальности поэтического мира Николая Рубцова, перед которым встали в некоей растерянности музыкальные титаны эпохи – Свиридов и Гаврилин.
Как передать то, что само – музыка! Как написать музыку к этой божественной простоте, безыскусственности!
  Первым понял это «смущение» и расшифровал его критик и литературовед Александр Михайлов. Он очень точно определил «примитив» как «магию простых слов». Он писал об уникальном соединении в текстах поэта самых простых, наирядовых слов, собранных так, что они и сами по себе музыка, что простота их обманчива, что они вызывают необыкновенно глубокие чувства. Собранные вместе, они становятся соборными и внятными всем, кому ведомо чувство родины. Последнее чрезвычайно важно именно в наши дни. Сейчас. Здесь.
  Свиридов пишет, что для создания музыки на стихотворения Рубцова не нужны никакие украшательства, побрякушки, ухищрения. Зато нужно сопереживание её в высочайшей степени. И только такое соитие может дать толчок вдохновению. Даже откровению, «которое посещает только великие души».
  Об обманчивый «примитив» поэзии Рубцова сломали зубы многие. Не понимая и не принимая его, некоторые (Д. Быков, например) раздражаются, впадают в оскорбительный тон. Рубцов – лакмусовая бумажка к самой принадлежности русскому духу. А русский дух – это тот же «примитив», что, собственно, не может быть подвержен окончательному анализу: он в тебе есть или его нет – никакой середины.
Свиридов почти воскликнул о Рубцове:
  «Это настоящий народный поэт по строю чувств, по непридуманности. Именно русский, по непридуманности, по не изобретательности самой поэзии. Какие-то живые куски, оторванные от сердца! Есть слова, которые ему дано было сказать, например, «Поверьте мне, я чист душою!» И ему веришь, и ему веришь!»
  Сижу, пишу, и почему-то во мне звучат бессмертная музыка «Журавлей» на стихи Расула Гамзатова… Мне именно сейчас кажется, что в ней есть та простота, тот «примитив», что гениально довоплощает в ней голос Бернеса – магическое говорение, магическая музыка, магические слова, уносящие душу к горнему. Слёзы и высота торжества. Печаль и память.
  И завораживающие, магические слова поэта – «примитив»:

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
***
Топ да топ от кустика до кустика –
Неплохая в жизни полоса.
***
Лошадь белая в поле тёмном.
Воет ветер, бурлит овраг…
***
Филя любит скотину,
Ест любую еду…

  Да, нечего тут делать умникам – сердце нужно иметь большое. И Родину свою любить в радости и горе. Жгуче. Смертно.