Бег Иноходца

Алексей Анатольевич Карелин

пьеса

БЕГ ИНОХОДЦА
по мотивам повести с одноимённым названием
(драма в трёх действиях)
под редактурой  Ники Кеммерен
Действие происходит в 1985 году в Группе Советских Войск в Германии. Время действия
весна.

Действующие лица:
 

Бард (не моложе 30 лет) Говорит низким хриплым голосом.
Иван Ситников (19 лет). Сержант срочной службы.
Татьяна Алексеевна (45 лет). Врач. Подполковник. Замглав  психиатрической клиники.
Красивая. Очень выразительное лицо, доброе, даже какое-то умиротворенное.  За этим лицом чувствовалась жизнь.
Профессор Байер (65 лет) Заведующий клиникой. Маленький щуплый старичок. Халерик. Чем-то похожий на Суворова.
Капитан медицинской службы
Подполковник медицинской службы
Пять военных медиков в белых халатах 
Но не из тех масок на утреннем обходе. Восковые маски безразличия.
25 душевнобольных, которые во время действия пьесы играют;
Роль директора УПК.
Роль шести помощников директора УПК.
Роль старшины Дедберидзе.
Роль трёх сержантов.
Роль сержанта Коржака
Роль прапорщика Ступака
Роль младшего сержанта Фипонова










ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление первое

(Действующие лица: бард, душевнобольные)


Сцена. На сцене построено три этажа с потолком. На третьем этаже размещена палата для не буйных больных на двадцать коек, таким образом, чтобы душевнобольные на них лежали головой от зрителей. На втором этаже слева направо размещается: кабинет врача;  далее винтовая лестница (лестница начинается с  верхотуры и проходит через все уровни на первый этаж); далее больничная палата  для особо тяжёлых  случаев. У кабинета врача и палат отсутствует стена, обращённая к зрителям.  В кабинете врача стоит стол и два стула по обе стороны стола. В палате для особо тяжёлых случаев размещено три койки, таким образом, чтобы душевнобольные на них лежали головой от зрителей.  На каждой койки во всех палатах, кроме койки Степана, лежат душевнобольные.  душевнобольные одеты в полосатые пижамы. Полная темнота. Луч прожектора высвечивает винтовую лестницу на уровне третьего этажа, где на винтовой лестнице сидит бард с гитарой. Бард начинает играть первые аккорды. Встаёт и лицом к зрителям с широко расставленными ногами поёт:
Am                Dm    G
Я скачу, но я скачу иначе
               C           A7
По камням, по лужам, по росе.
         Dm                Am
Бег мой назван иноходью, значит
 F                E
По другому, то есть - не как все.
      
               Am        Dm
        Мне набили раны на спине,
         G7                C
        Я дрожу боками у воды,
              Dm                Am
        Я согласен бегать в табуне,
         E                Am
        Но не под седлом и без узды.

Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и я оседлан и стреножен.
Рот мой разрывают удила.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Мне сегодня предстоит бороться.
Скачки! Я сегодня - фаворит.
Знаю - ставят все на иноходца,
Но не я - жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая,
В исступленьи, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я.
Мой наездник у трибун в цене,-
Крупный мастер верховой езды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Нет! Не будут золотыми горы!
Я последним цель пересеку.
Я ему припомню эти шпоры,
Засбою, отстану на скаку.
Колокол! Жокей мой на коне,
Он смеется в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Что со мной, что делаю, как смею -
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею,
Я придти не первым не могу!
Что же делать? Остается мне
Вышвырнуть жокея моего
И скакать, как будто в табуне,
Под седлом, в узде, но без него!

Я пришел, а он в хвосте плетется,
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем,
Я стремился выиграть, как все!




Явление второе

(Татьяна Алексеевна, Иван Ситников, бард, душевнобольные клиники)

 Луч прожектора гаснет. Зажигается свет. На всех этажах кипит жизнь. На первом этаже  15 пациентов, заложив руки за спину ходят по кругу против часовой стрелки.  На третьем этаже два душевнобольных играют в шахматы, три душевнобольных наблюдают за партией. На втором этаже в палате тяжелобольных один из душевнобольных сидит на кровати , ловит воображаемых термитов и ест.  Рядом с ним душевнобольной привязан к кровати  и время от времени пытается освободиться. Следующий душевнобольной постоянно смотрит по сторонам и отдаёт честь воображаемым командирам. И крайний от двери душевнобольной постоянно что-то записывает в тетрадь, затем вырывает исписанный лист и съедает его. Кабинет Татьяны Алексеевны. За столом сидит Татьяна Алексеевна в белом халате и шапочке. Перед ней стоит Иван Ситников в полосатой пижаме. Все душевнобольные ходят босиком.  Неожиданно  Иван падает на колени.
Прошу вас! Вы же видите, что я здоровый! Вы же видите! - из его глаз текут слёзы, он не старается их смахивать и лишь смотрит жадно на доктора, которая опешила от происходящего, – Я умоляю Вас! Ради Христа! Запретите им колоть меня! Я же здоров! Я хочу служить! Я хочу защищать свою Родину! Я не псих! Я нормальный! Ну, что поделать, если я для них Изгой! Что мне сделать с этим? Что?!! Посмотрите на меня! Я не могу ходить! Они искололи меня! Я не могу пошевелить ногой! Что мне делать с этим? Что?! Как я смогу служить? Как?!! Мой дед прошел всю войну от начала до её завершения! Я так стремился в армию! Я написал заявление в Афганистан! Я не умею косить от армии! Я желаю быть достойным своей Родины! Ну что мне сделать, если я не умею избивать? Что мне сделать, если я не могу врать? Творить подлость! Как я мог закрыть глаза на то, что этому майору за сто удачных пункций дали подполковника! Я не мог ему не набить морду! Сука он! Но я понимаю, что поступил скверно, что так мне и надо, но умоляю – не колите меня больше! Я Вас прошу…
Татьяна Алексеевна (властно)
Встаньте! Нечего тут нюни разводить! Вы же солдат! Сержант! Встаньте!
Иван встаёт. Ноги его трясутся, зубы стучат, тело бьёт истерический озноб.
Татьяна Алексеевна (смягчаясь )
Сядьте!  - помогает сесть Ивану на стул. – Значит, так! Успокойтесь! Уколов больше не будет! Я скажу, что колоть их продолжу сама, а вы будете подниматься ко мне в кабинет! Только учтите, Вы должны симулировать все симптомы этих уколов, чтобы никто не заподозрил. И хорошенько запомните, даже четыре, а не шесть, как прописали вам, кубиков нейролептика аминозина, могут подкосить и быка, а вас, физически здорового человека превратить в  инвалида. В лучшем случае вас на время откажет лишь одна нога, и вы ещё сможете передвигаться без посторонней помощи. В худшем, яд, попавший в организм, будет действовать настолько разрушительно, что у вас откажет вся левая или правая (в зависимости от того в какую половину будут колоть) часть тела. - Татьяна Алексеевна держась за переносицу большим и указательным пальцем правой руки, - Я буду давать Вам таблетку, которая на время поднимет у вас температуру. Не бойтесь! Это меньшее зло! Она абсолютно безвредна! И знайте, - Татьяна Алексеевна подходит к Ивану очень близко заглядывает в глаза, говорит понизив голос - Если кто об этом узнает, то, во-первых, меня уволят, а во-вторых, вы отсюда уже никогда не выйдете! Успокаивайтесь. И идите спать. Уже поздно. И не забудьте симулировать хромоту. 



                Явление третье

Действующие лица:  Те же и бард затем десять семь солдат в парадной форме.
Приглушается свет. Зажигаются дежурные красные лампы. Везде, кроме кабинета Татьяны Алексеевны, горит красный свет. душевнобольные ходящие по кругу поднимаются в палату и ложатся на койки. Татьяна Алексеевна наливает из графина воды в стеклянный стакан и протягивает Ивану таблетку. Тот секунду смотрит на таблетку. Затем решительно берёт в рот и запивает водой. Молча поворачивается и выходит из кабинета. За ним выходит, выключив свет в кабинете, Татьяна Алексеевна. Татьяна Алексеевна удаляется. Иван, ещё не отошедший от истерики, осторожно держась за поручни, начинает подниматься по крутым спиралевидным ступеням,  ведущим на третий этаж общего отделения. На третьем этаже на койках уже спят больные. Их освещает дежурная лампа красного света. Иван, старательно симулируя хромоту, благополучно добирается до своей койки.   Прожектор освещает барда он на втором этаже между кабинетом и палатой для тяжелобольных. 
Бард (спокойным, ровным голосом)
Интересно, сколько сейчас времени? Часов одиннадцать вечера, не больше. До подъёма еще целая вечность! А значит нужно постараться забыться до завтра, до обхода, когда группа из пяти медиков во главе с профессором Байером будет обходить пациентов военной психиатрической клиники, и, может быть, именно завтра Ивану скажут, что он здоров, и что может наконец-то вернуться в свою часть.

Бард начинает перебирать струны на гитаре. В это время Иван лежит на кровати на спине и смотрит в потолок. Над ним горит красная   лампа.  Бард резко останавливается. Бард (с горечью)

Иван лежит на узкой армейской койки поверх заправленного синего, видавшего виды одеяла и старается закрыть глаза. Но даже сквозь закрытые веки он отчётливо видеет яркое пятно горящей над его головой красной лампы. Эту лампу не выключают ни днём, ни ночью. Очень сильный раздражитель, она выведет любого из себя! Особенно ночью, когда ты просыпаешься от боли поставленного укола и видишь в красном свете зловещие лица спящих.
Бард подходит к задремавшему Ивану. Начинает говорить тихим голосом постепенно его    голос звучит всё громче и громче.
Кажется, дремота взяла его. Вот он выходит из электрички. Вот идет по привокзальной площади и попадает на улицу, ведущую к дому. Весна. Запах сирени и щебет скворцов. Сколько раз он представлял себе это. Каждый раз прокручивал и прокручивал то, как он вернётся домой. Но до дома еще триста пятьдесят два дня как минимум, а это целая вечность. В последнее время Ивану всё чаще стало вспоминаться то, как его угораздило попасть в эту мясорубку. И особенно Иван вспоминает ставший роковым для него день, когда он ластиком стёр небольшую запись в своей медицинской  книжке: «Дать отсрочку по состоянию здоровья на три года».
Звучит песня «Идёт солдат по городу». На сцену выходит десять одетых в в парадную форму солдат.  Солдаты одеты безукоризненно. Маршируют на месте. Во всех палатах с коек вскакивают душевнобольные и начинают маршировать вместе с вышедшими солдатами. И держа равнение на зрительный зал поют первый куплет песни.
 У солдата выходной пуговицы в ряд
Ярче солнечного дня золотом горят
Часовые на посту в городе весна
Проводи нас до ворот товарищ старшина, товарищ старшина.

Бард спускается к ним аккомпанируя на гитаре и продолжает петь куплет уже вместе с ними.
Припев:
Идет солдат по городу по незнакомой улице
И от улыбок девичьих вся улица светла
Не обижайтесь девушки но для солдата главное
Чтобы его далекая любимая ждала.

Солдаты разворачиваются в шеренгу лицом к зрителям, продолжают маршировать.  Песня обрывается солдаты и душевнобольные замирают в положении  марша. Правая нога их поднята, левая рука поднята в локте, правая рука отклонена назад, рот широко открыт в песне. Бард обходит каждого солдата и всматривается в его лицо, как будто это экспонаты театра восковых фигур. Бард продолжает:
После окончания средней школы Иван загорелся стать военным журналистом. Единственное на всю страну училище находилось во Львове. Но поездка оказалась напрасна. Провал на экзаменах особенно не расстроил его и  Иван подал документы в педагогический институт. Сдав экзамены, но не набрав должное количество баллов, он понял, что дорога к высшему образованию для него лежит через Армию. В военкомат пришел сам с заявлением служить в Афганистане. Удивленный военком поинтересовался, по каким причинам, на что Иван просто ответил, что так будет легче затем поступать в МГУ. Ему дали направление на ускоренную подготовку обучения прыжкам с парашютом. Ивану не повезло. Он неудачно приземлился с учебной вышки уже в первый день и серьёзно повредил копчик.
         Бард начинает аккомодировать, солдаты оживают и  поют  второй куплет песни.

А солдат попьет кваску купит эскимо
Никуда не торопясь выйдет из кино
Карусель его помчит музыкой звеня
И в запасе у него останется полдня останется полдня.

После куплета опять все замирают в строевом шаге. Бард продолжает:

Буквально на следующий день ему стало так невыносимо больно, что его госпитализировали, где и провели простую по медицинским понятиям, но очень болезненную операцию. Во время операции Иван читал хирургу по памяти главы из поэмы Маяковского «Хорошо». После этого Иван пролежал на животе ровно три недели. Ему прописали диету из шоколада, куриного бульона и  гранатового сока.  Под конец шоколад стал казаться горьким, а гранатовый сок приторно сладким. Тогда восемнадцатилетнему Ивану казалось, что он наелся шоколада и напился гранатового сока на всю оставшуюся жизнь. Именно тогда, по выписке из госпиталя, ему дали на руки медицинскую карту, где карандашом в графе состояние и было написано о его отсрочке. Надпись он стёр, решительно вписав: «Годен».
Бард начинает аккомодировать, душевнобольные и солдаты оживают и  поют третий куплет песни. После куплета опять замирают в строевом шаге. Бард продолжает:

Где любимая живет липы шелестят
И садится в карусель не ее солдат
Но другие ни к чему все до одного
Если только верно ждешь
Солдата своего солдата своего.


Через месяц Иван Ситников получил повестку явится на призывной пункт с вещами 20 апреля. Провожали его двое: мама и старенький
военрук, у которого он ходил в отличниках. Военрук, подполковник запаса, был настолько стар, что успел поучаствовать  даже в Великой Отечественной. Ради такого случая военрук надел потрёпанный парадный мундир, где среди орденских планок и памятных знаков смотрел на Ивана орден Красной Звезды с отколотой эмалью края на одном из  лучей. Задело осколком. «Иван! Я жду тебя из армии коммунистом!» Иван свято верил, что вступит в партию и что вообще служба для него будет чем-то вроде загородной прогулки.

Бард начинает аккомодировать, солдаты и душевнобольные оживают, поворачиваются и поют куплет песни.


Припев:
Идет солдат по городу по незнакомой улице
И от улыбок девичьих вся улица светла
Не обижайтесь девушки но для солдата главное
Чтобы его далекая любимая ждала.


                Явление четвёртое

(Действующие лица:  Иван и бард затем к ним присоединяются душевнобольные клиники)


Полностью гаснет на сцене свет. душевнобольные ложатся на кровати, солдаты уходят. Луч прожектора вспыхивает и освещает Ивана. Иван стоит на сцене. Голос за сценой.
Совершенно секретно. Изъято военной цензурой.
Иван начинает говорить с болью. Кулаки его сжаты:

Здравствуй, Кирилл! Я пишу тебе уже  седьмое письмо, но от тебя пока нет ничего. Наверно тебе там пока не до писем. Забросила же тебя судьба служить на остров Кунашир! Решил я написать именно тебе, потому как больше некому! Маме нельзя, а случись что со мной, ты тогда и передашь. Короче,  Кирилл, я влип в такую неприятную ситуацию, из которой выпутаться мне будет очень сложно. Ты же знаешь мой характер? Помнишь, как в школе я периодически попадал в различные дурацкие ситуации из-за своей прямолинейности? Всё потому, что молчать не умею!
Луч прожектора освещает барда. Он начинает петь песню «С чего начинается Родина» первый куплет.
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре...

Обрывает песню на первых двух строчках. Иван продолжает.
Ну не могу я, когда несправедливость. Всё  началось с того, что в нашем танковом полку для инспектирующего начальства решили устроить показные учения, в том числе и подводные. Когда сорок две тонны уходят под воду само по себе жутковато, а при минус пяти и подавно. Как связисту рассказываю тебе в деталях. Танк плавать не умеет, но может ходить по дну. Для этого его выхлопную трубу выводят над уровнем воды, включают систему антизалива  и можно погружаться на глубину до пяти метров, преодолевая брод. Разумеется, на учениях никто специально дорогую технику топить не будет, поэтому, и созданы для этих целей специальные искусственные гигантские резервуары. Учебные погружения, как правило, осуществляются летом, чтобы и вода и температура окружающей среды оказались соответственными. Нас же загнали за броню в марте, что уже само по себе являлось грубым нарушением! Мне как командиру танка не повезло. Экипаж оказался укомплектованным в спешке. Мой механик, по национальности таджик, в момент   погружения не справился с управлением и заглушил мотор. Ему бы сидеть и ждать, когда вода из ёмкости будет спущена, и нас вытащат. Но таджик испугался, открыл свой люк и всплыл.
Луч прожектора продолжает освещать барда. Он продолжает петь песню «С чего начинается Родина» строчки про товарищей.
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе...
Обрывает песню на первых двух строчках. Иван продолжает.
Он то всплыл, а мы с наводчиком орудия оказались запертыми в башне. Поясняю:  в отличие от легендарных тридцать четвёрок, наш танк оснащен конвейером для подачи боеприпасов, и из-за этой перегородки наводчику и командиру попасть на место механика невозможно. Более того, люк механика отодвигается в сторону специальным рычагом для преодоления давления воды в случае экстренной эвакуации из затонувшей машины. Наши же с наводчиком люки открываются по иному.  Их необходимо поднять вверх. Поэтому, пока машина полностью не заполниться водой, открыть их из-за разницы давления нельзя. Ты не представляешь, Кирилл, как это страшно, когда вода стремительно заполняет  пространство, поднимаясь всё выше и выше. Ватный комбез намокает, и ты понимаешь, что шансы всплыть, равны нулю. В последний момент мой люк заклинило, и я еще около тридцати секунд возился под водой, пока, наконец, ни смог его оторвать. Как я собственно выбрался, помню смутно. Зато удар в нос до крови и мат товарища прапорщика забыть невозможно.
Бард продолжает петь песню «С чего начинается Родина». Поэт второй куплет. Обрывает песню .
А может она начинается
С той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять....

Иван продолжает.
Вечером того же дня у меня поднялась температура. А утром с подозрением на воспаление лёгких и менингит я оказался сначала в санчасти, а затем и в госпитале. О том, что случилось со мной, я подробно изложил в письме и отправил в военную прокуратуру. Ждать долго не пришлось. Очень скоро меня посетил офицер, представившийся капитаном госбезопасности. Говорили мы долго. Я отвечал на разные дурацкие вопросы. Более недели после этого я был в неведенье, пока вчера мой земляк, работающий тут санитаром, не сказал страшное. Он случайно стал свидетелем  разговора обо мне на утренней летучке. Короче меня завтра переводят для освидетельствования моего эмоционального состояния в специальную психиатрическую клинику. Кирилл! Пожалуйста, не сердись на меня! Я верю, что обязательно вырвусь! Главное знай, что со мной произошло на самом деле, и что я остался верен себе! Крепко обнимаю. Твой друг детства Ваня. 
     Бард начинает петь песню «С чего начинается Родина»  вместе с Иваном.

С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре,
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе,

Зажигается свет, с коек встают все душевнобольные и подхватывают песню. Закончив петь песню, ложатся на свои койки. 


А может она начинается
С той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять.

С чего начинается Родина...
С заветной скамьи у ворот,
С той самой березки что во поле
Под ветром склоняясь, растет.

А может она начинается
С весенней запевки скворца
И с этой дороги проселочной,
Которой не видно конца.

С чего начинается Родина...
С окошек горящих вдали,
Со старой отцовской буденновки,
Что где - то в шкафу мы нашли,

А может она начинается
Со стука вагоннах колес,
И с клятвы, которую в юности
Ты ей в своем сердце принес.

С чего начинается Родина...

                Явление пятое

(Действующие лица:  те же и Татьяна Алексеевна)



Гаснут красные лампы. В свой кабинет поднимается Татьяна Алексеевна. Садиться за стол, смотрит дела и начинает писать.  душевнобольные поднимаются и спускаются на первый этаж. Беспорядочно начинают ходить по сцене. На втором этаже в палате тяжелобольных один из пациентов сидит на кровати , ловит воображаемых термитов и ест.  Рядом с ним пациент привязан к кровати  и время от времени пытается освободиться. Следующий пациент постоянно смотрит по сторонам и отдаёт честь воображаемым командирам. И крайний от двери пациент постоянно что-то записывает в тетрадь, затем вырывает исписанный лист и съедает его. Иван  спускается по винтовой лестнице в кабинет к Татьяне Алексеевне. Бард:
На следующий день в назначенный час Ситников постучался в кабинет к Татьяне Алексеевне.
   Иван подходит к кабинету и стучится в дверь. Татьяна Алексеевна что-то записывает в журнал.
Проходите. Садитесь.
     Иван садится на стул и терпеливо ждёт. Внимательно следит за врачом. Татьяна Алексеевна наконец отодвигает журнал и внимательно посмотрит на Ивана:
Как Вы? Я вынуждена была солгать сегодня. И причиной этому были Вы. Я сегодня написала докладную на имя профессора Байера, что выбрала Вас как объект для изучения моей диссертации.  Просто у меня не было другого выхода. Так что придётся Вам, Иван, терпеть моё общество на протяжении этого месяца за исключением выходных.
Иван вскакивает со стула
Как месяца? Как месяца? Я думал, что пробуду тут не более дней пятнадцати!..
Татьяна Алексеевна (взволнованно)
Сядьте. И не надо так громко, а то нас, неравен час,  услышат. И запомните, здесь могут находиться годами. Годами! Вам ясно? - Иван послушно сел.
Иван (огорчённо)
Ясно.
Татьяна Алексеевна (взволнованно)
Так вот. Меня через месяц переводят отсюда. За этот месяц я должна постараться вырвать Вас отсюда. Но для этого мне будет нужна Ваша помощь! На счёт уколов мы вчера разобрались. Теперь мы должны продумать Ваше поведение. Но об этом после. И запомните, ежедневно с шестнадцати до восемнадцати Вы у меня. Вам ясно?
Иван (огорчённо)
Ясно.
     Татьяна Алексеевна (возмущённо)
Ясно ему! Вы хоть понимаете, чем я ради Вас рискую?
Иван (с горькой благодарностью)
Да.
     Татьяна Алексеевна (облокотилась на спинку стула)
Хорошо. – И, - Так почему же Вы сюда попали?
Иван (удивлённо)
Вы же знаете, я же вам вчера….
     Татьяна Алексеевна (обрывает)
Нет-нет, Вы меня не поняли. Отчего Вы, человек творческий, самобытный, эрудированный и не смогли поступить в ВУЗ?
Иван (растерянно)
Я не смог набрать нужных баллов.
Татьяна Алексеевна (удивлённо)
То есть в школе Вы учились плохо?
Иван (с ухмылкой)
Половина пятёрок, половина двоек. Все гуманитарные науки – «пять», все точные – «три с минусом».
Татьяна Алексеевна (уловив в чём дело)
Короче, то, что необходимо учить и повторять дома, вы и не знали?
Иван (кривясь в гримасе)
Да.
Татьяна Алексеевна (серьёзно)
Скажите, Иван, у Вас в личном деле записано, что Вас воспитывала мать…. А отец, он кто?
Иван (стараясь ничего не упустить)
Мой отец очень уважаемый человек. Так получилось, что мои родители развелись, когда мне было четыре года. Повлияла ли измена отца? Я не знаю. Только мама собрала чемодан и уехала из зауральского городка, где мы жили, в Москву. Я остался на иждивении у богомольной семидесятилетней бабушки, матери моей мамы. Отец после развода заходил ко мне как-то раза два. Очень скоро он женился, у него родилась в новой семье дочь и, после этого я его уже не видел.
Татьяна Алексеевна (записывает в журнал)
Так кем он у Вас работал?
Иван (с гордостью)
Отец? Он цеховик. Мастер цеха на одном оборонном предприятии. Дали ему эту должность в двадцать лет, да так он на ней и застрял.
Татьяна Алексеевна (продолжая делать пометки в журнале)
А мать?
Иван (с нежностью)
Учительница младших классов.
Татьяна Алексеевна (дружелюбно)
Так в школу Вы где пошли?
Иван (оживлённо)
В Москве. Меня туда увезла бабушка, когда мне исполнилось семь лет. К тому времени мама уже успела выйти  замуж во второй раз. Теперь-то я понимаю, чтобы закрепиться в столице и получить прописку. Муж у неё оказался горький пьяница. Но с ним она прожила недолго. Через четыре года состоялся развод. В наследство от него остались следы ремня на моей попе и однокомнатная квартира.
Татьяна Алексеевна (удивлённо)
Так как же получилось так, что мама учитель, а Вы хватали в школе двойки?
Иван (заступаясь за мать)
Учительницей она стала лишь, когда я пошел в девятый класс. До этого она устроилась работать в мою же школу на должности старшей пионерской вожатой. Зарплата была мизерная, мама училась параллельно в заочном институте, так что на меня времени абсолютно не хватало. А потом у моей матери характер такой: подходит к ней учительница химии и говорит: «Олечка! У вашего Вани по предмету в четверти намечается «три»!», а мама ей в ответ: «Ставьте! Стране нужны рабочие!»
Татьяна Алексеевна (печально)
А с родным отцом Вы что, так и не поддерживали контакты?
Иван (вспыхнув)
Хорошее слово «контакты»! Нет.  Я, правда, пытался. Каждый раз, когда приезжал на каникулы к бабушке. Но всё заканчивалось одинаково. Отец по звонку дяди появлялся за мной на своей новенькой «копейке», отвозил в ближайший универмаг, покупал спортивный костюм или портфель и возвращал обратно. Один раз даже по моей прихоти купил пионерский барабан!
Татьяна Алексеевна (улыбнувшись)
Барабан? Зачем?
Иван (оживлённо)
Я попросил его…. Вцепился и стал клянчить.
Татьяна Алексеевна (серьёзно, пытаясь перевести русло разговора на деловой лад)
Хорошо, но о чём вы с ним говорили во время ваших встреч?
Иван (растерянно)
Да так, ни о чем. В основном он спрашивал меня лишь о том, как я учусь. А, услышав как, всегда говорил либо: «Ну что ж ты так!», либо «понятно». Один раз спросил у меня: «Как там мать?», но, спросив, даже не стал внимательно слушать то, что  я начал ему рассказывать. Вот собственно и всё.
Татьяна Алексеевна (в высшей степени удивления)
Всё?
Иван (печально)
Всё….
Татьяна Алексеевна (не сдаваясь)
Но вы хотя бы переписывались?
Иван (разочарованно)
Нет. Отец не писал мне, да и алименты платил так, по минимуму. – Иван задумался, но тут же неожиданно оживился. – А знаете! Я же от него телеграмму в армии получил. Совсем недавно. Подходит как-то ко мне курсант и спрашивает: «Товарищ сержант, а Анатолий Леонтьевич Ситников Вам не родственник?» Я, конечно, удивился такому совпадению, стали выяснять, и что же Вы думаете, я узнал? Этот  курсант, представляете, на гражданке был соседом моего отца, и главное отец  его в армию провожал. Я, конечно, попросил этого курсанта, чтобы он, когда домой писать письмо будет, от меня привет бы передал. Ждать пришлось месяца три. Но тридцатого декабря отец мне телеграмму всё-таки прислал: «Поздравляю с  Новым Годом! Папа!» Мне телеграмму эту как раз вручили перед вечерней   поверкой. Встал я с этим новогодним поздравлением перед курсантами, и смех и грех. Меня спрашивают, мол, что с вами товарищ сержант, а я в ответ: «Да вот, телеграмму получил, которую без малого лет пятнадцать ждал!» В тот же вечер я сел и всё отцу написал, и про то, как я один с бабушкой жил, и про то, как я смутно помню его, о том, как он скудно помогал нам… короче про все мои мысли о том, что он для меня сделал и вернее о том, что не сделал!
Татьяна Алексеевна (внимательно смотря на Ивана)
А Вы считаете, что он Вам чего-то не додал?
Иван (искренне негодуя)
Знаете как тяжело без отца? Как трудно учиться элементарному, смотря либо на папу друга, либо на маминых друзей?
Татьяна Алексеевна (пытаясь успокоить)
Иван!Вы опять меня не поняли! Я хотела Вас спросить…. У Вас на отца обида, и эта обида до сих пор?
Иван (говоря так, как будто он об этом думал тысячу раз)
Да. Я не то, что на него обижен, просто я на его месте поступил бы по иному.
Татьяна Алексеевна (стараясь оправдать отца Ивана)
Откуда Вы знаете, как бы Вы поступили на Его месте? Вы еще такой молодой! У Вас всё ещё впереди! Хорошо. Оставим это, Иван, а почему Вы выбрали танковые войска?
Иван (раздражённо)
Я же Вам уже рассказывал, что написал заявление в Афганистан. После того, как я так неудачно  приземлился с парашютом, в первый призыв мне уже попасть не удалось. Но зато я был первым в списке во второй. Когда пришла мне повестка из военкомата, то я уже знал, что попаду в Афганистан. Мама собрала для меня в дорогу нехитрые продукты: Какие-то консервы,  тушёнку, сгущенку, отварила картошку... это мне очень помогло, потому как оказалось после, до прибытия в учебку нас никто кормить не собирался, так что уже через три дня остались лишь сухари. Всех нас, после того, как прогнали через медицинскую комиссию, а об этом есть что вспомнить…. Татьяна Алексеевна, Вы хоть раз принимали участие в этом?
Татьяна Алексеевна (с пониманием дела)
Один-два раза, а что?
Иван (вменяя)
Да то, что относятся там к призывникам, как  к животным, как  к безмозглым чуркам. Раздели донага, отобрали всю одежду, и ты ходишь от специалиста к специалисту голый, прикрываясь лишь медицинской картой, и тебя, как скотину разглядывают, рассматривают во все щели, во все дырки, ты никто, ты полено, и Им необходимо определить твоё качество, заклеймить сорт. Унижает даже не сама нагота, а то, как к тебе относятся!
 Татьяна Ивановна (искренне не понимая)
И как же к Вам относились?
 Иван (взволнованно)
Никак. Как к пустому месту. Такое ощущение, что не служить попал, а на зону, и тебе после этого выдадут не серые шинели, а тюремную робу. Кстати о шинелях. Тем, кто отправлялся в   Афганистан,  выдавали лишь бушлаты. Уже переодетыми в форму нас, перевезли в Кантемировскую дивизию, откуда мы и должны были распределяться по военным аэродромам для дальнейшей пересылки по учебным частям. И вот тут-то и произошёл со мной случай, который, и перевернул всю мою дальнейшую службу. Разместили нас на территории части в летних палатках, все мы в ожидании отправки начинали потихоньку знакомиться, обмениваться впечатлениями, скажу сразу, что все мы от происходящего были в шоке, это никак не совпадало с тем, о чем нам рассказывали на уроках военной подготовки и то, что можно было увидеть с экрана телевизора. Но все мы надеялись, что всё это временно, что стоит нам добраться до части, и настанет придел всему этому скотскому отношению и издевательствам. Наконец на третьи сутки выдали сухпай.
На сцене все душевнобольные садятся на пол и изображают солдата, открывающего консервную банку, в точности повторяя действия, описываемые в рассказе Ивана. Иван продолжает:
Практически к этому времени ни у кого уже не осталось ни столовых ножей, ни даже складных перочинных, их, при многочисленных проверках просто отобрали. Так вот, картина, которая стоит у меня до сих пор перед глазами: Над асфальтом склонился парень, очевидно казах,  он положил на тротуар консервную банку и усиленно трёт ею о тротуар. Трёт старательно, время, от времени поднимая и убеждаясь, что ещё не достаточно для того, чтобы открылось содержимое. Но это еще не всё. Затем, когда жестяные кромки оказались стёртыми, этот голодный, выковыривает срезанную крышку, загибает её, образовав подобие ложки, и начинает, есть тут же, облизывая, грязные края и стараясь, как можно поскорее съесть открытое.

                Явление шестое

(Действующие лица:  Те же и два старослужащих рядовых, два сержанта и очередь из новобранцев, которых играют душевнобольные)

Татьяна Алексеевна (недоумевая)
Иван, а что трудно было у сержантов попросить нож?
Иван (эмоционально, подаваясь вперёд)
Вы меня спрашиваете?! - Иван рассказывает и одновременно выходит из кабинета Татьяны Алексеевны. Спускается на первый этаж на сцену. Туда уже спускаются и душевнобольные. Четыре душевнобольных из палаты на втором этаже, одевают чёрные таковые комбинезоны и тоже спускаются. Эти четыре душевнобольных играют роль двух солдат и двух сержантов. Перед душевнобольными в комбинезонах выстроилась очередь из новобранцев, которых играют душевнобольные с третьего этажа. - Трудно,  безопаснее было открывать так. Но я начал рассказ не для этого. Очень скоро к  палаточному городку подогнали передвижную флюорографию, и нас, выстроив в очередь, стали по одному загонять в крытый оцинкованный кузов грузового ЗИЛа. Было сразу заметно, что после «флюорографирования» все выходили какими-то испуганно-растерянными. Разгадку я узнал, как только попал вовнутрь.
Иван подходит и становится в самом начале очереди. Татьяна Алексеевна подходит к краю кабинета и наблюдает сверху. С третьего этажа наблюдают за происходящим оставшиеся душевнобольные. Первый душевнобольной в комбинезоне (агрессивно)
Что ЧМО встал? Раздевайся до трусов!
  Иван скидывает пижамную куртку и штаны. Второй душевнобольной в комбинезоне обыскивает вещи. Перед Иваном у воображаемого рентгеновского аппарата  уже во всю «обрабатывают» душевнобольного - высокого,  здорового парня третий и четвёртый душевнобольной. Душевнобольные в комбинезонах меньше душевнобольного, играющего новобранца на голову. Третий душевнобольной в комбинезоне ударяет новобранца по  почкам, тот от боли вскрикивает, но второй душевнобольной в комбинезоне зажимает ему рот и говорит на ухо сквозь зубы с кавказским акцентом:
Дэнги эсть?
Новобранец (с ужасом)
Есть! – Новобранец корчит физиономию, и, трясущимися руками, выворачивает пижамные штаны  и отстегивает приколотую булавкой сторублёвку. Четвёртый душевнобольной в комбинезоне:
Одэвайся, и пошёл вон, сука! Слэдующий!
Иван (воинственно)
Следующим был я. Денег у меня не было. Мама давала трёшку, но её я так и оставил на журнальном столике. Тем временем, мимо меня, держа в руках вещи, протиснулся только что «освежеванный». Мне стало так противно за него, за то, как он унижался, что я, лишь только встал на место предыдущего, - Иван становится на место избитого новобранца - неожиданно для мучителей выкрикнул:
Гестапо! Фашисты! – и запел интернационал,
  Иван поёт интернационал: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и   рабов…»  - затем прерывает «гимн униженных», и орёт во всю глотку – Эсесовцы! Так просто комсомольца не возьмёшь! Мой дед до Берлина дошел!
     Четыре душевнобольных в комбинезонах сначала пытаются заткнуть Ивану рот, но потом испуганно бледнеют, отступают от Ивана. Один из душевнобольных в комбенизонах приходит в себя. Говорит обиженно-испуганно:
Ты что, больной? Какие мы фашисты? Мой дед тоже воевал! Иди отсюда!
Иван одевает на себя больничную пижаму и поднимается к Татьяне Алексеевне.
    Четвёртый душевнобольной в комбинезоне (уважительно)
А, дух, ничэго! Надо эго будэт запомнить….
Иван заходит в кабинет к Татьяне Алексеевне (переводя дыхание)
И меня, очевидно, запомнили! В тот же вечер у меня забрали бушлат, выдали шинель и перевели в другую палатку. Как выяснилось после, для отправки в Германию не хватало трёх человек. И взяли первых из списка на Афган. Только мне кажется Татьяна Алексеевна, если бы я не устроил сцену в этом ЗИЛе, служить бы мне сейчас... - Иван тяжело вздыхает -  армия – это рулетка, куда попадёшь, там и служить будешь, но когда ты осознаешь, что кто-то недополучил всего того, что пришлось испытать тебе, и мучаться он будет на порядок меньше, то невольно еще юное сердце твое ожесточается, и ты думаешь, почему не я, а он? Отчего такая несправедливость! И это есть самое страшное, потому как убивает в тебе милосердие!  А без него ты уже недочеловек.- немного помолчав, Иван продолжает рифмой:

Такой мне рок судьбою дан,
Я не попал в Афганистан,
Я не попал в число парней,
Меня нисколько не храбрей.
Но я бы мог и я бы рад
Сжать вместе с ними автомат,
Идти в атаку в ночь, в пыли
Где за камнями басмачи,
В горах, где стелется туман,
Где слово гнусное, душман!

Татьяна Алексеевна (удивлённо)
Это написали Вы, Иван?
Иван (без пафоса)
Да.
Татьяна Алексеевна (заинтересованно)
И давно вы пишите?
Иван (спокойно, как само собой разумеющееся)
С класса седьмого.
Татьяна Алексеевна (взволнованно)
У Вас есть тетрадь с вашими стихотворениями?
Иван (печально)
Осталась в части.
Татьяна Алексеевна (по матерински) протягивает общую тетрадку в клетку.
Тогда вот вам другая,
Иван (в изумлении)
Что это?
Татьяна Алексеевна (заговорщицким тоном)
- Тут собраны все основные формулы по физике, химии, математике в   пределах школьного курса. Рекомендую вызубрить как «Отче наш…» хотя, впрочем, откуда вам знать как эта молитва читается!
  Вместо ответа Иван посмотрит на Татьяну Алексеевну испытующе и начинает читать молитву «Отче наш»
Отче наш! Иже еси на небесех! …Да святится имя твоё, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. …Хлеб наш насущный дай нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
     Поражённая Татьяна Алексеевна (отступает на шаг и, очень внимательно всматривается в лицо Ивана).
Хорошо. Однако мы заговорились! Вот Ваша таблетка и до завтра!


З А Н А В Е С


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Явление первое

Занавес раскрывается. Полная темнота. На сцене на всех уровнях стоят душевнобольные. Душевнобольные на первом уровне стоят следующим образом: два душевнобольных на двух сдвинутых столах, пять в шахматном порядке вдоль всей сцены. Иван стоит на втором этаже между кабинетом Татьяны Алексеевны и палатой. Душевнобольные мычат песню «Красная Армия всех сильней». У каждого душевнобольного в левой и правой руке по фонарику. Душевнобольные подносят один из фонариков на уровень груди, таким образом, чтобы он освещал лицо снизу вверх. Второй фонарик  опущенной рукой направлен вниз и освещает пол. Душевнобольные произвольно включают фонарики, пока все фонарики не оказываются включёнными. Душевнобольные говорят по очереди. Как только каждый из душевнобольных заканчивает диалог, то опять продолжает мычать песню «Красная Армия всех сильней».
Иван (обыденно)
Сначала, нас погрузили в автобусы и доставили до ближайшей железнодорожной станции, далее в товарные вагоны, которые были оборудованы нарами.
Первый душевнобольной, стоящий на первом уровне:

Такие я лишь видел в фильмах про войну. В них, не смотря на конец мая, было очень сыро и промозгло. Холод этот так врезался в память, что мне иногда до сих пор снится, как я коченею в этих теплушках.
Иван:
Вообще ощущение нереальности, того, что ты попал в другое измерение, не покидало меня ни на секунду. Я смотрел на окружающую меня действительность, и мне казалось, что это чёрный сон, который всё никак не заканчивается. Это сейчас,  Татьяна Алексеевна, меня уже засосало настолько, что я чувствую себя  не во сне, я стал целая, неразделимая часть этого сна! Мерзкий сон стал моей реальностью, а реальность, то, что меня окружало до этого, превратилась в призрачный мираж, до которого мне может и не суждено никогда дойти!
Второй душевнобольной, стоящий на третьем уровне:
Наконец, спустя двенадцать часов, которые растянулись, кажется на бесконечность, наш эшелон подогнали к военному  аэродрому.
      Иван:
Тут мы провели ещё часов шесть, пока нас не выстроили в цепь по одному и не погнали к «Руслану». На взлётной полосе находилось два таких самолёта. В один шла цепь из серых шинелей, в другой из зелёных бушлатов. Я летел в Германию в чужой шинели, а, кто-то из садившихся в соседний большегруз  был одет в мой бушлат.
     Третий душевнобольной, стоящий на перовом уровне:
Сколько помню первые дни в армии, так это ночь, темень, фонари, безлюдные улицы, спящие, проносящиеся за узеньким окошком теплушки города, или огни, воображаемые огни ночных городов под крылом самолёта…. Почему воображаемые? Да потому, что летели мы в грузовом отсеке, где иллюминаторы просто не были предусмотрены.
Четвёртый душевнобольной, стоящий на третьем уровне:
Полнейшая нереальность. Нас опять гонят, оцепив со всех сторон солдатами сверхсрочниками.
 Пятый душевнобольной, стоящий на втором уровне:
Одеты они в очень красивую чёрную кожаную форму, обшитую светящимися в темноте ярко-белыми  широкими полосами на рукавах и спине, на их головах такие же светящиеся каски, а в их руках милиционерские полосатые черно-белые жезлы, которыми они орудуют, как дубинками, всё время, подгоняя и подгоняя нас, увеличивая и увеличивая темп прохождения по ночному городу.
Шестой душевнобольной, стоящий на перовом уровне:
И после каждого такого удара, как сумасшествие, у меня в ушах начинает пульсировать одно: «Лошадь Пржевальского бегает по прерии, а у зебры задница такая аппетитная, у неё такой стильный тюнинг,   что от этого самого тюнинга львы просто слепнут.» 
Иван:
Я смотрел сквозь ночную мглу на старый немецкий город с его подсвеченными католическими соборами и домами-замками, я шёл по уложенной может еще при псах-рыцарях каменной мостовой, и мне казалось, что я советский военнопленный, которого контузило подо Ржевом, и фашисты, взяв меня в плен,  непременно гонят это изнеможенное и еле живое тело в Освенцим или в Дахау.
Седьмой душевнобольной, стоящий на  втором уровне:
После трёхчасового изнурительного ускоренного марша в непривычно тяжёлых армейских сапогах, у доброй половины шествующих до крови стёрлись ноги, и кое-кто из них, плюнув на всё и воспользовавшись ночною мглой, просто продолжал путь босиком, и, как выяснилось потом, это оказалось меньшим злом.
      Иван:
Я оказался в том немногочисленном меньшинстве, кто о портянках и о кирзовых сапогах знал не понаслышке. Еще с класса восьмого, готовя себя к возможной карьере военного журналиста, я выпросил у соседа, майора в отставке, достать для меня солдатские сапоги, и, на протяжении двух лет, утреннюю пробежку я делал только в них. Как это обстоятельство помогло мне в армии!
      Восьмой душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
Впервые же недели службы ноги у некоторых моих сослуживцев были настолько искалечены, что восстановить их им так, и не удалось спустя даже полгода.
       Иван:
Я же в летнее время наловчился, потом обходиться вообще без портянок, хотя наматывал их виртуозно.
       Девятый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
То, что всем кого направляют в Германию, выдавали не кирзовые, более тяжелые, а юфтевые, более качественные кожаные сапоги, было для меня неожиданным подарком.
 Десятый душевнобольной, стоящий на  втором уровне:
До места назначения, а именно перевалочного пункта под Эссеном, вся наша изнурённая жаждой, бессонницей, безудержным  движением, почти переходящим в бег, колонна добралась всего лишь за три часа, преодолев расстояние в двадцать километров.
      Одиннадцатый душевнобольной, стоящий на  первом уровне:
Но за воротами перевалочного пункта нас ждал не покой. Выстроив всех в колонну по четыре, нас стали выкрикивать, распределяя по частям.
      Двенадцатый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
Тут же подходили штабные офицеры и спрашивали громко, почти до хрипоты: «Музыканты есть? Художники есть? Владеющие машинописью есть?»

 Иван:
На печатной машинке я печатал немного похуже, чем наматывал портянки. Дело в том, Татьяна Алексеевна, что я очень рано начал зарабатывать деньги. С класса седьмого, во время летних каникул я устраивался на местный мебельный комбинат  сбивать ящики или работать на дробилке, эдаком громадном пылесосе в который на протяжении смены я должен был подбрасывать новые и новые партии древесного шпона. Так вот, когда в девятом классе настала очередь УПК, и меня распределили на этих курсах обучаться профессии столяра, то я, вместо того, чтобы пойти в мастерские, решительно, нагло и бесшабашно ворвался  в кабинет директора. Кроме него там оказалось человек пять, очевидно, я попал на утреннюю планёрку.



Явление второе

     Стоящие на первом этаже душевнобольные перегруппируются. Один душевнобольной садится на стул во главе стола, остальные по обе стороны стола. Душевнобольные изображают совещание. Совещание освещает луч прожектора. Иван спускается по винтовой лестнице на первый этаж. По дороге извлекает из кармана красный галстук и завязывает его на шее. Иван продолжает говорить:
Делать было нечего, отступать некуда, и я сходу выпалил изумлённым учителям.
Иван предстаёт перед совещанием (говорит с жаром).
Товарищ директор! Меня распределили в плотники, а я,  - Иван подходит к краю стола и кидает через все столы трудовую книжку душевнобольному сидящему во главе стола - вот моя трудовая книжка, уже два года летом на фабрике сбиваю ящики! Я, товарищ директор, мечтаю стать журналистом, и уже как год сотрудничаю с «Пионерской Правдой», и с местной газетой «Новые рубежи»! Зачем же мне учится на плотника, если я решил стать журналистом?! Меня необходимо записать на курсы машинописи!»
Душевнобольной играющий роль директора внимательно изучает запись в трудовой книжке, затем от души хохочет, откидывается на спинку кресла, и смотря Ивану в глаза задорно, по мальчишечьи произносит:
Вот это парень! Молодец! Думаю, из тебя выйдет хороший журналист! Хорошо, как твоя фамилия? Ситников? Я записываю тебя на курсы, правда там только одни девчонки, так что ты будешь «один прораб на восемь баб», и еще, я желаю тебе, чтобы ты также лет через пять ворвался в кабинет к американскому президенту.

Явление третье

Луч прожектора гаснет. Душевнобольные встают из-за столов и опять занимают прежние места.
Иван (развязывая красный галстук на шее):
Так что когда штабные выкрикнули: «Владеющие машинописью есть?», я в первый момент поднял, было руку, но потом отчего-то опустил. Я же служить приехал, а не на машинке печатать!
Иван возвращается на второй этаж. Тринадцатый душевнобольной, стоящий на  первом уровне:
Так что уже через какой-то час пригородная электричка человек двести уносила в направлении Потсдама, в местечко Forts-Zinnia, в любимые места Адольфа Гитлера.
Четырнадцатый душевнобольной, стоящий на  втором уровне:
Добротные немецкие казармы, выстроенные на века, впечатляли своей фундаментальностью и арийским педантизмом. В них было всё продумано до мелочей, до нюансов от кафельной плитки, которая была специально выложена изнаночной стороной наружу, до коллективных туалетов без разделяющих кабинок с утопленными в пол на две трети унитазами.
 Пятнадцатый душевнобольной, стоящий на  первом уровне:
Если идёшь по кафелю, то поднимай ноги, любое, даже самое незначительное шварканье оставляет на его перевёрнутом ребристом основании чёрные полосы, которые практически не отмываемы. Заходишь в туалет, то без стеснений делай своё дело: быстро и чтоб все видели, чем ты в полу-приседе занимаешься. К этому очень долго привыкаешь, но к этому до конца привыкнуть невозможно. И всё это направленно на одно: показать тебе, что ты ничто, что любой твой даже самый интимный шаг не только подслушивается и подглядывается, но и беззастенчиво отслеживается.
 Шестнадцатый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
Все в части знали и из уст в уста передавали, что во время второй мировой воны здесь находилась школа Абвера. Это обстоятельство придавало городку особенную таинственность и ощущение того, что ты попал в другое измерение.
Иван:
Учебная часть 6405 размещалась, как я уже рассказывал вам, Татьяна Алексеевна в местечке Forts-Zinnia в семидесяти километрах от Потсдама на пустынной местности рядом с танковым  полигоном, который растянулся на несколько десятков квадратных километров. Бок о бок с нашей частью находилась немецкая часть дружественной армии ГДР.   
  Семнадцатый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
Союзники!  Но об этом позже. Всё,  что происходило в первый месяц по прибытии в учебную часть, было настолько несопоставимо со здравым смыслом и тем небольшим опытом, который я уже к тому времени успел приобрести, что ощущение полной дезориентации не покидало меня.
     Восемнадцатый душевнобольной, стоящий на  втором уровне:
Только лишь мы вышли из пригородной электрички, по комфорту и уровню обслуживания, которая могла бы сравниться лишь с буржуйскими замашками «загнивающего капитализма», как нас построили в колонну по три, и повели в саму часть.
   Девятнадцатый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:

Перед нами возвышалась готическая, сложенная из цельного камня колонна, увенчанная конусовидной крышей с остроносым иголочным шпилем.  Самое яркое впечатление моих первых месяцев.
На этой самой колонне, были прикреплены большие квадратные часы с римскими цифрами, и бронзовая надпись   «Forts-Zinnia».
              Двадцатый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
По прибытии в часть, первое, что сделали, так это распределили нас по учебным взводам, а, распределив,  развели по учебным ротам.
              Иван:
Я уже говорил Вам ни раз о том,  что на меня в этот период моей жизни нашло какое-то затмение. Я смутно помню то, как мы стоим вдоль длинного белоснежного коридора и слышим доносящиеся со второго этажа цоканье подкованных сапог и отдалённый гул. Я не знаю от чего, но мне стало страшно. Я вдруг отчётливо почувствовал, что попал. В этот самый миг время для меня остановилось и старинные квадратные часы, отчитывающие его, остались там, за пределами этого коридора, за приделами этой части, за приделами этого зависшего пространства вне времени. Так я попал во временную ловушку. 
            Двадцать первый душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:

Утреннее посторенние, как всегда началось с переклички. Заместители командиров взводов проверяли наличие личного состава. Шёл третий день учебки.

Явление четвёртое

Все душевнобольные спускаются на первый этаж. Свои фотнарики они оставляют на кроватях. Душевнобольные первого этажа столы убирают в глубь сцены, там же оставляют и фонарики. Зажигается общий свет. Душевнобольные одевают пилотки. Душевнобольные    из палаты тяжёлых случаев пристёгивают на себя при помощи липучек погоны сержантов. Один из них, приклеивает пышные усы и прилепляет на липучках погоны старшины. Двадцать душевнобольных, в том числе и Иван выстраиваются в колону по двое. Душевнобольные играющие сержантов становятся перед ними. Сержанты о чём то балагурят. Перекрикиваются, шуточно пинают друг друга. В центре стоит старшина Дедберидце. Рядовые стоят по стойке смирно. Один из сержантов командует:
Вольно! Разойдись.
   Рядовые отходят в сторону. Становятся в круг. Достают сигареты и начинают курить    (сигареты имитируются электронными сигаретами) Иван (беззаботно)
Наконец поверка и утренний осмотр были закончены и, после команды: «Разойтись», большая часть курсантов ринулась в курилку. Я же беззаботно подошёл к стоящему на крыльце казармы кружку сержантов. Среди них находился один, очень рослый мужественный грузин, с чёрными, густыми усами и печальным взглядом. Все его звали Гога.

 Иван подходит к сержантам.
Иван:
Привет! Гога!
Секундное замешательство. Все сержанты замирают. Оборачиваются на Ивана. Затем срываются на него, как стая гончих.
Да как ты смеешь, дух! Называть старшину Дедберидзе –  Гога! Это он для нас Гога, а для тебя урод, он стар….
Старшина Дедберидзе (с сильным кавказским акцентом, грозно командует)
Э… подождитЭ! Тихо! – все разом смолкают. Дедберидзе обращается к Ивану снисходительно – ТЭбя, как, сынок зовут? – Дедберидзе расталкива сержантов, вплотную подходит к Ивану, кладёт тяжёлую руку на плечо Ивана.
Иван ( понимая, что делает что-то не так)
Меня зовут Иван Ситников.
Серданты (возмущённо)
Тебя, урод, зовут ЧМО!
Дедберидзе ( останавливая сержантов жестом руки)
Подожди, Коржак! – смотрит Ивану пристально в глаза -  Дай дЭдушкЭ с пиратом пообщаться! Так как ты поживаешь, Иван? – Все сержанты на эту фразу дружно гогочут на все лады.
Иван (с достоинством)
 - Нормально. Не жалуюсь! Гога… - Иван спотыкается на полуслове, - Я Вам товарищ старшина стихотворение написал! – Иван достаёт из кармана куртки пижамы сложенный вчетверо тетрадный лист, разворачивает его, и начинает декламировать:

Подожди ты хоть немного
Дорогой товарищ Гога!
Ты ведь знаешь хорошо,
Эту длинную дорогу,
Дорогой, ты сам прошёл!

Улыбнись ты, ради Бога,
Дорогой товарищ Гога!
Ты с улыбкой так хорош,
Без красивого там слога,
Пусть с язвинкой, ну и что ж!

Милый друг, товарищ Гога!
День на дембель у порога!
Ты уходишь старшиной!
Жалко только, что немного
Прослужили мы с тобой!!!



   Иван завершает декламировать. Повисает зловещая тишина. Все и рядовые из курилки и сержанты смотрят на Ивана, и не знают, как среагировать. Старшина Дедберидзе, при общем безмолвии подходит, обнимает Ивана, и, повернувшись к сержантам, грозно говорит:
Вот кто этого поЭта тронЭт, будЭт ЫмЭт дЭло со мной! – и помолчав, ещё раз рявкает, - Всем ясно?
     Сержанты отвечают понуро:
Ясно
Дедберидзе начинает смеяться и все вторят этому смеху. И рядовые и сержанты.

Явление пятое

Иван поднимается в кабинет ко врачу. Там уже сидит Татьяна Алексеевна. Внизу душевнобольные хаотично бродят по сцене. Душевнобольные,  которые играли сержантов, снимают с себя погоны. Все душевнобольные остаются в пилотках и пижамах. Иван (взволнованно)
Ах, Татьяна Алексеевна! Ломка характеров, это изощрённая школа, передаваемая от сержанта к сержанту на протяжении десятилетий, главная задача, которой, опустить человека настолько, чтобы он понял своё ничтожество, осознал свою зависимость от коллектива, оттого, что один он ничто! И чем талантливее, чем самобытнее человек, тем сильнее его будут унижать и оскорблять. В обществе вообще не любят альбиносов, а в армии тем более. Знаете, Татьяна Алексеевна, эту байку про белого слона? Нет? Тогда слушайте: Если падишах хотел разорить своего подданного, то он ему просто дарил Белого Слона. И всё, подданный, вынужденный заботиться о содержании редкого животного просто разорялся. Да, уважаемая Татьяна Алексеевна, легче убить белого слона, нежели его содержать! В учебке происходило примерно то же самое, и случаев тому масса, но о них впереди, вкратце скажу лишь, что стоило человеку выделиться хоть чем-то, как его сразу же и резко опускали  до уровня «сапога», даже анекдот у нас ходил такой:
Явление шестое
Один из душевнобольных одевает солдатскую фуражку. Прикладывает к плечам на липучки погоны старшего сержанта и зычно командует.
Взвод! На утреннюю поверку! Становись!
Иван тотчас летит на первый этаж по винтовой лестнице. Все душевнобольные выстраиваются в шеренгу по одному, в том числе и Иван, лицом к зрителям. Спиной к зрителям стоит душевнобольной играющий сержанта Коржака. Коржак подходит к одному из рядовых. У того к куртке пижамы прикручен значок ромбиком.
Коржак (с издёвкой)
Ты глянь-ка, что это у тебя? Ромбик?
Ряд (с гордостью)
Так точно, товарищ прапорщик!
Коржак (с издёвкой)
Ты что, институт закончил?
Коржак (с гордостью)
Университет!
Коржак (с издёвкой)
И корни умеешь извлекать?
Коржак ( с гордостью)
Конечно, товарищ сержант, умею!
Коржак (с издёвкой)
Молодец! Хвалю! Умный солдат! Выдам тебе после построения лопату, будешь у меня их сегодня весь день извлекать!
Коржак обращаясь ко всему строю:
Ну что? Самыми умными себя считаете? С ромбиками ходите? Я вам покажу! Ромбики! Взвод! Упор лёжа принять!
     Вся шеренга принимает упор лёжа. Коржак через секунду
Встать!
Вся шеренга поднимается. Коржак через секунду:
Отставить!   
    Вся шеренга принимает упор лёжа. Коржак через секунду
Встать!
     Вся шеренга поднимается. Коржак через секунду:
Отставить!   
     Вся шеренга принимает упор лёжа. Коржак через секунду
Встать!
     Вся шеренга поднимается. Коржак через секунду:
Отставить!   
     Вся шеренга принимает упор лёжа. Коржак через секунду
Встать!
     Вся шеренга поднимается. Коржак через секунду:
Отставить!   
Рядовыве стоят по стойке смирно на вытяжку. Лица у всех красные, потные. Дышат тяжело, а Коржак ходит перед строем, заглядывает всем в глаза и так проникновенно говорит:
Сегодня ночью одна гадина спала под одеялом! Я не буду говорить кто это! Пусть это ЧМО, само назовёт себя!
    Все молчат.  Коржак (с угрозой)
Я предупреждаю эту суку! Если она сама не выйдет, то для неё же будет потом хуже!
    Рядовые стоят по стойке смирно. Головы подняты еще выше на вытяжку, руки по швам. Один из рядовых (виновато не опуская головы)
Товарищ, старший сержант, это я!
Коржак (злорадно)
     - Так! Одно ЧМО всё-таки нашлось! Иди сюда! Чудо!
Рядовой выходит перед строем. Коржак (торжествующе)
Так, а теперь расскажи своим товарищам, как ты, в то время, когда я приказал  всем спать без одеял, нежился в тепле и уюте!
Рядовой (оправдываясь)
Нет, товарищ старший сержант, я лишь ноги себе укрыл, из окна очень дуло!
Коржак (искренне удивляясь)
Дуло? Сейчас из-за тебя, чмошника, весь взвод отдуваться будет!
Коржак командует
Взвод! Упор лёжа принять!
Все рядовые делают упор лёжа. Коржак командует:
Делай раз!
Рядовые сгибают руки в локтях. Коржак командует:
Делай два!
Рядовые принимают упор лёжа на вытянутых руках. Коржак командует:
Делай раз!
Рядовые сгибают руки в локтях. Коржак командует:
Делай раз!
Рядовые сгибают руки в локтях. Коржак командует:
Делай два!
Рядовые принимают упор лёжа на вытянутых руках. Коржак командует:
Делай раз!
    Рядовые сгибают руки в локтях. В этот момент один из душевнобольных поднимается. Он одевает фуражку офицера, приклеивает острые усики и прикладывает к плечам на липучки погоны прапорщика. Подходит к Коржаку. Коржак командует:
Встать!

Явление седьмое

Прапорщик Ступак (обращается глубоко окая):
      - Козлобраны! Обезьяны ёоные! Я тут с вами стою, а в это время, может, сосед мою жену еёт! Предурки!
      Неожиданно Ступак подходит вплотную к строю и, выбрав самого неказистого паренька, вытаскивает его на всеобщее обозрение. Очевидно, что его прельстили оттопыренные лопоухие уши. Ступак, как коршун вцепляется в них скрюченной пятернёй  и, смотря в самые глаза несчастного, громогласно изрыгает свои поганые мысли!
     - Какая Обезьяна! Только с дерева спустилась! Посмотрите на этого урода!
 Все рядовые испуганно смеются. Всем радостно и легко, что выбрали ни его, а этого с оттопыренными ушами!
Ну, что! Козлобораны? Довыёжоволись? Спать не умеете? Так я вас научу! Сегодня на приём пищи пять минут!



Явление восьмое

Все душевнобольные рассыпаются по сцене начинают мычать мотив песни «Красная Армия всех сильней».  снимают с себя погоны и пилотки и снова распределяются по этажам. Три душевнобольных на первом уровне  становятся на то место, где стояли столы. Иван, одновременно с перестроением душевнобольных, поднимается в кабинет к Татьяна Алексеевне и поднимаясь, уже начинает говорить.

Трудно жить на белом свете,
В нём отсутствует уют,
Утром рано на рассвете
Волки зайчиков жуют!
  Иван (с отчаяньем):
Трудно было поверить, что у этих мальчиков еще вчера были мамы, папы, дедушки, бабушки, ближние и дальние родственники, что ребята эти жили свой гражданской жизнью, смотрели фильмы по ТV и в кинотеатрах Великого и Могучего Советского Союза о патриотизме и преданности, отваге и долге, и еще очевидно о том, что есть такая профессия: Защищать Родину!
                Двадцать второй душевнобольной, стоящий на  третьем уровне:
 Трудно было поверить в то, что это свободные люди самой свободной страны, что они, воспитанные на подвигах героев Панфиловцев и Александра Матросова, планировали в своей жизни слушать и слышать такое из уст их командира, человека не последнего, обязанность которого согреть, обуть, накормить солдата. Суворовского Сынка, Чудо-богатыря!
Двадцать третий душевнобольной, стоящий на  первом уровне:
 Перед нашими командирами стояла лишь зелёная масса сырого материала, взорвавшихся маменькиных сынков, из которых они должены были слепить послушное, безликое стадо, вырвав на корню всю их непохожесть, друг на друга, всю их божественную неповторимость!
Иван:
Я вообще, Татьяна Алексеевна в армии был поражён и шокирован двумя неукладывающимися в моей голове фактами: Первое – мне всегда казалось, нет, даже не казалось, а я в этом был абсолютно уверен, что где-где, а в вооруженных силах, медицинское обслуживание должно было быть на высоте, то есть на самом высшем, недосягаемом гражданской медициной уровне!
Первый душевнобольной:
Но выяснилось удивительное! Самое большее, что могли дать тебе в медсанчасти, в случае обращения туда, так это пурген.

Иван:
Второе…. Я всегда думал, что главная задача моя в армии будет служить, то есть обучаться на военной технике, уметь стрелять, овладевать тактикой, умением ориентироваться на местности, да мало ли еще чего должен знать солдат в современной армии!
Второй душевнобольной:
А вместо этого мы занимались чем угодно, но не обучением.  За все первые полгода в учебной части я так и не научился толком стрелять ни из танка, ни из автомата, зато усвоил безукоризненно, как лучше убирать выделенную территорию и куда, если придётся выбрасывать собранный мусор! Знаете куда? На соседнюю, не принадлежащую нам территорию!
 Третий душевнобольной:
Офицеры отдали нас на откуп сержантам.
Четвёртый душевнобольной:
 Сержанты же старались выбить из нас всё человеческое.
Иван:
Логика была железная, отработанная десятилетиями: Вымотанный солдат будет мечтать лишь об отдыхе, забыв о женщине. Голодный солдат будет мечтать лишь о еде, забыв об отдыхе, а  не выспавшийся солдат будет желать лишь поспать, забыв о еде,  отдыхе и женщине! Каково?
Пятый душевнобольной:
И вот в этой мясорубке, ломались такие характеры, происходили такие надломы судеб, что выжить можно было лишь тогда, когда относился ты ко всему этому, как к болезни, как к какому-то нашествию на тебя чёрных сил, которые рано или поздно должны были сгинуть.
Все душевнобольные перестают мычать мелодию и  вместе с бардом, который аккомпанирует на гитаре и Татьяной Алексеевной поют песню «Красная Армия всех сильней». от начала до конца.




З А Н А В Е С


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Явление первое

Занавес открывается. Те же декорации.  Душевнобольные на своих кроватях. Душевнобольные мычат мелодию песни «На поле танки грохотали». Свет горит лишь к кабинете у Татьяны Алексеевны. В кабинете Татьяна Алексеевна и  Иван.

Иван:
Одним из самых ярких впечатлений первых моих армейских месяцев – навсегда останется наряд по столовой. Восход солнца вручную! Очень точное определение того, что мы  должны были делать и делали под зорким контролем наших сержантов и главного действующего лица этого государства в государстве старшего прапорщика Переверзы.


Я рукопашный видела однажды
Раз наяву и тысячу во сне,
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне!

Это как раз то впечатление, которое посещало каждого при одном только упоминании о том, что он сутки проведёт в этом курсантском аду, в наряде по столовой! В тот раз наряд нашей роты по полку пришёлся не просто на праздник, а на День Танкиста. Меня назначили в картофелечистку, а это значило, что до утра мы втроём должны были начистить ванну картошки. Чем быстрее чистили, тем больше нам оставалось на сон. Нам еще повезло, что с утра мы успели сходить на просмотр кинофильма и празднично пообедать с ножами и вилками, которые, впрочем, в руки никто не брал, но эти «светские» приборы горделиво блестели у нас на столах, мешая положить около себя распределённые между собой заранее кусочки чёрного и белого хлеба. Я не хочу тут вдаваться в подробности, чем отличался праздничный обед от непраздничного, скажу одно, что во всём этом была показуха, и лишь дополнительная головная боль для начальника столовой! Но вот в шесть часов вечера наш взвод привели на ужин лишь для того, чтобы остаться в наряде по столовой ровно на сутки до следующего ужина. Пока мои товарищи, которых распределили убираться в залах, принимали от предыдущего наряда целостность и сохранность имущества столовой, «посудомойка», «картофелечистка» и «варочная» должны были привезти с овощного склада картошку, капусту и лук.
Зажигается свет. Душевнобольные перестают мычать мелодию песни. На первый этаж спускаются все душевнобольные. Они уходят за сцену и из-за сцены выталкивают четырёхколёсный автомобильный прицеп, автомобильный прицеп на полуспущенных колёсах. Душевнобольные теперь мычат мелодию песни «Эй, ухнем!». Душевнобольными командует душевнобольной, который на плечи нацепил погоны младшего сержанта. Этот душевнобольной исполняет роль младшего сержанта Фипонова. На головах душевнобольных пилотки. На голове Фипонова солдатская фуражка. Сверху на душевнобольных смотрит Татьяна Алексеевна. Среди душевнобольных и Иван.
   Фипонов (подбадривая):
Что встали? Давай-давай! Ещё немного осталось!
Первый душевнобольной (напрягаясь):
Товарищ младший сержант! А почему в танковом полку, где столько запасов горючего и техники, заставлять нас тащить на себе эту хрень!
Второй душевнобольной (напрягаясь)
Да, и причём на полуспущенных колёсах!
Фипонов (злорадно):
 Давай! Давай! Говоруны! Силы побереги! Тебе ещё обратно его с овощами тащить!
Третий душевнобольной:
Мы как бурлаки на Волге!
Четвёртый душевнобольной
Или как гребцы на галерах!
Пятый душевнобольной:
А сегодня день танкиста!

Шестой душевнобольной:
А то у нас как для лошади праздник: голова в цветах а попа в пене!

 Младший сержант Фипонов вскакивает на прицеп:
Рот закрыли! Зелёные ещё, праздники отмечать!
Иван (возмущённо):
Товарищ сержант! Что же вы делаете, ведь это не по-комсомольски, не по-нашему, не по-советски!
Фипонов спрыгивает с прицепа и подходит к Ивану:
Совсем ты, Ситников, со своими политинформациями мозгами сдвинулся! Тоже мне замполит нашелся, ты еще ему, ЧМО, на ухо настучи!
Шестой душевнобольной:
Бог всё видит!
Фипонов:
Ну всё, умники, дошли. Давай быстрее грузите картошку!
Душевнобольные перестают мычать мелодию песни. Один из душевнобольных забирается на прицеп и начинает принимать вёдра с картошкой. Высыпает вёдра и пустые передает обратно, для новой партии. Вдали слышится поздравительная речь командира полка:
Товарищи офицеры, прапорщики, сверхсрочники, сержанты, курсанты! Поздравляю всех с праздником Дня танкиста!
 Седьмой душевнобольной таская вёдра:
Совсем близко. Военный плац  в метрах двухстах будет!
Доносится барабанная дробь. Восьмой душевнобольной:
О! Слышите! Сейчас отличившихся офицеров награждать будут!
Фипонов (давая раздавая всем пинки)
Что встали! Давайте картошку грузить!
Все душевнобольные начинают усиленно таскать картошку на прицеп. Слышится, как оркестр играет гимном Советского Союза, и на плаце подхватывают мелодию, скорее выкрикивая, нежели выпевая слова:


Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!

Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надежный оплот!
Партия Ленина - сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет!

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил:
На правое дело он поднял народы,
На труд и на подвиги нас вдохновил!

Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надежный оплот!
Партия Ленина - сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет!

В победе бессмертных идей коммунизма
Мы видим грядущее нашей страны,
И Красному знамени славной Отчизны
Мы будем всегда беззаветно верны!

Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надежный оплот!
Партия Ленина - сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет!



     И в это время, под звуки гимна начинают взметаться в небо ракеты. Девятый душевнобольной (задирая голову):
      - Ребята! Пиротехнику точно разместили где-то поблизости! Лупит, совсем близко! Ракеты взмывают от нас в метрах стах.
Зрелище завораживающее. Душевнобольные прекращают погрузку капусты и картошки и только лишь смотрят в небо. Десятый душевнобольной (стараясь перекричать звуки салюта и исполнение гимна)
 


Ребята! А мне с прицепа лучше всех видно! Давай Иван! Забирайся вместо меня! Глянь! Принимай вёдра!
 Восьмой душевнобольной спрыгивает с прицепа. Иван пытается забраться на прицеп. Но его хватает Фипонов за пижамную куртку и оттаскивает его от прицепа.
Стоять! Кругом!
Иван отходит в сторону. И вместо Ивана на прицеп вбирается Фипонов. Салютные залпы продолжаются. Продолжается звучать и «Гимн Советского Союза». Все задрали головы и смотрят как высоко в небе взрываются салюты. Фипонов стоит спиной к зрителям. Вдруг слышится пронзительный свист, как от приближающегося снаряда. Фипонов дико орёт. Хватается за живот и кубарем падает с прицепа. Из его груди бьёт ярчайший, слепящий глаза факел. Фипонов пытается сбить его руками, в шоке орёт и бегает вокруг прицепа. Сначала все на это смотрят как завороженные, но потом, как бы очнувшись, разом начинают ловить Фипонова, но тот вырывается и лишь наматывает круги вокруг прицепа. Наконец его удаётся сбить с ног, и повалить на живот. Человек пять держат его за руки и ноги. Фипонов вдруг стихает, а из-под его груди еще секунд пятнадцать виден  зловещий свет сгорающего ракетного салюта. Душевнобольные кладут Фипонова на прицеп и укатывают его за сцену. Затем они возвращаются по своим местам, тихо поют песню: «И молодая не узнает.» Иван уже поднялся на второй этаж к Татьяне Алексеевне.
В тот самый момент, когда на прицеп забрался Фипонов, одна из ракет, очевидно неудачно вкопанная, изменила свою траекторию и устремилась в сторону овощного склада. Её движение заметили все и вовремя расступились. Не заметил лишь Фипонов, который забрался на прицеп вместо меня. Умирал Фипонов долго и мучительно. Фосфорная ракета обожгла у него почти восемьдесят процентов всех его внутренних органов. Агония длилась две недели. И все эти две недели я физически ощущал, что вместо меня умирает другой. После непродолжительного внутреннего расследования, виновных в происшедшем так и не нашлось и всё списали на несчастный случай. Хотя салютов больше не запускали.
Иван вместе с душевнобольными поёт последний куплет песни: «И молодая не узнает...»
   
Явление второе

Занавес открывается. Те же декорации. Свет горит лишь к кабинете у Татьяны Алексеевны. В кабинете Татьяна Алексеевна и  Иван. Позже появляется бард.

Иван:
Самое страшное для меня началось тогда, когда казалось, что это  самое страшное уже навсегда позади, оставлено с курсантскими погонами и бесконечными унижениями беспощадных сержантов. Еще бы, почти всех моих сослуживцев отправляли в войска. Их ждала настоящая полевая обстановка, дедовщина и вольная жизнь, о которых у нас только и разговоров было. Я же, успешно сдавший выпускные экзамены и удостоенный сержантских лычек, оказался в должности командира третьего отделения моего же учебного взвода. Почему я остался? Ведь мог же не оставаться? Мог. Уехать как все…. Честно говоря, я испугался…. Нет, не трудностей и неопределённости. Дело не в этом. Еще на гражданке я услышал теорию, что заключенный, раз попавший на зону, уже не может без неё. Он превращается в нравственного урода, социального извращенца, существо, стремящееся опять и опять попасть за решётку, лишь бы только  не дышать воздухом свободы, лишь бы только опять в узость и тесноту камеры. Да, я смалодушничал.   Испугался перемен. Мне захотелось перевести дух. Татьяна Алексеевна, я прекрасно понимал: меня оставили лишь из-за одного. Я чеканил более ста ударов в минуту и на чём? На откопанной в недрах  каптёрки старенькой и очевидно еще трофейной, помнившей пальцы эсесовцев  Zinger. Без особого труда за одну бессонную ночь мне приходилось стряпать для всей офицерской братии довольно-таки приличные политинформации, любовно размножаемые мной под копирку в кабинете командира роты под запах раскрытых не для меня консервов. И сразу же я оказался белой вороной. Курсанты, почувствовали во  мне слабинку. Нет, не безволие, а именно то состояние, когда подчинённый, видя в тебе доброту, участие, порядочность, начинает незаметно для себя же самого пренебрегать твоими командами.
Татьяна Алексеевна облокачивает руку на стол, нажав пальцами на переносицу и потирая уставшие от писанины глаза:
Подождите Иван! Я вас не понимаю. Это же что такое выходит? Если командир, порядочный и добрый человек, если он следует законам чести, так что? Ему, по-вашему, все сразу же должны садиться на голову? Бред какой-то? Можно быть и добрым, и одновременно требовательным! Вот возьмите школьного учителя. Если он профессионален, прекрасно освоил свой предмет, то доброта никак не отражается на успеваемости и отношении к нему учащихся, а напротив способствует обучению. А исторические личности? Суворов, как его любили и боготворили солдаты! Нет, Иван тут дело в ином, в том, что очевидно Вы изначально не предназначены для управления людьми, а ведь это целое искусство….
Иван, прикусывает нижнюю губу, складывает руки замком и заплетает босые ступни за ножки стула:
Очевидно, Вы правы. Но с другой  стороны, мои вчерашние товарищи! Курсанты ставшие сержантами! Они уже примерили на себя красный колпак палача. Они уже попробовали вкус человеческой крови…Они, вчерашние «пираты» как-то сразу стали чураться меня. Предел отчуждённости настал для меня тогда, когда от меня отвернулись почти все. Один мой сослуживцев — сибиряк, так и сказал мне.
Луч прожектора выхватывает из темноты койку на третьем этаже. Душевнобольной говорит с опаской:
   
Хороший ты парень Иван, но с тобой лучше дружить на гражданке, а тут…  тут Ситников армия, так что Ваня, постарайся лишний раз не тревожить меня!
Луч прожектора гаснет. Иван продолжает:
Я тогда не обиделся, просто мне стало горько. Если уже и таких людей ломает, то, что тогда говорить о быдлости? Об этих толстощёких безусых мальчиках, дорвавшихся до душ человеческих, вывернувших себя наизнанку самой страшной своей стороной,  желанием унизить!     Непонимание... что может быть более весомым аргументом для того, чтобы уйти в себя. Раствориться в этой волне душевного подавления, когда каждая частица твоего существа испытывает боль. Что же я делал не так? Отчего, став сержантом, я лишь усугубил это ощущение страдания, неужели оттого, что физическое ощущение боли ничто по сравнению с душевным терзанием от невольного унижения такого же, как ты? Унижение себе подобного и есть унижение себя.... Мысли эти, вполне овладевшие мной укрепили меня в том, что по мере своих возможностей я должен помогать унижаемым, тем, кем считал себя до сих пор. И мне стало глубоко безразлично мнение моих сослуживцев. На их стену непонимания я отвечал ещ; большей открытостью и безрассудным желанием помочь. Пусть я один. Пусть вокруг меня пустота, но я буду делать, так как желаю....
     Татьяна Алексеевна обрывает Ивана:
 
Иван! Сегодня назначена комиссия по аттестации на выписку. Вы в списке один из первых. Мне бы хотелось сейчас оговорить некоторые скользкие моменты вашего предстоящего собеседования, но прежде, еще раз расскажите, как вы сюда попали.
    Иван пытается сказать, но не может. Его рот пересох:
Я же…
Иван встаёт и на подкашивающих от волнения и нахлынувшей слабости ногах  подходит к столу  и наливает из стеклянного графина полстакана воды. Делает он это не аккуратно, пролив несколько капель на педантично разложенные бумаги Татьяны Алексеевны. Татьяна Алексеевна замечает это,  быстро промакивает образовавшуюся кляксу и, бросив на Ивана уничтожительный взгляд, неожиданно сильно ударяет раскрытой ладонью об стол. Крик Татьяны Алексеевны звучит как выстрел.
Сядьте!
Татьяна Алексеевна (более тихо):
Сядьте.
Татьяна Алексеевна (уже совсем спокойно):
 Сядьте, Иван! Возьмите себя в руки. Ничего страшного не происходит, просто сегодня вас будет осматривать не один, а несколько врачей. И вас обязательно выпишут, но для этого вы должны мне помочь, а именно, внимательно выслушать и запомнить пару, тройку простых, элементарных вопросов. Вам ясно?
Иван утвердительно кивает головой.
Татьяна Алексеевна (берёт тон дружелюбности),
Посмотрите на ваш стакан! Полупустой сосуд с прозрачной жидкостью.  Видите, ваш стакан на половину заполнен водой. Он на половину пуст, или полон? Я хочу, чтобы вы считали, что он на половину полон, вам ясно?
Иван (берёт себя в руки)
Ясно!
Иван решительно, залпом, так, как обычно пьют не воду, а спирт, тремя нарочито глубокими глотками опустошает стакан.
Татьяна Алексеевна:
Успокоились?
Иван:
Успокоился.
Татьяна Алексеевна:
А теперь рассказывайте.

Иван говорит ровно:
Что вы хотите узнать? Как я тонул? Как вода поднималась от щиколок до горла? Или то как получив воспаление лёгких с подозрением  на менингит я попал в госпиталь?
Голос Татьяны Алексеевны окатывает Ивана ледяной требовательностью:
Значит так, я думаю, что зря я вс; это затеяла и вам еще необходимо тут задержаться.... - Татьяна Алексеевна встаёт. - Уже весна. В Москве наверно так же сыро и промозгло. Знаете Иван, у меня есть сын, вы почти ровесники... И я хочу вам помочь. Подойдите к столу. Видите серую папку. Откройте и прочитайте то, как вы будете излагать события вашей биографии, если... я заостряю ваше внимание... если вас об это спросят, но до того отвечать на все вопросы чётко, сбалансировано, без суеты. От этого зависит не только ваша жизнь, но и то, как скоро я смогу увидеть собственного сына.
    Иван встаёт, берёт папку, садится на место и раскрывает папку.
   Бард освещается прожектором на первом уровне. Бард говорит спокойно:
Ровным для медика чересчур аккуратным почерком Иван читает педантично записанные вехи его армейской жизни. Написано как не про него. Что-то слишком искажено, что-то откровенно сфальсифицировано. Как же это было? Как же это было на самом деле? Иван должен... должен всё это запомнить навсегда для себя так чтобы спустя годы помнить и знать, что он сделал всё так как надо, так как он хотел и по иному бы он никогда не поступил.



Явление третье

Те же декорации. Душевнобольные мычат мотив песни «Красная армия всех сильней» Зажигается общий свет. На всех этажах кипит жизнь. На третьем этаже два душевнобольных играют в шахматы, три душевнобольных наблюдают за партией. Четыре душевнобольных играют в шашки. Семь душевнобольных наблюдают за партией. Три душевнобольных читают книги. На втором этаже в палате тяжелобольных один из душевнобольных сидит на кровати, ловит воображаемых термитов и ест.  Рядом с ним душевнобольной привязан к кровати  и время от времени пытается освободиться. Следующий душевнобольной постоянно смотрит по сторонам и отдаёт честь воображаемым командирам. И крайний от двери душевнобольной постоянно что-то записывает в тетрадь, затем вырывает исписанный лист и съедает его. Кабинет Татьяны Алексеевны. За столом сидит Татьяна Алексеевна в белом халате и шапочке и пересматривает личное дело Ивана.  Между кабинетом и палатой на втором этаже стоит Иван. На первом этаже на лавке сидят пять медиков в военной форме. На их плечи накинуты белые халаты. Медики курят. Перед медиками лежит футбольный мяч. Иван внимательно наблюдает, как один из медиков встаёт и пытается управиться с футбольным мячом, зацепляя его носком ноги и довольно-таки ловко отрывая от земли и пытаясь чеканить ногой. Халат с плеч медика спадает и видно, что это капитан медицинской службы. Чеканка у подполковника не идёт, мяч срывается, и это вызывает добродушное оживление и шутливые выкрики курящих медиков.  Иван оскаливает зубы и хватается на виски. Свет гаснет. Два луча прожектора. Один освещает Ивана, другой стоящего на третьем этаже Барда. Бард играет мелодию «Красная Армия всех сильней». Обрывает с дребезжанием струн мелодию. Бард:
Иван узнал его. Это же тот самый офицер, признавший Ивана невменяемым! Иван! Соберись! Иван! Соберись! Ты вырвешься! Ты вырвешься!
 Прожекта начинают беспорядочно освещать душевнобольных, описывая восьмёрки. Вместе с бардом начинают сначала тихо, а потом всё громче и громче переходя в крик говорить душевнобольные:
Ты вырвешься!
В это же время на сцене в темноте офицеры медицинской службы устанавливают столы и стулья.


                Явление четвёртое

Зажигается общий свет. За сдвинутыми вместе тремя столами сидит медицинская комиссия. Семь медиков. Среди них и Татьяна Алексеевна.
Один из членов медицинской комиссии. Около столов лежит футбольный мяч.
Следующий!
Степан стоит между кабинетом и палатой. Он срывается с места и сбегает по винтовой лестнице. Все душевнобольные подошли к краю своих этажей и внимательно наблюдают за Иваном. Иван спускается на первый этаж и строевым шагом подходит к комиссии, остановившись за три шага до столов.
Товарищ подполковник. Сержант Ситников на комиссию для подтверждения дальнейшего прохождения службы прибыл!
Иван стоит в больничной пижаме перед многоуважаемой комиссией вытянувшейся в струнку девятнадцатилетний солдат. Руки по швам. Шея поднята и вытянута. Плечи развернуты. Надень на него форму и дай карабин - Часовой у мавзолея Ленина.
К Татьяне Алексеевне вполголоса обращается  сидящий рядом военный медик.
Татьяна Алексеевна. Он у вас всегда такой....
Татьяна Алексеевна (сдерживая раздражение)
В отличие от двоих предыдущих, этот солдат желает служить.
Сидящий рядом военный медик (настороженно)
Вы думаете? - и уже поворачиваясь к Ивану - Сержант... вольно.
Иван впервые три секунды, как и не слышал команды, но потом как дерево только что спиленное и еще не знающее об этом, наконец, качнулся и расслабил одну из ног в какой-то преувеличенной покорности.

Подполковник (стеклянным голосом):
Иван Ситников, Вы сюда приглашены для окончательного решения вашей пригодности в дальнейшем прохождении службы. Вам это ясно?
Иван (молодцевато):
Так точно товарищ подполковник.
Подполковник (тем же стеклянным голосом):
Откуда вы можете знать, что я подполковник?
Иван (молодцевато):
Я видел из окна, как вы курили.
Подполковник (тем же стеклянным голосом):
И вы меня запомнили?
Иван (молодцевато):
Так точно!
Подполковник (тем же стеклянным голосом):
Ситников, Вы знаете, почему Вы тут?
Иван (молодцевато):
Так точно. Мой диагноз посттравматический психоз.
Подполковник (тем же стеклянным голосом):
И как вы себя сейчас чувствуете?
Иван (молодцевато):
Я хочу служить Родине!
Подполковник (тем же стеклянным голосом):
Так что же с вами произошло?
Иван (гневно)
Что со мной произошло? Ты спрашиваешь, что со мной произошло? Ты канцелярская крыса сидящая тут и выискивающая то чего нет!
Все замирают, как замороженные. Бард со второго этажа
Так рвалось ответить Ивану, но другой Иван, тот, что стоял перед белыми халатами точно как по-писаному отчеканил.
Иван (молодцевато):
Стресс при моем нахождении в затопленном танке.
Все выходят из оцепенения. Профессор (теплея):
Так Вы, значит, сержант служить желаете!
Иван (дрогнувшим голосом)
Так точно!
Профессор Байер (удовлетворённо):
Хорошо! А Вы что Татьяна Алексеевна скажете?
Татьяна Алексеевна (стараясь говорить как можно отстранённее)
Сержант Ситников был под моим наблюдением более месяца. За этот срок он, на мой взгляд, полностью преодолел посттравматический психоз, прошел курс реабилитации и в данный момент вполне дееспособен.
Капитан (истерично):
Возражаю!
Иван не выдерживает и ухмыляется.
Капитан (истерично)
Посмотрите на него! Ведь он вас всех дурачит! Водит за нос! Стоит ему появиться в части, как этот солдатик натворить такое….
Сидящий рядом с Татьяной Алексеевной медик (недоверчиво)
У Вас есть доказательства?
Капитан (презрительно)
Да бросьте! – и, обращаясь к Ивану, – Ситников, сколько будет «а» квадрат минус «в» квадрат…
Татьяна Алексеевна встаёт из-за стола. (гневно)
Протестую! Это не приемная комиссия в университет!
Профессор Байер (снисходительно):
Татьяна Алексеевна,  Успокойтесь, милочка, пусть солдатик ответит!
Иван поворачивает голову и смотрит на Татьяну Алексеевну, затем поворачивает голову и переводит взгляд на подполковника затем на капитана:
Разность квадратов двух выражений ровна произведению разности этих выражений на их сумму. «а» квадрат минус «в» квадрат ровняется «а» минус «б» умноженная  на «а» плюс «б».
Члены комиссии (оживляясь)
     - Молодец Ситников! Как от зубов!
    Капитан вспыхивает и побагровеет.  Капитан вскакивает и обращается к подполковнику: (доказывая)
Нет! Выпускать его нельзя! По крайней мере, возвращать в ту же часть! Курс реабилитации, и это, очевидно, безвозвратно повлиял на всю его моторику, координацию движений...
Договорить капитан не успевает. Иван, озираться по сторонам, выискивая глазами мяч. Секунда и Иван оказывается около меча. Его нога подцепляет и моментально отправляет смазавшиеся от кругового движения бело-черные пятиугольники на сморщившийся от напряжения лоб. Лоб принимает подачу и, выдержав паузу, скидывает бесценный груз на плечо. С плеча на бедро. С бедра на ногу, затем опять на бедро, и уже только после на голеностоп. и только тогда Иван оставляет футбольный мяч рядом с поражённым  подполковником.
Капитан (торжествуя)
Посмотрите, что он творит! Да его в отделение для буйных мало!
Подполковник (морщась):
Капитан! Товарищ капитан! Хватит. Вы уже всех тут достаточно утомили, – и  подполковник  дружелюбно посмотрит на Ивана. – Ну что, юноша. Значит в часть?
Иван (запыхавшийся, с надеждой):
Да. Если можно.
Профессор Байер ( с уважением):
Можно Машку за ляжку! Однако как вы лихо управились. Блохин, да и только.
Военный медик из комиссии:
Давайте-ка мы вас отправим в Союз. В отпуск. Деньков, эдак на тридцать. Или на сорок пять! Вы отдохнете. Увидите мамку. Отоспитесь! Отъедитесь! С девчонками пообщаетесь! Дело то молодое!
Иван (настойчиво)
Нет! Если можно в часть!
Подполковник (стараясь остановить)
Вы уверены?
Иван (твёрдо):
Да. Уверен.

                Явление пятое

Звучит песня «Идёт солдат по городу». Из-за столов встают военные медики и начинают оживлённо обсуждать только что закончившуюся  медицинскую комиссию. Капитан ожесточённо что-то доказывает остальным медикам. На сцену выходит десять одетых в в парадную форму солдат.  Солдаты одеты безукоризненно. Маршируют на месте. Во всех палатах душевнобольные начинают маршировать вместе с вышедшими солдатами. И держа равнение на зрительный зал поют припев.

Идет солдат по городу по незнакомой улице
И от улыбок девичьих вся улица светла
Не обижайтесь девушки но для солдата главное
Чтобы его далекая любимая ждала.

Солдаты разворачиваются в шеренгу лицом к зрителям, продолжают маршировать.  Песня обрывается солдаты и душевнобольные замирают в положении  марша. Правая нога их поднята, левая рука поднята в локте, правая рука отклонена назад, рот широко открыт в песне. Замирают и в позах обсуждения военные медики. Иван идёт к краю сцены его окликает Татьяна Алексеевна и подбегает к нему. Иван оборачивается. Он счастлив. Татьяна Алексеевна очень внимательно, всматривалась во взгляд девятнадцатилетнего парня, так и оставшегося для неё загадкой:
Иван! Зачем вам всё это? –, - Вы же спокойно могли сейчас поехать в отпуск! Вдумайтесь, на целых сорок пять суток! Какая эта роскошь! А Вы? Опять в вашу же часть! Скажите! Зачем вам всё это? К чему?

Иван (дружелюбно):
Татьяна Алексеевна, Вы знаете, что такое квадратура круга?
Татьяна Алексеевна (задумываясь):
Это что-то из высшей математики?
Иван (дружелюбно):
В той тетради, которую вы мне передали, там есть определение этого понятия. Короче чтобы определить  площадь круга необходимо начертить два квадрата. Один внутри круга, другой снаружи.  Разность их площадей и есть искомое:
Татьяна Алексеевна (вспоминая):
Да. Кажется,… Площадь круга пи эр квадрат или пи де квадрат разделить на четыре…. И что….
Иван (задумчиво):
Моя жизнь это круг. Внешний квадрат я уже вычертил, но для того чтобы узнать квадратуру, мне необходимо еще один, тот, что внутри меня. Татьяна Алексеевна! Я должен вернуться в часть. Я должен пройти через это. По-другому никак. Иначе я никогда так и не узнаю, на что я способен.
Татьяна Алексеевна (не понимая):
Хорошо, но, а от отпуска, зачем было отказываться? Отдохнули бы, повидались с мамой!
Иван (усмехаясь):
И что я ей скажу? То, что я был тут?
Татьяна Алексеевна (удивлённо):
Хотя бы, она же ваша мама.
Иван (решительно):
Нет, Татьяна Алексеевна, я отправляюсь в часть…
Иван уходит за сцену. Татьяна Алексеевна медленно поднимается по винтовой лестнице. Все оживают. Солдаты поворачиваются и уходят со цены. Уходят со сцены и военные медики. Душевнобольные ложатся на койки. Зажигается красные лампы. Татьяна Алексеевна в своём кабинете.  В кабинете горит настольная лампа. Татьяна Алексеевна собирает вещи в чемодан. Душевнобольной из палаты на втором этаже садится на кровати и запевает песню «Напишет ротный писарь бумагу...»


Напишет ротный писарь бумагу,
Подпишет ту бумагу комбат,
Что честно, не нарушив присягу,
Пал в смертном бою солдат.

Схоронен он в степи у дороги,
Лежит он может день, может год,
Не слышит, как судьба по тревоге
Солдата зовет в поход.

И снова в бой идут батальоны,
И снова самолеты гудят,
Что честно, не нарушив присягу,
Пал в смертном бою солдат.


 Остальные душевнобольные поднимаются и сидя на кроватях подпевают.
Луч прожектора освещает выходящего из за кулис Ивана. Он одет в военную форму сержанта. На нём шинель. За левым плечам вещмешок. Поющие приглушают голоса.
Иван говорит не останавливаясь (всё ещё не веря в происходящее)
Неужели вырвался! Только бы скорее уехать от этого страшного места. А вдруг вернут?

Следом за Иваном выбегает капитан. Он без халата. В форме без шинели. Капитан (кричит):
Ситников! Подождите!
Запыхавшийся капитан хватает Ивана за руку:
 Скажите честно! Это останется между нами! Слово Офицера!
Капитан приближается вплотную к Ивану:
Вам помогала Татьяна Алексеевна?
Иван (удивлённо):
Слово офицера?
Капитан ( с надеждой):
Да!
Капитан вцепляется напряжённым взглядом в насмешливые  глаза Ивана. Иван (насмешливо):
Но если слово офицера….
Иван манит капитана пальцем. Капитан в надежде узнать правду тянется к Ивану. Иван:
Если честно...
Иван держит напряжённую паузу. Перестают петь душевнобольные. Иван (насмешливо):
Если честно, то… нет, не помогала. Всего вам доброго, товарищ капитан!
 
                Явление шестое.
Гаснет свет. Луч прожектора освещает Ивана. Иван стоит в середине сцены.
          Иван (с нежностью):
Здравствуй мама! Пишу тебе из своего взвода. У меня всё в порядке и я на прежнем месте. Представляешь, пока я был в госпитале, все вещи мои разобрали, даже часы прихватили, так как кто-то пустил слух, что я умер. Но это ничего, значит, буду жить долго!Самочувствие моё бодрое, немного правда приходится опять входить в прежнюю колею, но мне уже легче – ведь я «Лимон». Мама! Я буду ругаться. Слушай! Да пожалей ты себя! Не бери большую нагрузку! Зачем тебе еще одно классное руководство? А если  директор школы будет возражать, скажи, что мне сын запретил. Если себя не жалеешь, то ради меня пожалей! Здоровье – оно не на веки. Хотя с другой стороны я тебя понимаю – ты хочешь, чтобы у тебя время летело быстро и чтобы мы быстрее встретились. Моя заветная мечта поехать работать летом на юг, хотя бы на один месяц пионервожатым. Отдохнул бы, наконец, загорел. А у меня пока всё. Я тебя обнимаю, целую. Твой верный защитник Иван. P.S. До приказа 265 дней или 38 воскресений. Потерпи родная. Скоро увидимся.
   Второй луч прожектора освещает барда. Бард выходит на сцену с гитарой. Бард играет аккорды песни «Бег Иноходца». На плечах его бушлат песочного цвета. Бард подходит к Ивану. Иван Снимает с себя шинель, снимает с барда бушлат. Набрасывает на плечи барду шинель, а сам одевает на себя бушлат.
Бард начинает петь первый куплет песни:
Am                Dm    G
Я скачу, но я скачу иначе
               C           A7
По камням, по лужам, по росе.
         Dm                Am
Бег мой назван иноходью, значит
 F                E
По другому, то есть - не как все.
Бард продолжает играть аккорды песни и говорит:
Заявление на отправку в Афганистан он написал почти сразу же по прибытию в часть. Через три месяца после этого сержант Иван Ситников  - бард резко обрывает со звоном мелодию -  погиб  на одном из горных перевалов под Кабулом. Шальная пуля вошла в грудь    там же, где и у его старенького военрука  откололась  эмаль одного из лучей ордена Красной Звезды.
Бард продолжает петь. Песню подхватывает Иван. Теперь бард и Иван поют вместе:

    Мне набили раны на спине,
         G7                C
        Я дрожу боками у воды,
              Dm                Am
        Я согласен бегать в табуне,
         E                Am
        Но не под седлом и без узды.

Третий луч освещает Татьяну Алексеевну. Татьяна Алексеевна подходит к Ивану слева. Таким образом. В середине стоит Иван. Справа бард, слева Татьяна Алексеевна. Иван делает шаг вперёд. Получается клин. Татьяна Алексеевна подхватывает песню:
Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и я оседлан и стреножен.
Рот мой разрывают удила.
Одновременно слева и справа выходят на сцену сначала десять солдат в парадной форме  по двое с каждой из сторон. Как только они становятся в клин, сразу подхватывается песня.

Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Постепенно выходят все  участники пьесы. Душевнобольные и военные медики. Подхватывая и подхватывая песню.


Мне сегодня предстоит бороться.
Скачки! Я сегодня - фаворит.
Знаю - ставят все на иноходца,
Но не я - жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая,
В исступленьи, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я.
Мой наездник у трибун в цене,-
Крупный мастер верховой езды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды.

Нет! Не будут золотыми горы!
Я последним цель пересеку.
Я ему припомню эти шпоры,
Засбою, отстану на скаку.
Колокол! Жокей мой на коне,
Он смеется в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!

Что со мной, что делаю, как смею -
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею,
Я придти не первым не могу!
Что же делать? Остается мне
Вышвырнуть жокея моего
И скакать, как будто в табуне,
Под седлом, в узде, но без него!

Я пришел, а он в хвосте плетется,
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем,
Я стремился выиграть, как все!

Конец пьесы.
З А Н А В Е С


16 октября 2013 года.                МОСКВА.