бумажный журавлик

а запахи какие, боже мой,
над птицей обмороженной, чумной,
кусочки пара, страха, долгой смерти.
январь не поэтичен под кустом,
и если пишешь, лучше не о том,
что будет дальше. если на примете
имеется какой-то псевдоним,
всё проще - что имеем, не храним,
ведь это так доступно стихоплётам.
про этот куст, про эту смерть в снегу,
ещё про то, про что я не могу -
про тонкий воздух, пахнущий полётом.

***

на седьмом десятке пешком дойдём
до конечной, где огибая дом,
чуть замедлим шаг, и тогда я
попрошу тебя - не спеши, постой
между мной и призрачной пустотой,
чьи-то взгляды пережидая.
любопытных много, к чему они,
эти взгляды в наши лихие дни,
под военным снегом, в который канем,
сделав шаг поспешный туда, где мы
подождать могли бы конца зимы
под лозой замёрзшей и диким камнем.
это старый двор, там, где юность вся
пролетела быстро, по льду скользя,
тут скучает почта по адресатам,
потому что письмам никто не рад,
всe ушли, остался лишь виноград ,
тот же самый, что в и шестидесятом.

***

так хочется долгих лет и хороших снов,               
особенно в зиму - года уже на излёт,
а снег надоел, и уже гололёд не нов,
и время, что птица минуты и дни клюёт.
журавлик бумажный, которому лет в обед,
наверное, много, по правде - так пятьдесят.
и кем он подвешен, хранитель от всяких бед?
не знаю, но видел - такие в домах висят.
под ветром качаются, если открыть окно,
и кажется - вылетят прямо за жизнью вслед,
но ниточка держит - всё Господом учтено,
и добрые сны, и немного хороших лет
любому живущему выдано по счетам.
а помнишь - недавно звонили колокола?
ты выглянул, чтобы увидеть январь, а там
стояли деревья, раздетые догола.
и сны были долгими, тёплыми вечера,
под снегом пушистым спокойно спала земля.
и кто-то подвесил, не далее, как вчера,
в оконном проёме бумажного журавля.