Пьеса Нельзя забывать

Пьеса «Нельзя забывать»

По документально-художественной балладе «Нельзя не вернуться» Андрея Ефимовича Медведенко.

«Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества.»

Монолог Павла Корчагина из романа «Как закалялась сталь» Н. Островского

Картина 1

Сцена 1

Москва. 1976 г. Квартира Раисы Наумовны Бреннер, матери 3 сыновей погибших/пропавших без вести в ВОВ.

Мать: «Троих сыновей в войну убили,
Двое без вести пропали, как не были.
Но они же врага били,
3лу дорогу заступили.
Где-же, ножки их носили,
Какую боль они сносили.
Некуда оплакать их пойти,
Чтоб в оградку к ним зайти.
Хвощ сорвать, цветы полить,
Тоску с небом разделить.
Сказать: «здравствуй, мой сынок,
Как был короток твой срок».
В мыслях облик их огладить,
Одиночество ослабить.
Нет могилки, нет имён,
В это материнский стон.

Читает извещения.
 
Мать: 
 «Ваш сын, техник – интендант 2-го ранга Бреннер Лев Моисеевич, 1920 года рождения, уроженец г. Мозырь БССР, пропал без вести в апреле 1942 года. Щербаковский районный военный комиссариат г. Москвы. 20 мая 1950 года».
Как же она любила своего Лёвушку! Словно чувствовала, что потеряет рано. Всё просила его ни где не задерживаться, сразу из института домой спешить. Глядела на него и днём и ночью и не могла наглядеться.

А вот – воторое. Не менее грустное:

«Ваш сын, Бреннер Наум Моисеевич, 1922 года рождения, уроженец г. Бирзула Одесской области, находясь на фронте, погиб 26 января 1943 года смертью храбрых. Щербаковский районный военный комиссариат г. Москвы. 8 ноября 1955 года».
Наум!... мальчик мой, ты с детства мечтал быть артиллеристом. Не один вражеский танк вспыхнул от твоего снаряда, не одного захватчика скосила твоя месть. Рассказывал мне генерал Артём Сергеев – сын прославленного революционера Артёма, как вы вместе выходили из окружения, как в одной глухой деревушке его – еще необстрелянного лейтенантика – схватили немцы, а ты успел спрятаться. Но, когда эсесовец приказал расстрелять Артёма, ты вышел из укрытия и встал рядом со своим командиром. Даже бвыалый офицер-изверг пришел в недоумение от твоего поступка. Когда вы копали себе могилу, всего один солдат охранял вас, какая непростительная и наглая самоеверенность и беспечность чужеземных вояк! Многновения хватило, чтобы раскроить нашественнику лопатой череп и скрыться в лесу. Мальчик мой, ты рос бесстрашным и погиб как герой.

Старческий голос совсем истончился, а рука сама потянулась к третьему извещению:

«Ваш сын, Бреннер Борис Моисеевич, 1924 года рождения, уроженец г. Бирзула Одесской области, находясь на фронте, находясь на фронте, пропал без вести в августе 1943 года. Щербаковский районный военный комиссариат г. Москвы. 5 декабря 1947 года».

«Бориска! Самая крохотная моя кровиночка! Сокровище! Ослушался. Добровольцем ушел. Оставил меня одну! Уже с подножки товарняка крикнул: «Прости, мама! Так надо. Вернусь – вся грудь в орденах будет!» Простила. Давно простила. Но от этого на душе не легче. Ни днём ни ночью сыночки из головы не выходят. Другим матерям легче. Они хоть знают, где могилы их детей, а куда я пойду? Только и разговариваю  с ними по фотокарточкам. Сердце обливается кровью, и нет сил больше с собой бороться

Звонок в дверь.

Почтальонша: «Вам заказное письмо. Распишитесь».

Мать: «Письмо с военкомата, открою… справка… «…Выдана гражданке Бреннер Раисе Наумовне в том, что её сын Бреннер Лев Моисеевич, 1920 года рождения, в сентябре 1943 года погиб при выполнении задания командования Советской Армии в тылу противника. Заместитель командира в/ч 14057 генерал-майор Матвеев. Москва, 19 марта 1976 г.». «Лева! Лёвушка мой! Нашёлся! Слава Богу! Как же ты без меня жил, сыночек, по каким терниям прошли твои ноженьки?»

Сцена 2
Конец декабря 1942г. Спец отдел при штабе 3 ударной армии. Майор Перегудов. Вводят Льва Бреннера в немецкой форме. Сопровождающий конвоир.

Конвоир: « Товарищ майор. Перебежчик. Говорит, что офицер Красной Армии. Приказано доставить к Вам».
Майор: «Хорошо. Вы свободны… Кто Вы? Откуда пришли?».
Бреннер: «Я – техник-интендант 2го ранга Бреннер Лев Моисеевич. 10 июля 1942 года, после неудавшегося в мае наступления на Харьков попал в плен. В плену работал переводчиком в Чернышковской комендадуре.
Майор: «Значит в комендатуре шкуру спасал?»
Бреннер: «Не спасал! Это был мой единственный путь, если и погибнуть, то хоть с какой-то пользой для Родины. Бежать пытался и ранее, но неудачно. Вот сведения о размещении воинских частей противника в районе  Чернышковской комендатуры и выкраденные мною из комендатуры бумаги».
Майор: «Ты сказал, фамилия твоя Бреннер. Значит еврей. Но… всем известно отношение немцев к евреям».
Бреннер: «Я назвался белорусом – Леонидом Дубровским».
Майор: «Поверили?»
Бреннер: «Как видите».
Майор: «Ладно. Караульный. Накормить, посадить под стражу. Будем разбираться».

Сцена 3
Несколько дней спустя. Штаб армии. Полковник – начальник штаба, другие командиры, в том числе и майор Перегудов.

Полковник: «Командующий фронтом требует взять Морозовск и Белую Калитву одним ударом. А как? Части измотаны трёхмесячными боями. Пополнения нет. Однако и не взять Морозовска мы не имеем права, впереди Донбасс».
Один из присутствующих офицеров (подполковник)
Подполковник: «Плохо то, что мы не знаем точной дислокации войск противника, схем укрепрайонов, их возможную передислокацию для нанесения контрударов. Как это было в мае 1942, когда это незнание обернулось окружением, поражением наших наступающих войск».
Майор: «Тов полность.. Полковник, предлагаю пустить в разведку бежавшего из плена Бреннера Льва Моисеевича. Как техник-интендант 2го ранга в фортификации, вооружении, он разбирается, о чём свидетельствуют сведения, чертежи укрепрайона Чернышковской комендатуры, представленные им. Немецким языком владеет профессионально, а что был в плену – так война ведь! Перебросим через линию фронта в той же его солдатской форме, будет всем говорить, что отстал от своей части, а сам – собирать сведения. И легенды придумывать не надо. Конечно, он не разведчик. В этом риск, но деваться всё равно некуда?»
Подполковник: Тов. Полковник, укрыться нашим разведчикам негде. В сёлах и городах полицаи знают всех, тоже не «раствориться». Работать открыто, по всему видно, единственный выход».
Полковник: «Вы, тов. Майор, его проверяли?»
Майор: «Да, тов. Полковник. Биография не вызывает сомнений. Отец, командир партизанского отряда, убит белобандитами. С 8-го дня войны на Западном фронте. 9 июля 1942 года их часть попала в окружение. Чтобы не умереть в плену, заявил о знании немецкого языка. Скрыл, что он еврей, назвался белорусом Леонидом Дубровским. Быть евреем – это смерть у немцев».
Полковник: «Если вы уверены, то отправляйте».

Сцена 4
Прошло пять дней. Кабинет майора. Входит Бреннер.

Бреннер: «Тов. Майор, Ваше задание выполнено. Вот схема укрепрайонов фашистов на станциях Пацинская и Белая Калитва».
Майор: «Молодец, сложно было?»
Бреннер: «Да, всё время приходилось играть со смертью. Играть роль. Только благодаря неразберихе отступающих и вновь прибывающих частей удавалось лавировать. Но при стабилизации фронта это будет сложно сделать. И много старост и полицаев из местных, следящих за каждым твоим шагом. Я русский и это уже подозрительно и вызывает злобу у украинских националистов».

Сцена 5
Прошло три месяца. Конец марша 1943 года. Ворошиловград. Луганск. Блиндаж спецподразделения 3 ударной армии. Бреннер. Входит майор Перегудов.

Майор: «Ты всё не спишь. Это никуда не годится. По традиции, уходящий на ту сторону, должен хорошо выспаться».
Бреннер: «Маме письмо писал».
Майор: «с 14 февраля фронт стабилизировался. Немцы создали глубокоэшелонированную оборону. Твоя цель – разведать скопления войск и фортификационные сооружения в укрепрайонах: Дебальцево, Енакиево. Далее внедриться в разведшколу по подготовке диверсантов в Кадиевке. Внедриться и, по возможности, парализовать ихнюю деятельность. Подполье понесло большие потери, проверенных явок нет, тебе придётся самому налаживать связи с людьми способными к борьбе. Если в декабре-январе ты ходил по тылам отступающих войск, то теперь там везде и во всём «немецкий порядок» и свора полицейских и старост, безжалостных убийц».
Бреннер: «Тов. Майор, два месяца спецподготовки не прошли даром. Я всё взвесил и рассчитал свои силы. У меня нет страха за себя, а есть только одно желание – выполнить задание, оправдать доверие Родины. В такое тяжёлое время наши сердца и жизни принадлежат ей. Сегодня она вправе распоряжаться нами по своему усмотрению, иначе – не победим. Для победы над врагом я сделаю всё, что в моих силах».
Майор: «Лейт. Бреннер, приказываю: не быть торопливым ни при каких обстоятельствах. А из ошибок извлекать только пользу! Отныне Вы Леонид Дубровский. С тобой пойдёт Витя Пятёркин. Несмотря на свои 16 лет, он имеет опыт подпольной борьбы. В оккупированном Ворошиловграде был связным у секретаря подпольного обкома Стеценко Степана Емельяновича. Он будет твоим связным и проводником. Это его родные места».

2014 год. Донбас, монолог Валика.
«Роман у меня был, Лариса! Косая сажень в плечах, широкие бедра и почти пархающая походка, от которой у меня дёргался правый глаз. Со временем она всё чаще стала заводить разговоры о совместной жизни.
А вскоре наш маленький шахтёрский поселок начали обстреливать из гаубиц и «градов». До позднего вечера я просидел в погребе. Койки в погребах устраивались в два яруса. Мамаша во время обстрелов жарила оладьи. Сначала они у ней подгорали, затем стали печься нормално. С утра шипящие звуки орудий напоминали фейерверк. После очередного обстрела наш погреб обвалился. Родители перебежками бросились в погреб дочери, а я к крёстному (не пустил), к соседу (показал кукиш) (каков хам), брат отказал.
И только Лариса раскрыла свои жаркие объятия. Она сидела на крыльце и красила ногти. «Ну, что ыт решил» - спросила Лариса. «Так стреляют». «Заходи. Подождём, когда у армии Украины будет обед». Мы нырнули в погреб.
В погребе было уютно. Выбеленные стены, деревянные полати, вино в бутылке играло свою мелодию, хрустел огурец в кадушке, пьяная слива спала… Лариса покрасила ногти, мягкой ладонью провела по моим волосам, и прижалась ко мне тёплым, пахнущем вишней, летними смолами, телом. От неё исходил запах некоей благости, сердце сжалось от любви. Время летело и усыпляло.
«Пойду, погляжу, кончилась ли бомбёжка. Цел ли дом». Я разомлел и задремал. Проснувшись понял, что Лариса не приходила уж что-то долго. Я выполз из погреба. На улице было тихо. На том месте, где стоял дом Ларисы, зияла огромная остывшая воронка. Я, затаив дыхание, заглянул в её черное месиво.
Подёрнутому жаром небу, кузнечикам, трубивших славу утренней росе, эмалевому рассвету над грядками моркови не было дела до ненависти, с которой люди истребляют друг друга.
Под листьями лопуха я увидел руку с крашеными ногтями. Лариса была многообещающе широка и красива и погибла также прекрасно.
Она была повсюду: на грядке клубники, среди кустов чайной розы, волосами она зацепилась за жасминовый куст, сливаясь синью глаз с небом бездонных перистых облаков. Я внезапно ощутил страшную боль в каждой клетке своего тела, словно не Ларису разорвал на части снаряд, а меня.
«Бедняжка» - сказала мама. «Зато не будет тащить меня в ЗАГС. Изловила и в погреб отвела. Вот штучка была эта Лариса» - огрызнулся я.
«Валик, мы завтра с отцом уходим с беженцами. Договорились насчёт машины». «Я готов». «Чего? - пробурчал отец – только не думай, что поедешь с нами. Выбирайся сам».
Я не поверил своим ушам. Ведь я был убеждён, что крепче, чем родня, меня никто не любит на этом свете.
Я лежал без сна и тихо подвывал на луну. Утром взял берданку, огладил приклад, сопли текли по щекам, а перед глазами стояла Лариса. И пошёл на войну.
Ирина Бауэр «Валик» из сборника «Судьба Донбаса» 2017г.

Картина 2

Сцена 6

Передний край. Окоп. Ком. Сапёров. Дубровский, Витя Пятёркин.

Командир: «Артналёт отвлёк внимание немцев на этом участке. Ползите за сапёрами».
Дубровский и Витя Пятёркин. уходят.
Дуброский: «Кажется линию фронта перемахнули. Передохнём. Почистимся. Вон будка стрелочника… Никого».
Заходят, чистятся, отдыхают.
Дубровский: «Ближе к нам село Малоивановка. С одной стороны оно не приметное, но с другой – дорога на Дебальцево. Надо устроить там явку и идти разведать Дебальцевский укрепрайон. После чего ты, с заходом в Малоивановку, отнесёш разведданные через линию фронта. Не забоишься один обратно идти».
Витя: «Мне ненависть не даёт бояться, дядь Лёня. Вы так хорошо шпрехаете по-немецки. Неужели вам нравиться фашистский язык?»
Дубровский: «Не фашистский, а немецкий. Нравится. Это язык великих лириков и мудрецов. Германию нельзя сравнивать с Гитлером. Самая большая слабость – ненависть к любому языку, нации. В любой нации есть люди и есть сорняк».
Витя: «А я без ненависти не могу. Как вспомню, как гестаповец на допросе подпольщицу Юлию Швыдкову ножом исколол. Рассказывают: неделю держал её в одиночке голодную. Потом на кончике ножа – фашистская гадина, к ее лицу кусочек хлеба поднес: «Ну… У кого из твоих подруг справки насчёт здоровья липовые? Кто, таким образом, от неметчины укрывается? Где листовки печатала и кто у вас главный всей вашей шайки? Жратвы получишь от пуза!» – Так Юля в ответ плюнула ему в морду. Озверел, гад, ножом, каким хлеб резал, тыкать в неё стал, звезду на спине вырезал и грудь отсёк. Устроить бы им какую-нибудь диверсию, как Юра Алексенцев с Анатолием Стрельцовым кинотеатр «Красный маяк» в разгар сеанса взорвали. Сам немецкий генерал нашел под его обломками смерть».
Дубровский: «Хотел бы я посмотреть на этого героя».
Витя: «Погиб он. Его каратели окружили, полицаи предали. Юра отстреливался до последнего. Потом подпустил гадов поближе и последней гранатой взорвал себя и их. Наше комсомольское подполье – из булатной стали, кого ни возьми, Галя Серикова, например, на допросе кинулась на карателя, хотела в горло ему зубы вонзить, так он, душегуб, в ярости ей под ногти палочки острые подзагонял. Как ни издевался – никого не выдала, не нарушила клятвы. А Стрельцова Колю так изуродовали, что когда Красная Армия освободила город, его труп только по записке в кармане и опознали. Он с Юлей Швыдкой – комбродские. Вместе в школе десантников учились. Повоевать успели. Правда, недолго: под Старым Осколом попали в плен. Бежали. Хоть и измученные, голодные, а домой дошли. Не стали отсиживаться. Через секретаря подпольного горкома Галю Серикову связалась с Надей Фесеенко и включились в работу! Они не непросто стали подпольщиками – бойцами партизанского отряда: стратегические узлы взрывали, мосты! Воевали по-настоящему! В подвале Юлиного дома листовки печатали – вся наша область читала! И каждая – для немцев смертью оборачивалась. Эх, если бы не предатели. Надя с Галей в одной камере – в 14-й, в доме Васнёва – там тюрьма находилась, век доживали. Маме Галиной перед казнью свидеться разрешили – не узнала она дочь свою: остриженную, почерневшую, измученную от пыток, платье от крови прилипло к телу. «Не плачь, мама, не надо, наши скоро вернуться» - так Галя пыталась утешить свою маму. Гитлеровские палачи и их прихлебатели перед казнью со связанными руками и табличкой «Партизан» на груди провели их по городу. Шли – измученные голодом и пытками. С трудом передвигали ноги опухшие. Надя вся в ранах и чиряках (от простуды они ей всё тело покрыли) даже нашла в себе силы крикнуть «Товарищи! Красная Армия вернётся, советский народ непобедим! Смерть немецким оккупантам!»
Дубровский: «Завидные у тебя друзья! Геройские они ребята и погибли геройски. Жаль. Но мы с тобой, Витя, вывод должны из этого серьезный сделать: умереть геройски – это ещё полдела, а вот выполнить задание и остаться живым для нового… уже вопрос! Как можно больше взвешенности и осторожности, слышишь! Не горячиться ни при какой ситуации. Не смерти бойся – бойся не оправдать доверия, не выполнить поставленного задания. Самая большая слабость – это все-таки слепая ненависть. Не знаю, смогу ли я выдержать то, что выдержали мои ровестники. Они решили вопрос своей совести ценой своей жизни, приблизили час победы
В нашем с тобой положении, Витя, главное то, что когда говоришь всё, что думаешь, думай, что говоришь. Ну, отдохнули, поговорили и в путь».

Идут по дороге.
Витя: «Дядь, Лёнь, правда, что Гитлер пришёл к власти демократическим путём. Получается, что весь народ Германии проголосовал за Гитлера».
Дубровский: «Оболванить средствами массовой информации можно любой народ. Демократия – универсальное орудие в руках властвующих проходимцев. Любое преступление легко прикроют якобы заботой о народе. Тут надо понимать, кто жиреет с этого – они или население. Достичь единства народа можно только соблюдая законы нравственности».
Витя: «Скоро будет Малоивановка».
Дубровский: «Войдём туда в сумерках».

Сцена 7

Малоивановка. Комендатура. На двери Приказ Алчевской районной управы об изьятии у населения политической литературы и кинофильмов. Входят в комендатуру. Комендант, женщина моет полы.

Дубровский: «Я переводчик Чернышевской комендатуры Леонид Дубровский. При отходе с Дона отстал от своей комендатуры. Простыл, болел, выздоровел и теперь разыскиваю её. Вот мои документы».
Комендант: «Кого можете назвать из Чернышевской комендатуры?»
Дубровский: «Герра Вольфа, помощника коменданта».
Комендант: «О, Вольф! Баварский мартовский кот! От него не только кошки – куры орали на всю Баварию – с перьями живьём кожу сдирал. Кстати, какое выражение у него всегда вертится на языке?»
Дубровский: «Всё от Бога и потому благо! Значит и зло – благо! – гер гауптман. А ещё: «В Германии каждое утро африканская обезьяна в постель мне подавала кофе».
Комендант: «Браво! Вы мне явно понравились – образованный и культурный! Ваше место в лучших рядах вермахта. Я приглашаю вас на ужин к нашему переводчику Цукру. У него русский шнапс есть. А это что за голодранец».
Дубровский: «По дороге приблудился гер комендант. Он – немец из придонцовских колонистов. Тоже потерялся, да мне с ним веселей идти».
Комендант, обращаясь к женщине моющей оплы:
Комендант: «Паша, отведи гостей к Цукру, пусть на стол накрывает».
Дубровский: «Пашенькой зовут, значит. Ну, ведите нас к своему Цукру».

Сцена 8

Идут втроём. Леон, Витя, Паша…? (Пелагея? Прасковья?)

Леон: «Какая-то ты, Пашенька, усталая, глаза тоскливые. Погляди, какие яркие звёзды в небе горят, морозец похрустывает ещё под ногами, но уже землей пахнет. Всё пробуждается и это не даёт право терять надежду».
Паша: «Я не теряла надежду, но она ждать утомилась. Сколько времени бесправия, нищеты, эти лохмотья – фуфайка, юбка с байкового одеяла, страх, что тебя в любой момент могут избить, унизить, как женщину».
Леон: «Это всё проходящее, мне ты показалась привлекательной, добродушной и в чём-то надёжной. Как ты думаешь, гитлеровские орлы раздавят в своих острых когтях серп и молот?»
Паша: «Не знаю, но своим презрением к смерти наши солдаты превосходят ваших орлов».
Леон: «Хороший ответ, располагающий к доверию. Так вот, Паша, буду с тобой откровенен, верь мне или не верь, но я – советский разведчик и мне позарез нужна твоя помощь. Если не возражаешь, я попрошусь у тебя переночевать, приду и всё потом объясню. Где ты живешь?»
Паша: «В здании почты… напротив сельуправы. В апреле 1942 года мы с сестрой Евдокией эвакуировались со своего села. Думали здесь немец нас не достанет, а он и сюда препёрса. Приходите, мы с сестрой вас будем ждать. Пришли. Вот здесь живёт Цукр». Стучит в дверь. «Госпдин, Цукр, герр комендант распорядился привести этого господина к вам на ужин и ждать его самого».

Сцена 9

Ужин у Цукра. Комендант, Леонид, Цукр, Цукриха.

Комендант: «Ничто так не греет душу, как холодная водка! Хороший у тебя, Цукр, первак. Но ты – дармоед! Учись у Леонида, как надо разговаривать на языке великой нации. Вот выгоню тебя вон, а Дубровского возьму – с ним общаться  - одно удовольствие».
Цукриха: «Упаси Вас Бог, от такого лиха! Добрейший отец наш. Мы за ваше здоровье с супругом каждое утро молимся, а вы нас обидеть хотите».
Комендант: «Как же смилостивиться, если у твоего мужа умственный кругозор уже, чем в моём унитазе дырка. Ха! ха! ха!».
Леон: «Ничего, под вашим руководством он обтешется. Истинные арийцы всегда приносят с собой наивысшую культуру, подчиняя себе другие народы и превращая их в слуг. Гер Гауптман, пожалуйста, скажите женщине, что вы пошутили, иначе она с ума сойдёт. Быть под вашей властью это такое счастье».
Комендант: «Для счастья ума не надо, если иметь достаточно глупостей.. вы согласны со мной, господин Дубровский?»
Леон: «Да, но сколько б ни было ума, его всё равно не хватит, чтобы жизнь прожить без глупостей. Я прошу всех выпить за то, чтобы я нашел свою комендатуру и передал привет «баварскому мартовскому коту» Вольфу от хлебосольного земляка – коменданта пока что Малоивановки».
Комендант: « Браво, Леонид! Браво! Вы непременно найдёте Вольфа и передадите ему сердечный привет от меня».
Леон: «Буду стараться, гер. Гауптман. Найду Вольфа и вместе с ним из свободной Украины буду делать процветающую страну».
Комендант: «И процветать в ней станет ни кто иной, а мы, хозяева. Восток будет заселён только людьми немецко-германской крови. Славяне принадлежат к семейству кроликов. Под свободной Украиной я понимаю людей, которые должны мыться один раз в месяц».
Леон: «Это кажется, слова гауптмера рейхскомиссариата «Украина» Коха».
Комендант: «Вы и в этом вопросе дока. Не правда ли замечательные слова. Мы выдавим из этой страны всё, до последней капли и остановим её биологическую силу обилием табака и водки. Ну всё, поужинали, пора спать. Где Леонида пристроить, Цукр?»
Леон: «Да я договорился с Пашей – у ней переночую».
Комендант: «Ооо! Ты, я вижу, Леонид, время зря не теряешь. Ха…ха…ха!»
Цукр: «Да, уж…ха…ха…ха…шустрый».
Комендант: «Пошли, Цукр, проводим его, прогуляемся перед сном».

Сцена 10

Жилое помещение. Евдокия, её дочь Люба – 12 лет, сын Паши – 1 год.

Евдокия: «Люба, Люба. Ну что же ты не уследила за малым. Кастрюлю каши из пшеничной сечки перевернул».
Люба: «Маам, я только во двор вышла, а он… вот…».
Входит взволнованная Паша:
Паша: «Выдь на улицу, поговорить надо».
Евдокия: «Шо там еще стряслось?»
Паша: «Такое, что во сне не привидится. Только я закончила мыть полы, как в комендатуру вошел немецкий солдат с хлопчиком. Стройный и очень приятной внешности. Лицо благородное и красивое. Решительно заговорил с комендантом. Показал какие-то бумаги. Комнедант сначала насторожился, а потом расплылся в улыбке и приказал отвести его к Цукру на ужин. Я повела их, а солдат убавил шаг, ошпарил меня чернотою своих глаз. Его участливый взгляд еще в комендатуре смутил меня, а ласковое обращение «Пашенька» чуть сознания не лишило. Что-то вдохнул в мою душу доброе, откровенно чистое и мужское, далёкое и почти неизвестное. Я забыла и про суровость времени и про лохмотья и нищету. Когда он прикоснулся к плечу у меня аж дыхание перехватило и что-то прошлось дурманящим шоком по всему телу. А он и говорит без всякого-якого мне в упор: «Я - советский разведчик. Мне нужна твоя помощь в выполнении задания Красной Армии. Согласна ли ты быть моей связной?» И шо ты думашь, я сначала растерялась, а потом согласилась! Сказал  к нам ночевать придёт и расскажет, что нужно делать».
Евдокия: «Як же ты смогла на такэ решиться! А вдруг нас проверяют?»
Паша: «Да нет, сильно доброе у него лицо, теплотою распахнутое».
Евдокия: «Ну, дай Бог! Коли так. А не влюбилась ли ты?»
Паша: «И шо? Муж погиб год назад, мне 20 лет. Я поверила ему. Я так захотела быть счастливой. Думаю, всё обойдётся».
Стук в дверь. Вваливаются комендант, Цукр и Леонид.
Комендант: «О! Ты, Леонид, не дурак. Пожелал бы тебе спокойной ночи, да сомневаюсь в этом. Ха… ха… ха…»
Цукр: «Да уж, с такими «ночлющками» это сложно. Ха… ха… ха…» (уходят смеясь. Цукр поёт «А он взял её девичью грудь и узлом завязал на спине…»)
Цукр и комендант уходят.
Леонид: «Да, тесно у вас. Где бы Витю определить спать?»
Евдокия: «Я его к соседям Аверкеевым отведу. У них попросторнее» (уходит с Витей, возвращается)
Леонид: «Что ж, дети спят, давайте поговорим. Помните, как мы пели до войны: «Броня крепка и танки наши быстры и люди наши мужества полны…»
Евдокия: «Быстры то быстры, но смотря в яку сторону? Так драпанули от родной границы, шо не замитылы як опынылысь у самой Волги».
Леонид: «Ничего, вот уже и Луганск вернули, на Северском Донце стоят наши войска. Главное, не терять оптимизма».
Евдокия: «Шо такэ оптимизм, я нэ знаю такого слова, а то шо нам скоро ноги от голодухы  прийдэться вытянуть, цэ точно».
Паша: «Да что ты, Дуся, так отчаиваешься, не пропадём. Скоро травка из земли выткнется: крапива, лебеда, щавель. А там и наши придут».
Леонид: «Правильно, Паша. Главное не опускать руки, и тогда всё будет в нашей власти. И победа тоже. Но чтобы её приблизить, надо помогать Красной Армии».
Евдокия: «Та мы не против, если шо чого нужно… мы богато кому тут помогалы. Комсомольского секретаря Рабинович Миру Наумовну три мисяца переховувалы. Дэ она сичас, нэ знаю, вроде в надёжном месте».
Леонид: «Мне нужна явочная квартира здесь и в Дебальцево, чтобы собрать разведданные о Дебальцевском укрепрайоне и отослать их с Витей в штаб армии, готовящейся к наступлению на этом участке фронта».
Паша: «Здесь будем мы, правда, Дуся? А в Дебальцево живет близкий друг нашей семьи Владимир Человский. Мне надо пойти с Вами в Дебальцево и представить вас ему».
Леонид: «Что ж, так и решим. Я беру пропуска на троих. Гер комендант, я думаю, не будет против, и мы идём в Дебальцево. А сейчас спать. Уже поздно».
Евдокия: «Я лягу с детьми». (уходит)
Леонид: «А где же лечь мне?»
Паша: «Так только моя кровать ещё есть».
Леонид: «Вместе?»
Паша: «Вместе».

Затемнение. Голос читает стих.
Где только не случается любовь?
Вот, вроде кругом – горе, слёзы, кровь.
А двое в том на счастье полюбили,
Про всё потустороннее забыли.
Прочь отошли страх и неверие,
К жизни вернулося доверие.
Оформилась любовью цель,
На жизнь, пусть в несколько недель.
В то всем условностям конец,
Им важен только такт сердец.
Коли желание,
Душевное признание,
В телесной близости,
Нет пошлости и низости.
Всё просто, ясно,
Им двоим прекрасно,
В надежде – не напрасно.
Леонид: «Какое у тебя тело – жаркое и тугое, неохота из объятий выпускать».
Паша: «И не выпускай. Я как тебя увидела, услышала, как ты прикоснулся ко мне, вспыхнуло желание быть твоей, с тобой. Только бы глядеть на тебя, пить твой голос. Мне так захотелось быть счастливой. Я весь вечер жила ожиданием тебя».
Леонид: «Ты меня тоже привлекла девической кротостью, надёжностью. Сначала я подумал лищь о привлечении тебя к выполнению задания, но что-то запало в сердце, и когда пришёл к вам, понял, что влюбился – нежданно, негаданно. Что мне приятно глядеть на тебя, слушать и каждый миг хотелось прикоснуться к тебе. А сейчас, когда я весь твой, а ты вся моя – я счастлив, как не был счастлив никогда в своей жизни».
Паша: «Как луна светит в окно – серебристо и шало. Я такого удивительного сияния никогда не видела».
Леонид: «Давай спать».

2015 год. Донбас. Монолог.

«И всё-таки их убили! Я боялся этого последние полгода. Их накрыло снарядом в нашей спальне, а меня оставило в живых. Зачем? Чтобы отомстить? Надо было раньше их мочить всех, кто припёрса к нам. Всех подряд. Может я и завалил бы того ублюдка, который убил их… И я теперь вою, как та собака между рельсами с отрубленной трамваем задней ногой. Они взорвали мою жизнь, разрушили, разрушили вместе с нашим домом, сожгли с нашим имуществом. У меня не осталось их вещей, которые я мог бы прижать к лицу, и закрыв глаза, вдыхать родной запах. Всё теперь воняет гарью. Этот запах преследует меня, когда засыпаю и когда просыпаюсь».
Иван Донецкий «Донецкий реквием» из сборника «Судьба Донбаса»

Картина 3

Сцена 11

Дебальцево. Квартира Владимира Человского. Входят Леонид, Паша, Витя.

Паша: «Здравствуйте, Владимир. Вот, привела к вам гостей. Прошу верить им как себе».
Влад.: «Кто вы и зачем здесь?»
Леон.: «Мы разведчики 3 ударной армии. Нам нужны разведданные о Дебальцевском укрепрайоне. Ввиду разгрома подполья вынуждены работать без связи. Нам нужна явка в Дебальцево и сведения о составе, численности войск, занимающих Дебальцевский укрепрайон».
Влад.: «Ну, с этим мы вам поможем. Мы тоже лишены связи с подпольем и Красной Армией, но сведения собирали и ещё соберем. Как добрались?»
Леон.: «Хорошо, итальянец подвёз».
Влад.: «Ааа. Кошкодав вас подвёз. Мы так итальянцев называем. У нас тут они всех кошек съели. О них даже песенку сочинили.
Дорогая, либе фрау, ем к обеду «мяу-мяу».
Мне осталось жить недолго.
Ах, дойчленд! Ах Вольга, Вольга!
Немцы их не особенно жалуют. Они у них на вторых ролях, вроде батраков получаются. Надёжные люди, знающае работают и ходят везде. Вчера на станцию очередной состав пришёл с «Тиграми» и «Пантерами». Сведения будут. За неделю соберем. И вам скажем где походить. Как подумаю, сколько они принесут нашей армии горя – сердце обливается кровью».
Витя: «Донбас никто не ставил на колени, и ни кому поставить не дано!»
Влад.: «Каждое дело начинается со сноровки. Наш народ привычен к любой работе, в терпении одолеет и любое лихо».
Леон.: «Ты, Паша, ступай домой и жди через 8 дней Витю».

Спустя 7 дней

Леон.: «Ну, Виктор, пора домой тебе за линию фронта, отнести разведданные о Дебальцевском укрепрайоне. Это чрезвычайно важно. Забудь про всё, даже про ненависть к врагу. Злоба ослепляет, а у тебя трезвый и зоркий взгляд должен быть. В нашем с тобой положении, Витя, главное, когда говоришь то, что думаешь, думай, что говоришь! Сейчас иди через Малоивановку, но больше тебе там появляться нельзя, пускай другого посылают на связь. Как и сюда в Дебальцево к Чекалину. А я пойду в Енакиево. Счастливой тебе дороги, Витя».
Витя: «И Вам, дядь Лёнь, удачи».

Сцена 12

Малоивановка. Квартира Евдокии и Паши Самарских. Входит Витя.

Евд.: «Витя, Господи, да заходи же в хату скорей!»
Витя: «Здрасте!»
Евд.: «А где же Дубровский?»
Витя: «Он позже придёт».
Евд.: «Ой, да что я бестолковая, разбалакалась! Ты же голодный! Вот… молочка трошки осталось».
Витя: «Молоко детям оставьте. А вот щи с щавелем я поем с удовольствием».
Евд.: «Ну, а тэпэр ляж поспы».
Утро. Виктор спит, Паша
Паша: «Вставай, утро давно уже. Что там с Лёней, скоро придёт?»
Витя: «С ним всё впорядке. Передавал вам привет. Обещал появиться к концу апреля. Где люба с тётей Дусей?»
Паша: «Пошли в соседнее село, обменять вещи на пролукты, а мне пора в комендатуру, полы мыть. Ты уж присмотри за малышом».
Витя: «Тёть Паш, а у вас в селе случайно гитары ни у кого нет?»
Паша: «Гитары? Зачем?»
Витя: «Я под гитару и «Стеньку Разина» и немецкие песни петь могу. Ваш комендант лирический человек. Вот увидите, быстро пропитание раздобуду».
Паша: «До ладу придумал. Будет тебе гитара».
Через время полицай приносит ему гитару.
Полицай: «Ну-ка, брынькни чего-нибудь, да позабористей, подывлюсь, якый из тэбэ артыст?»
Витя: поёт «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный…»
Полицай: «А ещё?»
Витя: «Я бы тебе весь день пел, но есть так хочется, что аж кишки выворачивает».
Полицай: «Ладно, я шас!» Уходит, притаскивает пару буханок хлеба, банку тушенки. Витя поел хлеба и сыграл «Лили Марлен».
Полицай: «Пишлы к коменданту! Вин цэ дило любэ. Хай послухае. И тоби польза и мэнэ похвалэ».
Комендант слушает «Лили Марлен», хвалит Витю.
Комендант: «Карашо, Витоль! Больше пой немецкие песни. Пожди немного, и я тебя в «гитлер югенд» определю. Выдать ему паёк, и вот ещё сало. Найдёшь свой мамка, ко мне её приведи, я и её похвалю».
Поздний вечер. Помещение сестёр. Витя, Паша, Евдокия.
Витя: «Мне пора идти к линии фронта».
Паша: «Спой на прощание что-нибудь фронтовое. Потиху».
Витя: «Слушайте…» играет
«Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой…»
Евдокия: «Вот, одень мешок, я туда пять картофелин положила и сало с хлебом. Будешь настоящим мешочником».
Паша: «Ты ж смотри, не выпускай себя из рук, пока не попадёшь  к нашим. Поосторожней будь!»
Линия фронта. Передовая охранения увидели как кто-то вскочил, побежал и был срезан очередью из пулемета. Они поползли и вытащили его.
Солдат: «Товарищ командир, вот пацана вытащили, ранение в живот. Эй, ты живой?»
Витя: «Часы… часы… там… передашь…»
Коман.: «Давайте его быстро в госпиталь, а часы в разведотдел».

Сцена 13

Помещение сестёр. Паша с сыном входит Леонид.

Паша: «Наконец-то вернулся!» (обнимает, плачет)
Леонид: «Ну, вот тебе раз! Надо радоваться, а ты… Ну, вытирай же скорее слёзы!»
Паша: «Да… да… Садись за стол, у нас как раз борщ с крапивы… Ешь… (Леонид ест)
Леон.: «Спасибо. А сейчас… на-ко вот, разведданные по Енакиевскому укрепрайону, спрячь. Придёт связной, отдашь. И с Дебальцево, Владимир, или от него будет приходить, приносить разведданные, ты их прячь, а затем передавай связным. Меня арестуют непременно здесь, но, так надо. А вы ничего не бойтесь. Немцы сами привели меня к вам, на этом и стойте, как бы они не ухитрялись обмануть вас».
Входит Цукр
Цукр: «Опять к нам? А что же Чернышевская комендатура? Не нашли?»
Леон.: «Не нашел, вот и вернулся. Наверно буду в вашей служить».
Цукр: «В нашей комендатуре все места заняты. Ишь умный какой».
Уходит и приходит уже с двумя полицаями и ведут Леонида в комендатуру.
Коменд.: «Зачем вернулся?»
Леон.: «Заболел, провалялся в Енакиево у деда Ерофея. Вернулся. Думаю у вас служить».
Коменд.: «Вольфу привэт нэ пэредал, комендатуру свою не нашёл. Отправить его в Алчевск, в гестапо, пускай разбираются. Приведите сюда сестёр.
Приводят сестёр.
Комендант: «Ну докладывайте, какую большевистскую заразу вы развели в своей холерной холупе?»
Сёстры: «Гер комендант, ничего мы не разводили», ничего мы не знаем».
Комендант: «Как ни чего не знаете? Ты же жила с ним?»
Евд.: «Ну, була! Була вена с вашим пэрэводчиком! А то зробышь, як вы сами толкнули його на нэи! Попробуй нэ пидчинысь!»
Цукр: «Русские всегда себе на уме, особенно бабы, они фанатичнее мужиков».
Комендант: «Выпороть их, и чтоб больше не грешили в моём владении! Если узнаем, что соврали, расстреляем вместе с детьми.

Монолог в темноте
Запись немецкого инженера Германа Гребе о массовом убийстве евреев в 1941 году в украинском городе Дубно, совершенном гитлеровцами.
«Эти люди разделись без крика и плача, встали семейными группами, сказали прощальные слова и стали ждать, когда эсэсовец, который стоял у ямы с кнутом в руке, подаст сигнал. Я обратил внимание на семью из восьми человек, в которой были мужчина и женщина – оба в возрасте около пятидесяти лет, их сыновья в возрасте примерно от двадцати до двадцати четырёх лет и две взрослые дочери примерно двадцати восьми и двадцати девяти лет. Пожилая женщина с белоснежными волосами держала на руках годовалого ребёнка и пела ему, щекоча его при этом. Малыш верещал от удовольствия. Супружеская пара смотрела на него со слезами на глазах. Отец держал за руку мальчика лет десяти и говорил ему что-то ласково; мальчик старался сдержать слёзы. Отец указал на небо, погладил его по голове и стал ему что-то объяснять.
В этот момент эсэсовец, стоявший у ямы, стал что-то кричать своему товарищу. Тот отсчитал человек двадцать и приказал им пройти за земляной вал. Среди них была и та семья, о которой я только что упомянул. Я хорошо помню девушку, стройную, с чёрными волосами, которая, проходя мимо меня, указала на себя и сказала: «Двадцать три». Я обогнул вал и встал напротив огромной могилы. Люди были уложены плотно один подле другого и лежали друг на друге так, что вилны были только их головы. Почти у всех из головы на плечи текла кровь. Некоторые из расстрелянных ещё шевелились. Некоторые поднимали руки и поворачивали голову, чтобы показать, что они живы. Могила почти на две трети была полна. Я подсчитал, что в ней лежит около тысячи человек. Я посмотрел на человека, который занимался расстрелом. Он был эсэсовцем, который сидел на узкой полоске земли между ямой и валом, покачивая свесившимися в могилу ногами. Он держал на коленях автомат и курил сигарету. Люди, совершенно голые, спустились вниз по нескольким ступеням, сделанным в глиняной стене ямы, и пробрались по головам лежавших там людей к месту, куда направил их эсэсовец; некоторые ласково глади тех, кто ещё был жив, шёпотом обращались к ним».
«Огнепальные строки». Павел Бойченко, в книге А. Медведенко «Пекучий огонь пламени».

Картина 4

Сцена 14

Гестапо. Алчевск. Начальник СД майор Мейснер. Допрос.

Майор: «Садитесь. Ну, рассказывайте, сколько групп заброшено в тыл нашей армии?  Кто главный? Ты?»
Леон.: «Я не понимаю вас, господин майор. Я – переводчик Чернышевской комендатуры. Честно служил великому рейху. При отступлении…
Удар по шее… упал. Очнулся. Сел на стул.
Майор: «Эту легенду вы расскажите кому-нибудь другому, а не мне. От наших агентов мы имеем от вас сведения. Вы – советский разведчик. Где и когда вы получили ранение в ногу?»
Леон.: «Во время Харьковской операции, перед тем, как попал в плен».
Вошёл в петлюровской форме (жёлто-блакитной) полицай. На рукаве трезубец.
Полицай: «Я один из руководителей Ворошиловградской подпольной националистической организации. Свыше трёхсот человек насчитывала она перед войной. Состояла в основном из педагогов и студентов институтов города. Мои агенты докладывали о вашей связи с институцкой коммунистической сволочью».
Леон.: «Вы лжете! Я белорус, и никакого отношения к вашему городу не имею».
Удар резиновой плетью свалил его снова. Битье продолжалось с перерывом на повтор вопросов. Кто, где, когда…
Камера. Леонид очнулся. Монолог про себя.
Леон.: «Так, меня допрашивал сам начальник гестапо. Значит на меня обратили серьезное внимание. У них дефицит профессиональных, да, просто образованных кадров, могущих работать с местными военнопленными. Улик у них никаких. Талдычат: кто, где, когда… Что ж, будем ждать проверки моих документов».
Прошло двое суток. Вызов. Снова кабинет майора.
Майор: «Ну, что, решили сознаться?»
Леон: «Господин майор, мне сознаваться не в чем. Я готов умереть от голода в вашем жутком клоповнике, но мне обидно дальнейшее пребывание в бездействии. Я считаю это преступлением перед моей совестью, ведь я молод и могу ещё принести много пользы для великой Германии».
Майор: «Значит, вам сознаваться не в чем? Сейчас мы вас расстреляем. Вывести во двор и расстрелять».
Леонида выводят во двор и ставят к стенке, напротив отделение автоматчиков. Майор.
Майор: «Приготовиться…»
Леонид: «Я – переводчик Чернвшковской комендатуры».
Майор: «Огонь… (автоматные очереди поверх головы)
Леонид сползает по стене. Очнулся.
Майор: «Господин Дубровский. Я приношу вам самые искренние извинения. Мы получили подтверждение о том, что вы действительно верой и правдой служили Рейху. Так как Чернышковская комендатура передислоцирована на другой участок фронта, по соглашению с ними вы поступаете в распоряжение тайной полевой полиции «ГФП 721», расположенной в Сталино, будете выявлять евреев, подпольщиков и сочувствующих им. Непосредственно будете в подчинении руководителя ауссенкоманды в Кадиевке – идите вниз, вас ждёт машина».
Леон.: «Спасибо, Господин майор, я вам очень признателен за  оказанное доверие. Думаю, что руководство ауссенкоманды будет мною довольно.

Сцена 15

Комната в общежитии гестапо на двоих. Леонид и помощник Рунцхаймера, Александр Дробилкин.

Дробил.: «Главное в нашей работе никакой пощады к евреям, коммунистам, подпольщикам, к сочувствующим. Я их расстреливаю, забиваю до смерти.  Мы руководим деятельностью полевой жандармерии, полевых и местных комендатур, полицаями, даже привлекаем воинские части для истребительных акций. Ну и школу диверсантов тоже мы укомплектовываем, контролируем. Так что ты попал в хорошее место. Второй помощник Рунцхаймера это должность, её ты должен оправдать активным участием в допросах, знать кого задержала полиция, кроме того тебе контролировать биржу труда. Правда, не повезло тебе, мы уже всех подпольщиков в Краснодоне, Луганске уничтожили. Вот она работа по внедрению провокаторов. Кое-где «комсомольцы» ещё остались, ну да, скоро и этот посев выкосим. Буквально вчера одна жидовочка мне попалась, ихним секретарём была. Представляешь, иду я по Кадиевке, вдруг, у крайней мазанки дверь скрипнула и из не козочка черноволосенькая под акацию – плюх из ведра помои и скорей в нору, чтоб никто не заметил. Ринулся вслед за ней. Все крючки махом повышибал. Нырь в землянку, а она забилась в угол… воробушек… тёпленький такой птенчик. Там же в гнёздышке и покрыл. Потом сюда притащил. Когда приказал кофе в постель подавать, так она, сучка, что вздумала! Подошла к кровати и в морду мне кипятка – всю кружку! Если б не увильнулся – вместо глаз одни бы пузыри пооставались. Хотел до смерти забить стерву, да вовремя спохватился. Чуть тёпленькую в каменоломни отправил с камнедробильной техникой познакомиться. Работы сейчас у нас хоть и маловато, но она опасная. Но мы всех изведём, чтобы и на семена не осталось».
Леон.: «Работы для нас всегда хватит. Но надо уметь целить в самое сердце, в душу. Вдалбливать в их сознание культ разврата, предательства, садизма, вседозволенности по отношению к врагам. Сделать так, чтобы честность и порядочность у всех вызывали только одну насмешку. Да здравствует хамство, ложь и животный страх друг перед другом. Хай Гитлер!»
Дробил.: «По твоему дубинка и шомпола чушь?»
Леон.: «Я так не сказал, просто тоньше надо работать. Одни шомпола это отрыжка прошлого, а мы с тобой должны смотреть в будущее. Хороший пастырь стрижёт овец, а не обдирает их».
Дробил.: «Ладно, поеду в тюрьму, поразвлекаюсь маленько».
Леон. (монолог про себя): «Так то, что я устроился в самом змеином гнезде, это хорошо. Но без связи с подпольем я не смогу разрушать их деятельность. Да и помощь понадобиться мне самому. Надо рисковать , идти на доверии. Пойду кА я на рынок.

Сцена 16

Рынок. Леонид. Сапожная мастерская. Сапожник Незамутинов Рафаил Юрьевич

Леонид (монолог про себя): «Так… Сапожник Незамутинов Рафаил Юрьевич, татарин. Зайду, надо рисковать. Нужна связь, помощники».
«У вас есть чем подбить мои каблуки?»
Сапож.: «Вот, выбирайте на любой вкус».
Леон.: «Вот эти. Думаю, на мой век хватит».
Сапож.: «Зачем же заранее обрекать себя. Живите долго. Только не пакостите».
Леон.: «А как по вашему, что это такое пакость?»
Сапож.: «Чудовище. Может быть незаметной, но безвредной никогда не бывает».
Леон.: «Тогда это по моей части. Я воюю с ней понастоящему».
Сапож.: «Это правильно. Но когда воюешь с чудовищем, надо остерегаться, как бы самому не превратиться в него».
Леон.: «Воюю с пакостью – комиссарами и евреями. Если бы ты знал, какие мы готовим из них деликатесы с помощью камнедробильной машины на шахте «Ильича». Вам такое даже и не снилось. Спасибо за работу. Получите оплату».
Комната для приёма в полицейском участке. Леонид вызвал сапожника, и следом информатора, с интервалом в 10 мин.
Леон. (монолог про себя): «Что же, я не ошибся. Два дня и камнедробилку взорвали подпольщики. Начну разговор с сапожником, затем, с приходом информатора, закрою его в подсобке, пусть услышит разговор. Чтоб всё стало ясно и ему и мне».
Сапож.: «Вызывали?»
Леон.: «Да, вы не догадываетесь, зачем я вас пригласил?»
Сапож.: «Нет. Скажите».
Леон.: «Нам стало известно, что вы взорвали камнедробилку на шахте «Ильича».
Сапож.: «Как я с хромой ногой всё это сумел проделать? Туда и здоровый-то человек не проникнет. Я – сын репрессированного коммунистами, сидел в тюрьме как правотроцкистский шпион».
Леон.: «Я бы вам охотно поверил, но…»
Входит дежурный, доложил, что к нему другой вызванный.
Леон.: «Пусть войдёт через пару минут. Ты иди в подсобку и чтоб ни звука».
Входит вызванный информатор Коваленко.
Леон.: «Здравствуйте Коваленко. Ну, что нового разузнали о подполье, о сочувствующих?»
Коваленко: «Я, господин следователь, вот тут записал разговор знакомых торговок, где укрываются девчата от неметчины, и у кого можно достать справки о плохом здоровье. Еще мне коммунист, проводивший коллективизацию в нашем селе, на глаза попался, я проследил за ним, вот адрес записан».
Леон.: «Так, адрес… (читает записанное). Ну, молодец! О нашем разговоре ни кому ни слова. Надо накрыть всю банду. Идите… (подходит к подсобке)… Выходите. Вообще так, сегодня у меня нет больше времени заниматься вами. Учитывая, что вы из семьи репрессированных, ваше плохое здоровье, я вас отпускаю. Идите, но о Коваленко ни слова».
Сапож.:  «Будьте спокойны, господин Следователь. Не подведу».
Леон.: «Дня три я вас беспокоить не буду. В Макеевку поедем мальчишку ловить. Ишь мельмец, немецкие печати для бланков приноровился делать. Но потом вызову».

Сцена 17

Общежитие. Вечер. Евдокия, охранник, Леонид.

Евдокия: «Господин полицейский, здесь проживает Леонид Дубровский?»
Охранник: «Переводчик Дубровский? Да. Здесь. Позвать?»
Евдокия: «Да».
(Охранник уходит, выходит следом Леонид)
Леонид: «Евдокия! Здравствуй! Как хорошо, что ты пришла, пойдём в комнату, я один».
Комната в общежитии
Леон.: «Ну как вы? Что Паша?»
Евдокия: «Так житья нет от Цукра. Издевается над намы и регочеть: «На свалке уже ваш Дубровский. Паша высохла вся от незнания и разлуки. Бумаги ваши с той стороны приходили, забрали. На днях должны ещё прийти. Вот я и решила до вас дойти. Мож што передать надо?»
Леонид: «Да, да, надо. Сейчас я отпечатаю письма коменданту, Цукру и начальнику полиции, чтоб не смели трогать вас. И для передачи связному, вот тут на сегодняшний день начало июня, поступления и перемещения немецких войск на рубеже Дебальцево – Сталино. А вот здесь списки диверсантов, сколько удалось узнать. Больше сюда не приходи. Я найду кого послать бланки с печатями передашь в Енакиево, вот по этому адресу и в Дебальцево Владимиру. У них появится возможность передвижения. Через вас связь с разведкой фронта. Не знаю, как Паша, а мне здесь среди этих зверей выть хочется. Пусть приходит через месяц. Заодно новые разветданные передаст, новые списки диверсантов и агентах гитлеровцев. Это с переданными тебе списками будет где-то за 130 человек. Сколько вреда они могут нанести в тылах нашей армии. Надо их выявить до нашего наступления на Донбас. Пошли, я провожу тебя до сквера». (уходят)

КПП общежития полицай-комиссариата. Паша подходит, Леон.
Паша: «Лёня!»
Леон: «Наконец-то пришла! здесь быть опасно. Тут все следят друг за другом. Незачем чтобы тебя видели со мной. У меня есть ключ от квартиры связной, она ушла за линию фронта. Пошли туда!»

Квартира. Паша. Леонид. Обнимаются страстно.
Паша: «Господи. Я уже не чаяла такой встречи. Безумие моё нестерпное! Вот так бы превратиться в маленькую-маленькую букашку и вечно жить на твоём теле, вдали от чужих глаз и наслаждаться тобой. Лёнь как тебе удалось войти к ним в доверие?»
Леон.: «Это меня в Алчевске отделали. Клали лицом вниз на скамейку и били плётками. Ставили к стенке и расстреливали. Кончится война, увезу тебя в Москву».
Паша: «Неужели в саму Москву!»
Леон.: «Да».
Паша: «Но сколько еще придётся вытерпеть? Нас с Дусей избили и выпороли, требовали сознаться, что ты разведчик. Страшно попадать под пытку».
Леон: «Я понимаю, насколько всё это опасно и сложно, но сегодня мы не имеем права заботиться о себе. Купаться в своей любви, не зная ни обязанностей ни долга… В этом есть что-то низменное и непрочное. Помогать Красной Армии – вот что истинное счастье. У меня есть для тебя задание. Перейдёшь линию фронта, доставишь собранные данные. Я тебе укажу самый короткий путь, если ты конечно согласна…»
Паша: «Да. Я пойду». (Обсуждают задание)
Леон.: «Скоро у нас ужин, опаздывать не полагается. Потом приду».

Комната. Дробилкин. Леонид.
Дроб.: «С бабою прохлаждался… Ух и твари они! Только сейчас понял – до чего же стервозное у них нутро! Представляешь, только что допрашивал одну халявку с пятилетним пацанёнком. Как ни изощрялся – молчит, хоть убей! Вот этой удавкой задушил у неё на глазах её же чадо – и не призналась, только сознание потеряла. Пришлось обоих отвезти на шахту 44-бис и отбросить в шурф. Ну и тварь! Ребёнка не пожалела! Хотя я сегодняшним днём доволен. Щипцами вытащил из одного преступника место, где собирается завтра диверсионная группа Юнусова.
Леон.: (монолог про себя) «Что делать? На завтра спланирована нападение на склад горюче-смазочных материалов. В группе Юнусова, Богоявленской до 70 человек. Сегодня собираются для уточнения у откатчицы Заикиной. Послать некого, все мои связные ушли на задание. Зоя Сухорукова ушла за линию фронта передать данные о расположении  укреплений на восточном берегу реки Молочной. Выход один – идти самому! Опасно. Среди актива группы может оказаться и провокатор, уж больно много знает Дробилкин. Но подставлять столько людей под наковальню врага ради своей жизни? Нет. Я не имею на это права. Август. Наши под Курском наступают. Скоро и здесь, на Донбасе начнётся наступление. Пора».

Комната. Паша. Входит Леонид.
Леон.: «Скорее уходи. В подполье провокатор. Надо упредить массовые аресты. Пойдёшь как договорились через болото по направлению к Миусу. Пожалуйста, будь осторожна, мы обязательно сыграем с тобой свадьбу».
Паша: «Лёня, ты сам то успеешь уйти из этого змеючника?»
Леон.: «Постараюсь. Надо еще одну подпольщицу освободить. Вот тогда и уйду. Август. Под Курском наши перешли в наступление, скоро и здесь, на Донбасе, начнётся. Иди». (Обнимаются).

Утро. Арест. Пытки. Истерзанный Леонид.
Дробилкин: «Ну, теперь будешь говорить? Что за женщина к тебе приходила? Связная?»
Леон.: «Буду. Я вам сейчас такое скажу, что у вас уши поотпадают. Знаете, я не только советский разведчик, я еще и еврей! По вашему Юда! Юда я! Жид! Ха…ха…ха…
Мейснер: «Ай, яй, яй! Зачем так не жалеть себя! Вы думаете, что ваши муки будут высоко оценены?»
Дробилкин: «Вот ему! Ни эха, ни тени не останется после тебя – умрёшь весь! Я! Я! Все твои заслуги напялю на свой мундир! Стану уважаемым человеком! И буду готовить следующую погибель вам русским!»
Мейснер: «Мы найдём способ, как это сделать. Вы исчезнете без следа. Поймите же, наконец, время существует только для того, кто существует, хотя бы в памяти».
Леон.: «Бросьте, господин полицай-комиссар, я не из тех, кого можно купить жалостью к себе. Я честно выполню свой долг перед Родиной. Меня не волнует своя судьба, только судьба Отечества!»
Мейснер: «Родина! Отечество! Это власть и политика, это интриги, эгоизм. Вы не вписываетесь в это. Родина забудет о вас, наплюёт на ваш подвиг. В этом победа будет за нами».

Вбегает другой полицай
Полицай: «Эвакуация! Русские прорвали в ночь на 18 Миусский фронт! Срочная эвакуация в Днепропетровск.
Камера тюрьмы. На стене надписи. Читает заключенный.
8/IX-43г. – пытали зверски
9/IX-43г. – заворачивали обнажённого в проволоку и пропускали ток
10/IX-43г. – допрос, били
11/IX-43г. – снова допрос, били
12/IX-43г. – допрос, били
13/IX-43г. – подвешивали вверх ногами и жгли раскалёнными прутьями
22/IX-43г. – наверно сегодня меня убьют. Иду на смерть за светлое будущее и счастье молодого поколения, которое будет лучше нас. Да здравствует моя дорогая Родина! Знаю, победа будет за нами! Мама, живи счастливо! Лев. (Заключенный взял последнее число в рамку).

Монологи. На сцене появляются портреты молодогвардейцев.
Как они били нас, как же нас мучили,
Резали звезды и жгли и калечили,
Только мы верили в самое лучшее
И, умирая, мы в Родину верили.
Нас не сломили. Мы верили, верили.
В нашу победу и в жизнь вашу яркую.
И умирали, шагая в бессмертие,
Мы молодая, но всё-таки Гвардия.

Ульяна Громова, 19 лет. На спине вырезана пятиконечная звезда, правая рука переломана, поломаны рёбра.

Лида Андросова, 18 лет. Извлечена из шахты без глаз, уха, руки, с верёвкой на шее, которая сильно врезалась в шею. На шее видна запёкшаяся кровь

Аня Сомова, 18 лет. Её избивали, подвешивали за косы. Из шурфа Аню подняли с одной косой – другая оборвалась.

Шура Бондарева, 20 лет. Извлечена из шахты без головы и правой груди. Всё тело избито, в кровоподтеках, имеет чёрный цвет.

Люба Шевцова, 18 лет. 9 февраля 1943 г. после месяца пыток, расстреляна в Гремучем лесу неподалёку от города вместе с О. Кошевым, С. Остапенко, Д. Огурцовым и В. Субботиным.

Ангелина Самошина, 18 лет. На теле Ангелины были обнаружены следы пыток, выкручены руки, отрезаны уши, на щеке вырезана звезда.

Шура Дубровина, 23 года. «Перед моими глазами встают два образа жизнерадостная молодая комсомолка Шура Дубровина и изуродованное тело из шахты. Я видела её труп только с нижней челюстью. Её подружка Майя Печливанова лежала в гробу без глаз, без губ, с выкрученными руками».

Майя Печливанова, 17 лет. Труп обезображен: отрезаны груди, переломаны ноги, снята вся верхняя одежда. В гробу лежала без губ, с выкрученными руками.

Борис Главан, 22 года. Из шурфа был извлечён связанным с Евгением Щепелевым колючей проволокой, лицом к клицу, кисти рук отрублены, лицо изуродовано, живот вспорот.

Евгений Щепелев, 19 лет. Евгению отрубили кисти рук, вырвали живот, разбили голову.

Володя Жданов, 17 лет. Извлечен с рваной раной в левой височной области, пальцы переломаны и искривлены, под ногтями кровоподтёки, на спине вырезаны две полосы шириной 3 см. и длиной 25 см., выколоты глаза и отрезаны уши.

Клава Ковалёва, 17 лет. Извлечена опухшей, отрезана правая грудь, ступни ног сожжены, отрезана левая рука, голова повязана платком, на шее видны следы побоев. Найдена в 10 метрах от ствола между вагонетками, вероятно была сброшена живой.

Страшно думать о тех человеческих страданиях, которые они перенесли. Но мы должны знать и помнить, что такое фашизм. Самое ужасное, что среди тех, кто издевательски убивал молодогвардейцев, в основном были полицаи из местного населения. (амнистированы в 1956 г. Н. С. Хрущёвым). Тем страшнее наблюдать сейчас за возродившемся на Украине нацизмом, за факельными шествиями, за лозунгами «Бандера – герой».
Вот что бывает, когда забываешь тех, кто погиб за свой народ, свою Родину. Нельзя позволить ни себе, ни кому забывать их.
Владимир Спектор из Сборника «Судьба Донбаса» «Имя им – молодая гвардия».

Эпилог.
д/х баллады А. Е. Медведенко «Нельзя не вернуться».
Голос за сценой.
  Газета «Труд» за 4.07.1979 г. Из статьи зам.председателя  КГБ СССР генерала Г. К. Цинёва о зафронтовых разведчиках:
  «… Это действительно были яркие и драматические операции. Каждая из них – пример борьбы за победу до последнего дыхания. Трижды уходил на задание за линию фронта разведчик особого отдела Леонид Дубровский. Он проник в фашистский контрразведывательный орган «ГФП-721» и работал в нём переводчиком, сумел выявить и передать в особый отдел фронта данные о 136 сотрудниках и агентах гитлеровцев».
  О награждении Бреннера Льва Моисеевича ходатайствовал и полковник внешней разведки в отставке Атьков Юрий Наумович, на что в «нулевых» был дан ответ:
«С учётом того, что память о Л. М. Бреннере увековечена в художественной литературе, возбуждать ходатайство о награждении государственной наградой принято нецелесообразно».
  Заместитель начальника отдела Управления кадров ФСБ С. Лисун.

2015 г. Донбас. Монолог Доктора.

«Саша, ты посмотри вокруг, посмотри! Красота-то какая, замечательная! А? Какая у нас с тобой красивая земля, у-мо-пом-ра-чи-тель-ная! Не всем такая Родина дана, не каждому! Простор какой, о-го-го!» – Доктор неожиданно раздвинул колючие кусты, быстро вылез из окопчика и, широко расставив ноги в пыльных армейских ботинках, встал на плотный земляной бруствер. – «Понимаешь? Бог нам всё это дал!»
  Находясь в тени толстого дерева, на десяток метров раскидавшего свои широкие ветви, военврач оставался практически незаметным противнику. Раскинув руки в стороны, он набрал полные легкие воздуха и громко выдохнул.
«Ты знаешь что, друг? Не пыли мне!» – Доктор строго посмотрел на выцветшие стоптанные кроссовки Саши, его заношенные синие спортивные штаны, широкую серую футболку с белыми пятнами пота подмышками и на груди. – «Размышляй шире и глубже, ты же русский человек, славянин, а не тупой американский жиртрес! Это на их дурацком Манхеттене ни хрена нет, кроме холодного бетона, толстого стекла и бездушного железа, уж поверь мне! А здесь – самим Господом Богом данный богатейший край! Рожь, вон какая спелая тут колосится, а там на соседнем поле – кукуруза двухметровая с килограммовыми початками, а в садах в твоём же хуторе – груши да яблоки с кулак размером, виноград сахарный и сливы медовые, а в реке – море рыбы всякой, хоть щука тебе, хоть сом! А на бережке той реки – клевер сочный и пахучий, сладкий, да коровы дойные, вымя их аж до земли-матушки, молоком полны! Даже под землей у нас с тобой – богатства несметные и несчётные – уголь-антрацит! А небо, ты погляди, какое небо! Синее-синее, бездонное, с пышными перьевыми облаками, неспешно плывущими вдаль, с ванильными пятнышками киселя на горизонте! Да, а вот в их поганом Манхеттене ни под землей, ни на земле, ни над землей ничего душевного нет, одни деньги: доллары, чужим человеческим потом и кровью чужой краплёные! Понимаешь, молодой? У них там даже неба не видно: вот поднимет какой-нибудь старый седой негр голову к верху – а там – небоскрёбы одни да серость и смог! Понимаешь ты, друг, как тебе повезло? Повезло родиться и жить на этой святой земле!  Саша, друг! Ты жуёшь свежую зелень, фрукты и овощи из своего огорода, ты лакаешь парное молоко, которое сам надоил из своей коровы, которую потом, извини меня, режешь, и ешь её сочное мяско, печёнку с луком жаришь. Ты пьёшь прозрачную воду из старинного источника летом и травяной чай зимой, купаешься в речке с чистой проточной водицей и в баньке паришься пахучим дубовым веником, который вяжешь за околицей! И ты искренне не понимаешь, как ты свободен и счастлив!
«Саша» из повести  «Апогей страха»
Вениамин Углёв  сборник «Судьба Донбаса». 

Оформил в пьесу Сергей Ильин 7.12.2022 г. г. Березники