Шарманка

               

   У меня своя примета начала лета, не по календарю, а по ощущениям. И хотя сейчас ещё май, а точнее его вторая половина, я знаю - долгожданное лето настало. Лето, лето - любимая и беззаботная пора всех мальчишек, оно только началось и все его радости ещё впереди. Мы живем на третьем этаже, в коммунальной квартире на трёх хозяев, в доме, построенном после войны пленными японцами. Каждое утро я как на крыльях сбегаю по бетонным ступенькам во двор. И хотя деревья уже прикрыли свои дотоле голые стволы и ветки ажурными, зелёными сарафанчиками, первым делом я смотрю не растаяли ли, слегка потемневшие и осевшие, снежные сугробики у стен с теневой стороны дома.
    И вот этот долгожданный момент настал, это значит летнее тепло пришло уже всерьёз и надолго. А во дворе устоявшаяся с ночи умиротворяющая тишина, слышно лишь ритмичное поскрипывание колёс детской коляски - молодая мама вышла прогуляться с малышом, подышать свежим утренним воздухом. Ночью с вершин и предгорий Алатау массы этого прохладного воздуха, как из природного кондиционера устремляются на улицы, бульвары, скверы, парки и дворы столицы, освежая и увлажняя её атмосферу. Он буквально напоён едва уловимыми, нежнейшими ароматами этой молодой весны, и им просто не надышаться. К нему ещё примешиваются запахи из открытых окон кухонь, где пекутся блинчики, оладьи и варится фруктовый компот или ягодный кисель на утренний завтрак.
   Ещё нет никого во дворе из той разношерстной, многонациональной детворы, что с гомоном гоношится здесь с раннего утра и до темноты - выходной день, обычное дело. Да мне собственно никто и не нужен. Мне и одному не скучно. Никто и ничто не помешает проверить на месте ли мои кнутья, припрятанные накануне в укромном месте.  С этими кнутьями я как и другая босоногая пацанва на перегонки бегаем по улице Кордонной за неуловимыми разноцветнокрылыми бабочками. Потом через арку в середине дома я выхожу на солнечную сторону, где под окнами буйно цветёт душистая белая акация. И здесь я вдруг вижу странного вида пожилого, худощавого мужчину в тёмном полотняном плаще-накидке и необычном для наших мест головном уборе -  большом и таком же тёмном берете, как у итальянских художников. Меня поразило его смуглое, какое-то изможденное лицо, покрытое пылью с извилистыми бороздками, проторёнными стекающими каплями пота. Огромные, чёрные глаза, смотрящие из-под орлиных бровей и горбатый, похожий на клюв нос.
   Он держал в руках большущий, видавший виды, со следами древнего лака, ящик, с резными отверстиями и блестящими металлическими накладками. Прикреплённый к нему изрядно потёртый, широкий кожаный ремень был перекинут через плечо. Снизу ящик опирался на одноногую деревянную опору. Когда этот странник начал крутить ручку этого удивительного предмета, тот вдруг издал неожиданно очень громкие, доселе незнакомые мне звуки, сливающиеся в чудесную мелодию.
   Слегка оглушенный, но как зачарованный я стоял совсем рядом и слышал, как натружено вздыхают внутри меха, щёлкают клапаны перенаправляющие потоки воздуха и смотрел на этого странника и на этот предмет, который, как мне стало потом известно, называется шарманка. И стоило мне только протянуть руку, я мог бы дотронуться до её волшебных боков. Но меня останавливал его грозный взгляд. А он, переключал какие-то рычаги, меняя мелодии, и все играл и играл, и громкие звуки этого удивительного механизма разлетались космическим фейерверком, резонируя музыкальными атомами со всем моим существом, летели далее, заполняли весь двор и вместе с яркими лучами солнца влетали в открытые окна, через колыхающиеся от легких порывов ветерка занавески.
   Но те, для кого он так упорно крутил свою медную ручку, казалось не обращали на него никакого внимания. И только вдруг из одного окна показалась женская рука, поманила меня и бросила вниз горсть монет, завёрнутых в обрывок газеты.
   Это была моя мама.