Все немыслимое дрессирует сонная артерия

Дверь за ступеньками,
низкое плато.
Куклы шеренгами,
цирк шапито.
Тьма бесконечная,
кони в пальто.
Станция резкая.
Где ты?  А-то...
Странные люди,
похожие на коней.
Сколько прибудет
непонятых дней?
Роща плюгавенькая
невзрачных камней,
красных печатей
помады зверей.
Нет поверия от старости,
да не старость здесь звереет,
просто песня глуше, глуше.
В сласти зверь варенья млеет.

Нет желания писать, есть желание бузить,
вызывая беспорядки, чтоб немножечко пожить.
Ты мне пишешь письма и, конечно, непременно,
обязательно писать, это просто обалденно.
Но депрессия приходит околесицей из чувств,
ты великий ропот лести, я поэзию хочу!
Это не рок… рокот: «О, когда же вы придете,
снова гайку мне в мозгу без отвертки повернете?»
Витя, я не знаю тем, что из жизни больше служат,
чем туман и красота сварки, молотками тужат,
а потом по снежинке снова таинство завьюжат,
эта леса месса мне деликатесы,
можно нежно о простом и без сучкореза.
Цирк стоит упрямее, на воде облаву
колесницы создают, состязаясь славно.
В Древнем Риме до одной выезжена лошадь,
но жонглируют сердцами, ты жонглируй тоже.
Хочешь, буйными словами, хочешь просто в рифму,
мне от рифм, признаюсь, тошно, все как есть крапиву.
Может, непонятно?  Это просто жест,
приседаю в реверансе, чтоб не слушать жесть,
кровь из крана, зверя каламбур поганый.
Все немыслимое дрессирует сонная артерия,
кровь пульсирует тихонько, я все эти звери.
Помнишь, я писала так под шиной лунохода,
светло-желтая твоя, таинство Джоконда,
голова из сладких дум и сплошного блонда?
Я кайфую от такого в пыли кислорода.
Мне по кайфу эта смесь из гнили и варенья.
А про день я не хочу, день прошел и хрен с ним.
Тот лосьон, точнее серум, просто из Японии,
там какая-то смешная вечной жизни смесь,
производит Митсубиси или что дочернее,
Витя, это крем любви, а японец скверный.
Мулен Руж краснее, чем его татами,
а из кимоно показалась страшная горилла,
ее глаз красный, а я язык синий, а живот толстый, такую обессилите?
Хочу долго и конфетку.  Розочку заилите.