Обзор лонг-листа Премии Поэзия 2019

Премия Поэзия 2019



Критический обзор длинного списка в номинации "Стихотворение года".


Хотелось бы поделиться своими первичными впечатлениями от прочтения произведений, отобранных в так называемый длинный или премиальный список. Возможно, кто-то сочтёт этот обзор поверхностным ёрничанием над «замечательными» стихами, возможно, кто-то согласится со многими моими впечатлениями и оценками или даже сочтёт их слишком умеренными, а также возможно, кому-то на каком-то этапе постижения поэзии мои комментарии окажутся полезными в плане усвоения ключевых отличий поэзии от хороших и плохих стихов.
Некоторые тексты списка  я даю в сокращении.


Богдан Агрис

Памяти Олега Юрьева

Стоит на городах огромная прохлада.
По устиям Луны мы выплываем вверх.
На ясене цветёт оконтуренный стерх:
Всё это – явственно, и света мне не надо.
Что там царапалось? Кто это вопрошал?
А продолжение понятно – «там боролось»…
На горизонте ждёт зарнистый мегаполис,
И в травы ветреные сходит Мандельштам.
Он в чешуе огня, он в сланце и труде.
Ночь вепрем семенит к зауженной звезде
И пьёт из млечного распахнутого горла.
Всё то, что было мной, тобой, а также им,
Крылами подметет подземный херувим,
И кто еще поймёт, что отраженье стерло…


Взгляд и голос мой прошлись по тексту этого стихотворения, как будто ладонь по затупившемуся лезвию ножа. Безопасно. Крови неоткуда взяться. И слава Богу? Но всё-таки, «тупость» лезвия не соприродна ножу, вредна ему, ощущается какая-то «тонкая плоскость», будто держишь в руках бутафорский меч, годный для сцены, но не для жизни, не для поэзии жизни.

Сам язык стихотворения «бутафорский», слова стоят на ходулях, речь исковеркана фигуристой придурью, но не облагорожена тайной и образностью, например, что есть это такое :

Прохлада «стоит на городах»?
Журавль, который «оконтурен» автором и зацвёл, от тоски, взгромоздившись на ясень;
Дальше, дорогостоящее место в строке заняли вопросы ни о чём: что-то там (в авторской голове) «царапалось» и «боролось»...

Зачем и к чему все эти строки-шестерёнки из разных механизмов, насильно сваленные в одну кучу?
«Зарнистый мегополис»... Мне кажется ни первой, ни второй строфе, заплутавших в фальшивом вымысле своих речений, никакой Мандельштам, «сходящий в ветреные травы» не сможет помочь. Весомости нет. Есть тяжесть гири Шуры Балаганова. «-Пилите, Шура, пилите, она золотая!»

Ветер в голове. Речь авторская тужится что-то сказать, выразить, изобразить «беспамятство строки» Мандельштама, даже его самого притаскивает для усиления эффекта и подтверждения чистоты намерений, но дальше намерений сказать (как Мандельштам) дело не идёт.

Кто бы то ни был в «чешуе огня», ему не повезло, так как, на мой взгляд, «чешуйчатость» в принципе не применима к огню, надо иметь ни богатое, а исковерканное жизнью воображение, чтобы оценить эту фигурку речи по-достоинству.

Образность и фигуральность речи, это, как поэзия и не поэзия — две стороны двух разных медалей. Фигуральность — это не «Камень» Мандельштама, но камень преткновения для большинства, не отягощённых даром слова, авторов.

Подлинная образность — это иносказание, не лишённое здравого смысла, или это воображение, не потерявшее рассудок и связанность речи!

Фигура речи, или «подвыпившее краснобайство», например : ночь, которая «вепрем семенит», да не куда-нибудь, а всенепременно к «зауженной звезде», и на ходу ещё к тому же «пьёт из... распахнутого горла» — это самая настоящая словесная клоунада, пародия на поэтическое воображение или художественный вымысел. 

После прочтения произведений подобных этому, я не то, чтобы отказываюсь верить в возможность возрождения русской поэзии в ближайшие десятилетия, но убеждаюсь в возможности для поэзии навсегда остаться «самым бедным местом на земле». Самым опустошённым местом! Вкупе с подметающим крылами (последнюю память о ней) «подземным херувимом»...

НИНА АЛЕКСАНДРОВА

 * * *
люди текут сквозь пальцы как ртуть
 потные ладони слиплись срослись
 в густой жаре невозможно дышать
 тяжёлый воздух не переплыть
 каски ОМОНа как мокрая галька

 через стекло долгий тягучий стук
 ваши действия незаконны немедленно разойдитесь
 в противном случае будет применена сила или специальные средства

 входим в людей как в тёплую цветущую воду
дубинки файеры вертолёты
 голос из раковины гуденье подземного моря
 вода заполняет собою пространство
 вода расступается обнимает
 главное не вдыхай
 не закрывай глаза
 не отпускай мою руку

 У Нины возникло желание сообщить свои впечатления от участия в митинге, что ж, имеет полное право, также как и записать в столбик своё сообщение-впечатление. Но при чём здесь поэзия? При чём здесь «стихотворение года»? Это уже вопрос к номинирующим. Поэзии нет дела до современности Нины, митинга, в котором она участвовала, дубинок, вертолётов, файеров и т. п. Поэзия обошла стороной и саму Нину Александрову, и т. н. эксперта, который выдвинул это произведение, оставив им только слепок своей формы и укрыв от них свою суть, свою полную непричастность к рифмованным сообщениям, выписанным в столбик, пусть даже и от всей души! . "Люди текут сквозь пальцы как ртуть" или "голос из раковины" - это хорошие примеры плохой или фальшивой образности. Фальшивая образность всегда лжива в посыле, в основе, и поэтому насильно заставляет воображение читателя верить в сказанное, в противоположность образности поэзии, в коей образ опирается на возможное, на правдоподобное. Люди могут течь сквозь пальцы только при условии, если это пальцы Гаргантюа или современного стихотворца, находящегося под кайфом и с ограниченными возможностями воплощения в слове задуманного. "Сквозь пальцы" людям не получится ни при каких других обстоятельствах. Так же как и "голоса из раковины". Но современных авторов, как правило, такие "мелочи" не смущают, они же пишут "истории о случившемся, верлибры от всей души", а не поэзию!

Ростислав Амелин

Высшая Жизнь Приматов

 1
 увидел место
между черновиков
 где не было ничего как будто они исчезли
 и записал там
 то что ко мне пришло
 из будущих стихов

 есть вещи
 о которых нужно
 сказать однажды
 пока это возможно
 пока они полезны
 пока живет надежда
      на то, что
 слова не вещие

вот такое долгое вступление ни о чём — словоблудие, зато выписано в столбик, «прикид» под поэзию, не так ли?

 я слушал Думающий лес
 запертый на ключ
 спрятанный во мне
 в самую глубину

 из него текли образы
 я не слышал голоса
это был шум космоса

 галактики и звезды
 разошлись по коре
 где росли мои мысли
      и померкли
 как следы на траве

я видел организмы
 в основе всего живого
 ангела Архею
 в курином боге

 не познал всего
 но увидел Жизнь
как высшее во вселенной
 и захотел забыть ее
          но не смог

слушал, слышал голоса, шум космоса, видел организмы, текли, мысли росли и померкли, не познал. Но увидел жизнь - этот легко переносимый на полотно прозы поток рутинных мыслей, это сообщение в столбик — зачем в столбик? - зачем эта макияж под поэзию? -
------------

первая страница в истории Жизни
 не была написана
 она только пишется
 перелистывается
становится выше
 с каждым новым стишием:

облака пыли
собирались в третьи
 золотые, земные звезды
 и звезда четвертая
 возле одной из них
 родилась

И Т.Д.

Ну, положа руку на область сердца, это вполне себе неудачная, а может быть, напротив, удачная попытка записать в столбик теорию возникновения жизни антипоэзии — этот столбик обходится без поэзии, уже хотя бы потому, что без усилий переводится на язык прозы — да это и есть проза,  только текст насильственно разъят, разделён на строки, которые выглядят оголодавшими детьми гестаповского гетто времён второй мировой войны! Эти, и подобные этим, «стишия», искалеченные поэтами прозы, буквально, заполонили казармы «Литературоподобного института», выбивают громкую пыль из Двадцать первого века, лихо вышагивая своими разнодлинными шеренгами на смотрах эрзац-поэзии, устраиваемыми, время от времени, бравыми полководцами современнейшей квази-литературы!



ОЛЬГА АНИКИНА

Стекло …

Им нравилось моё лицо,
ему они и улыбались.
 Когда ж я что-то говорила —
я говорила очень мало,
 меня почти никто не слушал.
Но вдруг случилось кое-что.

Всему виной настенный шкафчик
 с непрочной дверцей из стекла.
 Он много лет висел на кухне,
 и странно, что никто не видел,
как вдоль поверхности стеклянной
 мелькнула трещина.
И вот —

я дверцей хлопнула, не глядя,
достала соль или петрушку
и наклонилась над плитой.
А в это время гильотина
скользнула вниз.
 Надбровье.
 Веко.
Щека.
Часть носа.
Подбородок.
Глаз уцелел, о счастье, глаз.

Прошло два года. Что могли —
то залечили.


«Качество поэзии определяется быстротой и решимостью, с которой она внедряет свои исполнительские замыслы-приказы в безорудийную, словарную, чисто количественную природу словообразования. Надо перебежать через всю ширину реки. Загромождённой подвижными и разноустремлёнными китайскими джонками, — так создаётся смысл поэтической речи. Его, как маршрут, нельзя восстановить при помощи опроса лодочников : они не скажут, как и почему мы перепрыгивали с джонки на джонку» (Осип Мандельштам)

Зачем этому «детально выписанному в действиях случаю на кухне» поэтическая форма выражения?! Для пущей выразительности! Но зачем этот отрез суконной прозы расстилать на «кухне поэзии», зачем «кухонную прозу» зазывать на конкурс, питающейся святым духом поэзии? И зачем мне, читающему, здесь смысл поэтической речи в определении Мандельштама? Зачем мне здесь «интуитивно-стремительно» перепрыгивать «с джонки на джонку», когда вполне достаточно спокойно пройтись по содержанию рассказа — стремительность падающего стекла дверцы шкафчика — подменила собой стремительность смысла создания поэзии! Рассказик только выиграл от записи в столбик! Рассказик выиграл, эксперты, сунувшее это произведение в длинный список, тоже выиграли, в проигравших осталась только суть, только сущность, только загубленная судьба, неприкаянная доля, только дело поэзии на земле...


 Нынче люди
совсем не смотрят на меня.
Зато — что ни скажу — то слышат.

Прислушиваются, кивают,
и, отвернувшись деликатно,
ещё раз просят повторить.

Смеюсь в ответ: так меньше видно
 лицо.
И мне давно понятно,
что ни умнее я не стала,
ни мир не сделался добрей.

Но я всё так же, как и прежде —
люблю, что хрупко. То, что бьётся.
 Стекло? А хоть бы и стекло.

 Рассказать историю от всей души, от всего сердца поделиться  пережитым, волнующим, совершенно искренее сказать в столбик что-то совершенно трогательное.  Но что в этом плохого? Только хорошее. И вот, я утверждаю: в данном конкретном случае это "хорошее" не имеет ничего общего с поэзией, не имеет к поэзии никакого отношения, кроме предложений записанных в столбик. Поскольку поэзия не истории волнующие души размером с человеческую личность рассказывает,  а создаёт магический Язык или Слово, обладающее путеводной тайной выхода ввысь из всей и каждой человеческой жизни, из каждой, погружённой с головою в  дребезг надежд, личности. Поэзия - это созданный из слов и звучаний порыв/прорыв души в высшее, то есть независимое от смертельной жизни людей состояние сознания. Это великая сила : отстранения, отторжения, отмежевания, отставания от неё. Поэзия превосходит всю нескончаемую самую трогательную, самую душещипательную историю, разделённую на тысячи или миллионы человеческих коллизий , тем что Александр  Блок называл "тайным жаром":


"Но есть ответ в моих стихах тревожных:
Их тайный жар тебе поможет жить"

"И вот теперь, жизнь спустя, - пишет Марина Цветаева в эссе "Мой Пушкин"в главе "Вожатый" - могу сказать: всё, в чём был этот тайный жар, я любила, и ничего, в чём не было этого тайного жара, я не любила. (Тайный жар был и у капитана Скотта, последним, именно тайным жаром, гревшего свои полярные дневники.)" Какого Пугачёва создал в "Капитанской дочке" Пушкин!

"Так, силой поэзии, Пушкин самого малодушного из героев сделал образцом великодушия. В "Капитанской дочке"  Пушкин - историограф побит Пушкиным - поэтом, и последнее слово о Пугачёве в нас навсегда останется за поэтом" - пишет Цветаева:
"И сколько бы мы ни изучали и ни перечитывали "Историю Пугачёвского бунта", как только в метельной мгле "Капитанской дочки" чернеется незнакомый предмет - мы всё забываем, весь наш дурной опыт с Пугачёвым и с историей, совершенно как в любви - весь наш дурной опыт с любовью. Ибо чара - старше опыта. Ибо сказка - старше были. И в жизни земного шара старше. и в жизни человека старше... Дав нам такого Пугачёва, чему же поддался сам Пушкин? Высшему, что есть: поэту в себе. Непогрешимому чутью поэта на - пусть не бывшее, но могшее бы быть. Долженствовавшее бы быть"

Именно "тайного жара", именно "поэта в себе", именно "нас возвышающий обман" , именно Языка, лица, лика поэзии - мне не хватило или возможно я не смог разглядеть в стихотворении Ольги Аникиной.  Переживания мельче-мелкого "люди не смотрят на меня" есть, а чары нет.



АННА АРКАТОВА

* * *

Выпью кофе утренний,
Поплюю с балкона,
Спи, ребенок внутренний,
Спи, мой незаконный,

 Розовея, чмокая,
Уминая титю.
Нет — придет твой чокнутый
 Внутренний родитель,

Словом не попорченный,
Чист как белый день —
Вытянет узорчатый
Внутренний ремень.

Вот, на арене цирка современности, наболевшее материнское сообщение в столбик — частушка от пастушки... — Взять бы этот самый «внутренний ремень» и пройтись по седалищным мышцам экспертов,  превративших Премию Поэзия в Премию Прозы! Затрапезной... У фарса должен быть апофеоз : поэтому, надеюсь высокое жюри именно этому стихотворению присвоит титул стихотворение года. Какая разруха в головах, такие и клозеты слов!

ДМИТРИЙ БАК

Благовещенье
 I
                Т. С.

Тебя, не померкнув, отметило слово,
 что раньше всех сил, у начала в горсти
 толпилось, не вымолвлено, — простого,
как ветер, вздоха не в силах снести;

прости, не поспею за этим, навечно
 застывшим в воздухе с гор до пят,
ничейным шепотом, бывшим речью
 и ставшим вещью в себе; тебя

подряд узаконившим — долгим эхом,
по слуху звук подобравшим к снам
 о том, что дитя у царских в веке
 сегодняшнем снова придет назад;

 опять с проступающим половодьем
несолоно справлюсь, а впереди
 младенец плещет, как пароходик, —
приходит милостыней на пути.

 II
                Марии С.

так я привык что в соседней всегда
 комнате между белейшим и белым
 дремлющий всхлип вызывает туда
 в миг полусонный тебя непременно
 я провожаю глазами — беда? —
в сумрак соседний где нежное чудо
 спит-просыпается чадо вода
 льётся в пластмассовую посуду
 кто там живет золотыми огоньком
 глазки протрёт и под тёплой рукою
 ласковой крепкой твоею легко
 снова взлетит над ночною землёю
 тихо раздвинет пределы равнин
дальних времен ни меня ни тебя ни
 даже дыхания нашего дни
 не сохранят за горами-годами
 вольной душою лети шаровой
 молнией между печалей подобна
 слышу шаги осторожные словно
 издалека мировой заревой
 гул приближается вечный который
каждую ночь из-под век узнаю
 в небе парящей Шотландии впору
 медленный шепот в молочном краю

На фоне примитива, откровенной словесной белиберды и массового верлибра женатого на прозе, эти стихи кажутся поэзией. И слава Богу! Несмотря на то, что рифмы некоторые похожи на звучание расстроенных музыкальных инструментов, в этом произведении угадывается за «тестом текста», как это называл Пастернак «некое утверждение о жизни». Я улавливаю, взглядом и слухом, поэтический строй или настрой представленных нашему вниманию строк. Это стихотворение в Премиальном списке на своём месте. Мне, например, было бы интересно «соревноваться» или соседствовать и побеждать, или проигрывать, по крайней мере, произведения подобные этому, а не те, коими, по большей части, забит Премиальный лист.

ВАДИМ БАННИКОВ

 * * *

город представляет собой крепость,
которая состоит из многочисленных
блокпостов и укреплений

мифотворцы, охраняющие отроги
порожистых речек
пираты с пистолетами и стволами
художники улиц в кварталах расстрелянных, где вроде окон
множество точек, проёмов, темнот
 лодка школьника у причала

 баниту, со мной давно со мной
 такого не было
 хорошо, что и ты со мной

 рубленый город закольцован в небольшой объезд
 набережная с крестами
 пройдя в царство мёртвых по яузской улице
 владельцы автоматических пистолетов
стоят у фигуры владимира

 на причале корабль ползёт

Вот ещё один типичный пример прозы, записанной в столбик. Здесь даже пересказывать ничего не приходится, поэзии нет места в этом перечне достопримечательностей современного упадка стиля. «Темноты», сменившие темноту и корабль, который «ползёт на причале» -

ПОЛИНА БАРСКОВА

 Из театральных воспоминаний

В этой сказке выпало мне подработать Шахерезадой,
 Горькоглазой темноязыкой унылозадой,
Полной песка и пепла песка и пепла,
 Но по мере свивания текста выросло и окрепло
Тело моих скитаний презентабельным стало скисло
 В горечь речь простокваши
Исполнилось квази смысла.

 Шахрияр не казни меня.

Не потому что тоже
Как и сотни других, я искала тебя на ложе
 Утоляя бореньем воли ночные страхи
 Не потому что мне неохота плахи
Вонь почувствовать лезвия и прощанья негу

 Не казни потому что со мной по снегу
(что это снег? Он любопытствует но скорее вЯло)
Ты уйдёшь со мною,

Как старое одеяло,
 Снег в моем краю желтоват сероват, следами
 Испещрён неведомыми,
Как после пожара в дыме
Все хлопочут уже ненужные миру тени,
Снег в моем краю Обрамленье предел хотений:

Не казни меня.
Пока я говорю
О вулкане-рыбе

О вагине подземной которая вход в Магрибе в усыпальницу демонов
 О кошке царице яда,
На тебя проливается морок печаль услада …

и так далее, и тому подобное....

Полина Барскова представила текст в жанре сказки, решила создать, как бы сейчас сказали, римейк на известное, давно сказанное-пересказанное... Как говорила нам Ирина Анатольевна в школе: «ухудшенное издание романа Толстого в виде сочинения лучше не сдавать!». Язык сказки может обойтись без современных словечек, типа «презентабельный», «простокваши», «квази смысла», вплоть до «вагины». Это не поэзия — это «квази сказка», на мой взгляд!

ВАСИЛИЙ БОРОДИН

***

печаль бывает изнутри
 бывает вся внутри
 сидит на краешке земли
 на камешке зари

ума бывает далеко
раскинутая сеть
 теряет душу-облако
 и так всю ночь висеть

 над ранним праздничным столом
 смиренная оса
качает свой срединный слом
 всё время полчаса

 на поздних праздничных столах
 у лодки лепестка
хромает муравей-феллах
гудит его рука

бывают улицы коров
над ними как старик
прозрачен ветер,
нездоров и внутренне горит

 и пыль бывает как тоски
 осадок из тепла
 когда и дали далеки
 и встреча обняла


Ещё одна частушка, в исполнении уже другого автора Василия Бородина — этот текст так же достоин звания «Стихотворение года», поскольку достойно венчает всю современную пирамиду отбора «ЛУЧШИХ ИХ ХУДШИХ», по принципу: «отберём в длинный список разнообразных сочинителей. Ну, хорошо, пусть "тепла/обняла" считается кем-то созвучной рифмой, но, когда поток авторского сознания доводит собственное воображение до "ручки" (палаты номер 6), до абсурда и мозгового изнеможения, и в результате появляются: хромающий муравей-фелахх с гудящей рукой, или ветер, который "нездоров", или "пыль.. как тоски осадок из тепла", а то пригрезится "смиренная оса", качающая свой "срединный слом" - тогда понимаешь что такое "разруха в головах", и что на самом деле, деградация или массовый упадок современного искусства, в т.ч. искусства поэзии - это не неумение писать слова, а прежде всего, неумение представлять неизречённое, не способность воображать, фантазировать; это тотальное отсутствие поэтичности, преемственности чувства стиля и меры, при тотальной смене тех. кто по обязанности и долгу это чувство меры и стиля должен прививать, развивать. Весь маломощный отряд литературизованных бездельников активно занят собственным позиционированием в среде ни читателей, ни писателей, занят прожектами, литературоподобной суетой или успешной имитацией литературной работы, а именно: созданием и укоренением в сознаниях потенциальных и действительных любителей поэзии - "дешовой или посредственной новизны", потоков сказанутостей, демонстративно игнорирующих опыт и путь поэзии предшествующий, и создающих новый "большевизм"  из "кто был ничем, тот станет всем".   

"Со скучными поэтами - то же, что и со скучными людьми: надоедает не однообразие, а тождественность ничтожного, хотя бы и весьма разнообразного"
              Марина Цветаева
---------------------------------------------------------

 АЛЛА БОССАРТ

 Три девушки в хаки

 Три девочки, брюнетка, и блондинка,
и рыжая (тут рыжих пруд пруди) —
стволы, ремни, пудовые ботинки,
но — маникюр и тесная в груди
рубашка хаки, грозный секс на марше,
у девок предшабатная гульба,
на кухнях пышут жаром три мамаши:
Екатерина, Ривка и Гульбар.
Израильской военщины кокетство,
веселых 96 зубов,
давно забыто пасмурное детство:
Джелал-Абад, Бердичев и Тамбов, …..


и т. п.

Ещё одна «рифмованная проза», ещё один перечень в столбик современного набора минимального представления о поэзии! Современные «прозаики в столбик», плантаторы рабовладельческих угодий,  просто переполнены увлекательными рассказами о том, о сём — беспощадно эксплуатируют поэтическую форму изложения. Но кто-то же считает это поэзией! И эти «кто-то» - их легион, их штампуют в Литературном институте, их легион, стройными тяжёлыми шеренгами создаёт новую реальность : нескончаемых столбиков : дома-столбики, проза в столбики, застолбили за собой место под солнцем в тёмном царстве непоэзии...

ОЛЬГА БРАГИНА

может быть кто-то прочитает мои стихи через сто лет
 и узнает как я тебя любила
 вот борщ не сварила ни разу стихи я и так пишу всё время
 это моё главное занятие
 а сделать что-то полезное борщ сварить заработать денег
 ради любви ведь можно было не только то что делать приятно
 можно было не просто ограничиваться словами
 но я не понимала что это за мир
 в моём мире всегда всё было логично
 слова всегда значили то что подразумевалось
 раньше мне всегда хватало слов
потом они закончились их можно тасовать
как угодно но зачем
 никто не узнает как я тебя любила наверное
 я и сама не знала как это происходит обычно
 в повседневной действительности стирки руками
 я не понимала что это за мир
 психиатрическая больница имени Ганнушкина за окном ….

и т. п.

Ещё один автор — ещё один столбик, ещё одна бытоистория, культпоход в больницу Ганушкина с разбивкой строк, «раньше мне всегда хватало слов, потом они закончились» - признаётся автор прозотворения. Как мне хотелось бы, чтобы слова закончились практически у всех, кого эксперты отобрали к участию в конкурсе на лучшее стихотворение года! Чтобы наступила спасительная пауза, творческая тишина — гробовое молчание на всём огромном экране размером со страну с картинками из фильма «Собачье сердце»... «Сварить борщ, сделать что-то полезное...», да, но только не стихи писать, только не писанину в столбик!

КСЕНИЯ БУКША

***

нет не отдам свою страну
которую обнимаю когда сплю
 никому

пусть приходят страну изымать
 или думают — мне уже не назвать
но страну я обниму

 понюхаю свалявшийся мех
(уронил в грязь, потом надушил)
и под одеяло, от всех

за окном гремит, плещет железный дождь
 и внутри у тебя, страна, что-то стучит
да и в дверь грохочет, стучит

закрываем с тобою глаза
с тобою мы тихо поём
 задыхаясь, под одеялом, вдвоём

пыль, пуговичные глаза
 под в;ками намалёваны красные цветы
 в разгаре темноты

 никто не отнимет меня у тебя
 никто не возьмёт тебя из меня

 ты это я
 я это ты

 Что это? Это не художественный вымысел, это словоблудие, поток случайных, стакнутых друг с другом слов, построенных в шеренгу по два, «ать два левой!». Человек, маленький замкомвзвода с сержантскими лычками, не отягощённый богатством русского языка, не знакомый с поэтическим наследием русской поэзии, строит свой взвод слов-новобранцев на плацу полковой пустоты для культпохода на помывку в баню... Это песня о несчастной солдатской любви, которую тихо горланят марширующие солдатушки, вы, современники, слышите её забойный припев «Ты это я, я это ты»?! Желаю, чтобы те, кто выбрал это творение в длинный список Премии — слушал бы его всю свою оставшуюся жизнь!

ИГОРЬ БУЛАТОВСКИЙ

 Большая вещь

Немного в этом смысла. Могло быть и больше.
 Как во всем остальном. Скользкое слово — «смысл».
Слепое слово. И зачем ты с него начал?
И кто это — «ты»? Темное зернышко фальши,
вырастающее до неба ремеслом
огородного пугала, вечных мочал?

Смотри, вот оно идет — циркач на ходулях,
спрятанных в длинные штаны, в широкий клёш,
 реящий (какого цвета? пусть бирюзовый)
 в сером небе. Задери голову, до боли —
увидишь два шагающих колокола,
а выше — тряпка на палках, шапка-разява...

Дети выходят из школы с горбами смысла
 на разноцветных куртках, пинают снежные
 черепа, поскальзываются на бегу,
забрасывают горбы в сугробы. Мослы
 света под стеной супермаркета. Тележки
 катаются под ветром, давя голубей.

Это и есть целое. Супермаркет. Здесь
можно найти счастье. Надо только набрать
полный рот слюны, чтобы как-то склеить ветки,
 крики детей, узоры шин, рыжую супесь
 на льду, бомжа, примерившегося посп(р)ать,
 и обязательно — мелкий сквознячок света.

 Можно размножаться, высиживать, кормить,
можно даже изобразить себя птицей.
Какой? Ласточкой? Нет. Конечно, вороной.
Крепкой морщинистой лапкой ходить по миру,
частым сердцем стучать в бирюзовые яйца,
синим глазом держать на оси свой простор

------------ --------- ------------ и т. п. (дальше читать не хватило сил!)
вот, наконец-то концовка:

Пугало смотрит, как вокруг растет сугроб,
снег заметает штаны, подступает к горлу,
деревянное горло произносит: «Ик».
Светает. Дети идут в школу. Их горбы
полны зябкого смысла. У ворот школы
 их встретит мертвый одноклассник-снеговик.

 Можно эпатировать неискушённую в искусстве поэзии публику — пройдясь голышом, можно добиться внимания — «доверительной вульгарностью» : это не цирк, не авангард, не неоконструктивизм, это просто-напросто вульгарная мешанина слов — комплект непереваренной желудком автора снеди — исторгнутая из авторского горала — она, эта «снедь» и предлагается читателям : «Попробуйте! Не вдыхая, закрыв глаза, одним махом! Это вкусно!» И Бог вам в помощь проглотить : «ходули, спрятанные в штаны», клёш, да ещё широкий, отведайте «детей с горбами смысла, пинающих снежные черепа», «мослы света» очень вкусны, есть ещё в блевотном меню: «вечные молчала», тележки из супермаркета давящие голубей, супесь рыжая на льду, «маленький сквознячок света», «горбы полные зябкого смысла»...

Эта словесная мертвечина — основное меню  многочисленной части современных читателей — я же призываю цунами и вулканы — начинайте поскорее процесс очищения! - «клиент дошёл до кондиции»...


ДМИТРИЙ БЫКОВ

Памяти Бунюэля

Когда бы я был Испания времен генерала Франко,—
Зараз содержанка старая и старая каторжанка,—
Где был он в функции промысла, вождя и премьер-министра,
Должно быть, я бы подстроился. Наверно, я бы смирился.
 Со временем в смысле почерка он стал добрей неокона:
Сажал уже только точечно. Пытал уже неохотно.
Фрегат, непривычный к плаванью, давно бы дремал в болоте
 И мнил его тихой гаванью в предутренней позолоте.
Когда бы я был Испанией времен генерала Франко,
Со лба бы сошла испарина, закончилась бы болтанка,
Пошла бы в рост экономика, взлетев процентов на триста,
Собор бы привлек паломника, курорт бы привлек туриста,

и т. д. И .т.п

И ещё одно светопредставление прозы на сцене поэзии, текст выступления историка-международника на какой-нибудь конференции, типа: "Политическая диктатура: вчера. сегодня, завтра", на этот раз интелектуальная рифмовка от Дмитрия Быкова, милости просим в наш театр-кабаре, под девизом: "Всё, кроме поэзии!".  Опять перечисление (ну, правда, в сослагательном наклонении, по типу:  «когда б имел златые горы и реки полные вина..»). Зачем это произведение участвует в конкурсе поэзии. Ответ прост: потому что записано в столбик. У нас нынче, даже налоговая декларация, если кто додумается записать её в столбик, прямиком дойдёт до финала конкурса поэзии! Язык без костей — приглашай гостей!

ДМИТРИЙ ВЕДЕНЯПИН

 * * *

1.
Тебя не будет, тебя не будет, тебя не будет, —
 Подпрыгнул как-то в своей кроватке дошкольник Изя,
Ладошки взмокли, губа трясётся, глаза как блюдца,
Один на целом-прецелом свете во мраке жизни.

Настало утро, и мальчик Изя и все проснулись.
Вот солнце светит, вот папа ходит, вот мама гладит.
Ночные страхи вдруг расступились, перевернулись
 В какой-то дикий теду бе нябет, теду бе нябет.

 2.

Однажды Изе приснилась птичка с часами в спинке.
Она сидела, потом вспорхнула и улетела,
И понял Изя, столетний Изя, тараща зенки,
 Что худо дело, ох, худо дело, эх, худо дело.

 Опять за горло его схватили железной хваткой,
Опять сверкнули в углу над шкафом клыки и когти.
Будь Изя прежним, подпрыгнул б снова в своей кроватке,
А этот просто, держась за сердце, привстал на локте.

 И ещё один рассказик : проза под видом, под соусом, под маской поэзии — о том как —  дело было так: «Изя подпрыгнул … на всю оставшуюся жизнь... приземлился...» . Торжище глаголов, поэзия в служанках ходит о её Величества Прозы, круговорот беды в природе... 

АЛИНА ВИТУХНОВСКАЯ

И притворилась галстуком петля

Когда моя «душа» уходит в пятки,
мне кажется, я самости лишен.
Моя «душа» со мной играет в прятки.
Стою в углу, слеп, честен и смешон.

Стою в углу, где дует в щели смерти,
где мне до ста назначено считать.
Мой бог смешной приказывал: «Не верьте!»
И я тогда не смел ему внимать.

Я всех святынь своих лишился сразу.
И в ад попав, смотрю в дверной глазок.
 И вижу надпись «Я ушел на базу.
 И не вернусь.» И подпись: «Ваш не Бог.»

 Так лишь никто быть может беспощаден.
А если может, то не может быть.
Но может бить. И от того из ссадин,
Из ран я тек, чтоб так его «любить».

Так надо как дано. Дано как надо.
И хорошо, что некого винить.
И после смерти не бояться ада
мне, обреченному родиться в нем и жить.

 Внутри себя я ощущаю мебель,
хромающий двуногий табурет.
 И если есть Не-бог на базе неба,
 то, слава богу, что на небе бога нет.

 Как насеком я, как доисторичен.
Как погремушки кости на соплях.
 Как тень пиджак отбросил наземь личность.
И притворилась галстуком петля.

 «Кости на соплях» так бы я назвал этот словесный опус на полях психологии от Алины Витухновской. Здесь слишком мало рифмованной прозы, но слишком много непоэзии: здесь сплошная, голимая, оголтелая, штампованная скука, здесь не звукосмыслы, а погремушки слов, поток заплутавшего в чертогах детского сознания. Какая-то клиническая нищета : языка, замысла,  образности, подмена вымысла подвыпившим бредом, какая-то из пальца высосанная причина, побуждение к написанию этого стихотворения, какая-то анемия воплощения того, что собственно хочешь сказать, воспользовавшись формой поэзии.
 
Татьяна Вольтская

Вот он плывет над нами – призрак, Бессмертный полк,
В гулком «Ура!» - как будто грохот «Катюш» не смолк.
Дедушки черно-белые, глянцевые отцы,
Ветер лижет их лица – на палочках леденцы.
Все мы на запах Победы слетаемся, как на мед,
И мертвецы над нами тихо плывут вперед,
В будущее. Молчали деды – придя с войны.
Внуки пригубят крови дедовой – и пьяны,
Столько ее разлито – рядом ли, вдалеке –
Все мы стоим по шею в теплой ее реке.
Волны ее упруги: здесь, посреди реки,
Все поневоле братья, на берегу – враги.
Завтра пойдут колонной дети – и встретит их –
Черной икрой ОМОНа площадь: не для живых!
Вот сгорят они в танке, примут последний бой –
Мы их наденем на палки и понесем над собой.
Будем любить их нежно, в мутном глазу – слеза,
Будем любить их – павших, ну а живых – нельзя.
Вязкое солнце льется, брызжет багряный шелк.
Главная наша надежда – мертвых засадный полк. 

О чем это произведение? О таком мире, о таком восприятии жизни, о таких насущных проблемах, радостях и печалях, до которых нет абсолютно никакого дела делу поэзии! Гражданские чувства, даже записанные в столбик, ещё не становятся поэзией, не приближаются автоматически к поэзии, не касаются — мироздания поэзии! Тема поэзии — тело поэзии — не умещается, не находится в плоскости — вообще во всякой плоскости, в частности в плоскости всех ваших, дорогие летописцы человеческих дрязг, несправедливостей и прочих  гражданских, мещанских,  исторических, истерических  чувств и чаяний! Тело и дело поэзии — это не только иносказание, но иносказание об ином (мироздании), и это  такое владение языком, при котором  слова обретают:

-мгновенную силу воздействия;
-максимальную полноту звучания;
-минимальную зависимость от значений.

В этом стишке свалены в одну кучу : акция памяти народа и отношение власти к своему народу: мол, раз не уважают «полки живых», то и «бессмертный полк» не нужен. Однако, люди идут, идут вместе, раз в году, с детьми и внуками, с любимыми, идут добровольно, и, нет, не «с леденцами на палочках», с фотографиями своих родственников, преградивших путь фашизму, отдавшими много сверх того, что требовалось по приказу — все силы души своей, жизни свои, и, нет не за власть, не за государство, как таковое, но в главном и сокровенном — за то малое и большое, з а то, о чём больше молчат, чем говорят, за то, что светилось и теплилось в душе, как огарок свечи посреди кромешной ночи, что объединялось для них в одном слове  — Родина; отдавшие судьбы и жизни свои за боевых товарищей, за други своя...

На запах Победы, как пчёлы на мёд, леденцы на палочках, чёрная икра ОМОНа... Нет, увольте, «мгновенная сила воздействия», оказанная на меня этой фразеологией, отталкивающая — так отстраняешься от человека, который режет свою «правду-матку» так, что дай ему волю и тебя и саму «правду-матку» зарежет! Этот стишок, подступивший к пространству жизни, к истории, к людям — с ножом к горлу — не родственен поэзии — горло горланит, а голоса нет, сравнения есть, а образов нет, воздействие оказывает, но как бак, переполненный мусором!


Мария Галкина

* * *

Он говорит: ты всё молчишь и молчишь
 Обед не готов бельё не развешано не убран дом
 Развеселись — гляди мальчиш-кибальчиш
 Скачет под окном

Как вырос за лето соседский пацан Артём
 И мать на скамейке гордится своим дитём
 Она говорит: звезда у него во лбу
 Будённовка островерха горит в огне
 Он исполин он дует в свою трубу
 
На бледном коне
И взор его режет острей ножа
 На уровне третьего этажа …

и т. д.

Представьте себе сумеречный свет одинокой аллеи или далёкий, колкий и в тоже время, почти призрачный свет звёзд, или таинственное сфумато, исполненное Леонардо да Винчи   —  некое смягчённое очертание форм, передающее окутывающий предметы воздух. Но вот, для пользы дела, для того, чтобы Марии Галкиной рассказать и показать, как «не убрано бельё» и «обед не готов» не требуется, противопоказано «сфумато», нужен простой прожектор или солнечный день, или фонарик, офисные потолочные люминесцентные лампы. Тогда виднее рассказ о том, о сём, и рифмованный «Артём с дитём» сойдёт за поэзию! Но, Боже мой... в нашей современности поэзию днём с огнём не найдёшь! Вот какая штука...

Владимир Гальдесман

*   *   *

С утра, чуть рассвело, я у подножья
цветка увидел крохотный обоз –
карминный с черной крапинкой – то божьей
коровке в насекомый храм брелось.
Чуть вздрагивали иногда надкрылья –
взлететь ли ей на праздничный простор
или вернуть крылатые усилья
обратно в шеститочечный узор?
Цвел колокольчиков тончайший хор.

Кузнечик велимир, как бы калека
с клюками, приготовился лететь,
и усики подъял его коллега,
из листьев мари выглянув на треть.
Полз муравей, неутомимый левин,
плыл мотылек ганс христиан, цветы
целуя и не ведая беды, –
к заутрене, на маленький молебен
во славу их праматери – Воды.

На поле пасся, вдалеке от крова,
конь, и блистало тело вороного,
как черные китайские шелка:
взглянуть – и вмиг зажмуриться, и снова
взглянуть, но так, чтоб дрогнула строка.
Из полевой необозримой шири
я в лес забрел, где чудилося мне
то зинь, то фью, то сип, то цири-цири…
И там остановился в полутьме.

Великое событие оленей
шло меж деревьев, бережно косясь.
Их ласковое пламенное племя
несло рогов изысканную вязь.
За ними шел поэт в пижамной паре
и бормотал сквозь круглые очки
одический рефрен о божьей твари.
День угасал, но вечер был в ударе,
и что ни шаг взрывались светлячки.

Рифмованную прозу длинного списка продолжает «рассказ Жака Паганеля» записанный в столбик Владимиром Гандельсманом. «Стихотворение не должно быть описанием, но должно быть событием, замкнутым четырёхмерным пространством» - говорил Осип Мандельштам. Является ли эти, записанные в столбик, наблюдения некоего энтомолога — поэтическим событием? На мой взгляд, стать событием этим строчкам мешают : описательность и фальшивость вымысла. Вымысел очень важен и нужен в деле поэзии, особенно, если он правдив в своих метафорах, эпитетах, в своих фантазиях — правдив, то есть, очень естественно развивает, расширяет, раскрепощает наше воображение, раскрывает перед нами то самое «замкнутое четырёхмерное пространство». А вот фальшивый вымысел как будто под палкой заставляет нас довериться ему — не расширяет и не раскрепощает воображение, а напротив, сужает его, доводя метафоричность до абсурда, до смешного, привязывая стальными канатами нашу чёртову «трёхмерную человечность», наше плоское бытование к многомерной подлинности мира. «Насекомый храм», божьи коровки, ползущие на богомолье из первого отрезка стихотворения или например, ставшие насекомыми великие мира сего в серёдке стихотворения и «поэт в пижамной паре, бормочущий одический рефрен» в концовке — всё это приметы того самого фальшивого, «низкорослого» вымысла, о котором сказано мною выше...

«Великое событие оленей
шло меж деревьев, бережно косясь»
                Владимр Гальдсман

«Промчались дни мои — как бы оленей
Косящий бег...»
                Осип Мандельштам

Автору, безусловно понравилось стихотворение Мандельштама, из которого растут ноги этих оленей, но стихотворение Мандельштама — это, действительно, событие. И олени Мандельштама с их «косящим бегом» - это поэтическая деталь, метафора, приглашающая в глубину поэтического мировоззрения, а олени Владимира Гальдсмана получились — животинками из записок энтомолога, не более того.

ДМИТРИЙ ГАРИЧЕВ

***
что гайдар ночей не спал, а мать кормила
грудью губернаторских собак
за пакет крупы, осколок мыла,
чтобы в бургеркинг или макдак
шли теперь все вы****ки из тыла –
в это мне не верится никак.
 
или чтоб с ветвями краснотала
ради поруганья от ментов
выдвигались против капитала
несколько гуманитарных ртов –
нам носили хлопья из подвала,
тоже примириться не готов.
 
страшно ждать заказа, но сдаётся
общий счётчик, женщина смеётся
как ещё до обнуленья лет,
но и в забытьи не признаётся:
просто лучшего у мира нет....

и тп.

Демьян Бедный с его рифмованными агитками двадцатых годов, Владимир Высоцкий с его «в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке», Владимир Ульянов-Ленин с его «каждая кухарка может...»... Вот что вспомнилось мне после прочтения этой прозаической рифмованной злобы дня. Если это стихотворение показалось кому-то поэзией, то любая ругань в переполненном автобусе — тоже поэзия, и похабщина записанная в столбик на стене общественного туалета — тоже. И пусть все сотни миллионов будут наслаждаться подобной «поэзией», и все окна будут распахнуты навстречу этой новой «поэзии», моё, единственное и последнее в России, моё цветаевское окно навсегда будет перед нею : «одно завешено»!


Анна Глазова

*
кто бы не хотел склеиться
из кусочков земли
вывернутых червями
и растений из прошлого
и из сора?
кто бы не хотел сказать,
меня нет,
я ваш должник,
я часть,
мы даже и не мы, а целое?
ты протягиваешь руки,
смотришь,
сажаешь — копаешь,
растишь — строгаешь,
и только когда,
бывает,
задумаешься
до беспамятства,
слышишь вдруг музыку
из того что стало полезным и мёртвым.

Это поток сознания, записанный в столбик, совершенно напрасно причислили к поэзии. Это проза в столбик. Размышлять о том. О сём не вредно и не запретишь, впрочем, как и записать размышления в столбик, разорвать предложения на отдельные слова. Можно написать в столбик : «слышишь вдруг музыку», но лучше создать музыку из созвучий слов, чтобы созданное не оставалось ничтожным, пустым или «полезным и мёртвым».


ЛИНОР ГОРАЛИК

 * * *
Белое такое, невесомое, и кружится, в рот раскрытый падает —
«Мама, мама, что это такое, — что это такое, мама?!» —
«Это манна, манна;
 да веди ж себя по-человечески, горе мое, — мы ж не нищие, —
отоварим сахарные карточки, хлебные талончики;
 Сене можно, Сеня безотцовщина, а тебе меня позорить нечего,
да еще и прямо перед ужином, — рот закрой и стой по-человечески
 или за угол иди, чтоб я не видела».

Это не поэзия, это современный, временный  приговор вечной поэзии — приговорена к высшей мере наказания — через изуродование : облика, признаков и принципов, посредством переиначивания до полного забвения, до полного неузнавания! Этот вырванный из ненаписанной повести диалог, эта подслушанная у ближайшего магазина речь, как будто из очередного российского сериала, сделанного посредственным режиссёром для бездарных актёров, обряжённых в нафталиновые костюмы. Если бы весь роман Толстого «Война и мир» записать в подобный этому столбик и назвать его произведением поэзии, то он бы всё равно не стал поэзией, совершенно также, как и этот краткий диалог Линор Горалик, он бы остался прозой, совершенно также точно, как рассматриваемый нами диалог, поскольку никуда не делась бы (в том и другом случае) : описательность, сюжетность, равнодушие к созвучию, к звучанию, к голосу, а также «длиннота отдалённости» от сути и сущности поэзии!
Безнадёга охватывает всё моё существо, когда я вынуждено читаю ТАКУЮ интерпретацию поэзии, такую современную отсталость...

ГРИГОРИЙ ГОРНОВ

* * *

Я всё же приехал в это владенье лис —
Электричка пробралась кривыми с большим трудом.
И все мои мысли неожиданно оборвались:
Впереди был только нескончаемый бурелом.
Я наступил на разбитое, ржавое ламповое табло.
 И перешёл в другое измерение по частям.
По заросшей насыпи с остатками от столбов,
 И релейными ящиками, выпотрошенными к чертям.
 Ты ждала меня в месте, похожем на всё вокруг,
Но на самом деле я попал во временной карман.
Ты колдовала и рассеивала жару,
 А в подоле платья летал, вереща, комар.
И, так и не поняв по часовой или против — дорога в ад,
Мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам…
Ночь подошла вплотную, постояла, пошла назад,
И лес зашумел, заштрихованный помехами голограмм.

Когда я говорю о присущей поэзии образности — об  и н о с к а з а н и и, то подразумеваю  что-то оригинальное, необычное, что-то расширяющее, будоражащее воображение, но не обескураживающее его. Например, когда лирический герой стихотворения «мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам» - я мгновенно чувствую фальшь, фальшивый вымысел, поскольку ни «мёртвый», ни «живой» алмаз ни в коем мере не усиливают действие, никак алмаз не характеризуют, напротив, демонстрируют сказанное «для красного словца», эффектный пшик. Но, может быть, «мёртвый» подразумевается неогранённый? Тогда, соответственно, «живой» алмаз — это обработанный, переливающийся светом бриллиант? Однако, на мой взгляд,  природный необработанный больше соответствует понятию «живой».  «Живой», «мёртвый»... По сути, сама фраза, в которой автор «рухнул к ногам» «алмазом» (уже не важно, мёртвым или полуживым), ничего не добавляет к смыслу, к ткани. К орнаменту стихотворения. Такое пустое место в строке и есть пустословие или краснобайство. Первое место по склонности к краснобайству в стихотворении у «мёртвого» алмаза оспаривает «лес... заштрихованный помехами голограмм», у которого, в свою очередь, маячит за спиной верещащий и летающий в подоле платья авторский комар... Рифмы, типа: трудом/бурелом, вокруг/жару, карман/комар —оставляют желать лучшего. Но это, по крайней мере, первое стихотворение в списке, которое мне встретилось, в коем не царствует рифмованная проза, и слава Богу.

У Григория Горнова есть в этом стихотворении рифма : «лис/оборвались». Но это просто рифма, в контексте содержания, просто случайный прохожий, подвернувшийся, идущему по потоку своего сознания автору стихотворения. А вот, например, у Мандельштама, искусство поэзии которого сегодня лежит в основе нашего разговора есть такое стихотворение:

***
Вооружённый зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую всё, с чес свидеться пришлось,
И вспоминаю наизусть и всуе.

И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым,
Я только в жизнь впиваюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.

О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить, сон и смерть минуя,
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную»
                8 февраля 1937 года

У Мандельштама есть похожая рифма: ( ос/пришлось), которой открывается стихотворение, но это не «случайный элемент», не просто «помощник содержания», но важнейший звуконосный след, по которому идёт вся звукопись, вся поэзия произведения. Мандельштаму нужен был этот острый, колющий, пронзительный  звук «с», этим звуком заостряется смысл строки.  Смотрите, какая звуконосная стезя, чередующая мягкость с твёрдостью, создана Мандельштамом:

Узких
ос
сосущих
свидеться
пришлось
рисую
смычком
черноголосым
впиваюсь
осам
заставить
сон
смерть
стрекало
ось, ось

Мандельштам «впивается» остроносым звуком «с» в восприятие читающего, направляет его нужную поэту сторону. Создаёт особое настроение. Создаётся стихотворение-событие, создаётся поэзия — то есть, создаётся речь без случайных форм, рифм и пустословия.
----------------------------------------------------------



 АНДРЕЙ ГРИЦМАН

 * * *
Я теперь всё больше молчу.
Не могу потерять те звуки.
Позвонить мне, что ли, врачу,
 чтоб насыпал таблеток в руки.

Я тогда ненадолго в провал.
 Невозможно, чтоб было хуже.
Выплывает родной овал,
так во сне на тебя похожий.

И подумать — так можно жить,
 в темноте сплетаясь словами.
Ты одно только мне скажи:
мы ведь вместе в глубокой яме?

Там есть водка, табак, есть снедь,
две заколки, серьга и свечи.
 Мёртвым сном отдыхает смерть.
 Потому расставаться незачем.

Это произведение, на мой взгляд, находка для пародистов, и здесь имеется фальшивая образность или подвыпивший вымысел, например, когда воображение подхватывает строку и пытается представить этот самый выплывающий «родной овал», так на неё похожий... Чем стишок отличается от произведения поэзии? Многим. Но, в частности, стишок — это всегда скопище примитивных оборотов речи. В стишке, как правило, сразу ощущается «художественная самодеятельность (мысли, слова, чувства, звука) на уровне сельского клуба». Стишок пишет обыкновенный человек, пытающийся обыкновенными словами сказать что-то необыкновенное, что-то такое важное, которое требует поэтическую форму выражения, но дальше этой формы дело, как правило, не идёт. Стишок — это «врач, насыпающий таблетки в руки», а поэзия — это доктор Чехов, насыпанием таблеток в руки не занимающийся, но лечащий души читателей приуготовленным Словом, а не «таблетками словечек»!

Надя Делалалнд

* * *

Ребенок с возрастом перестает нудить,
требовать, чтобы ему уступили место в маршрутке,
понимает, что мамы нету, что он один,
что она умерла, что какие шутки.
Вот он едет растерянный и седой,
в старом тертом пальто, с незастегнутой сумкой,
совершенно такой же уже, как до
обретения им рассудка.

Ну скажите, люди добрые, зачем этому прозаическому сообщению поэтическая форма выражения?! Снова столбик, снова растерзанные на части предложения. Это всё равно, как если бы своё заявление на отпуск положенное на стол работодателю, Надя Делаланд написала в столбик, озаглавила трёмя звёздочками (трёхгодичной выдержки), ритмично прочла вслух и объявила бы «стихотворением», с прицелом, с претензией на «стихотворение(за-явление) года»!


 

;

Андрей Гришаев

***

Под ленинградскими березами
Да в страхе страшной мировой,
О, мальчик с бедной головой.

С паническими гладиолусами
Ступает скорбно в третий класс,
Не узнавая всякого из нас.

Друзей его летающие личики,
Остроугольные значки,

О, в коробках занюханные спички,
О, кур подвешивание на крючки.

О, всюду космос.
Вот берет Надежда Игоревна,
И, пальцем медленным по глобусу скользя,
О, взрытый глобус —
Ничего не выиграно.
Летим в столовую по космосу, друзья.

Где Стыд и Срам, и золотом по золоту
Картина стыдного и страшного суда,
Зверьки неутоляемого голода
И ленинградские траншеи навсегда.

И «панические гладиолусы», и «летающие личики», и «занюханные спички», и «взрытый глобус», и «зверьки неутоляемого голода»  — все эти выкрутасы речи есть долгие последствия «Великого Октября», всё это «мухоморная образность», воцарившейся в дремучих сознаниях современности — выплеск очередной несуразной словесности, лишённой стиля, художественного чутья, преемственности сверкания слова,  исключающей коверканья речи.


ЮЛИЙ ГУГОЛЕВ
ТЦ  «Зимняя вишня» Кемерово, 25 марта 2018 года

Представляешь себе этот зальчик?
Что поверхность экрана,— чиста?
Кто мы, девочка или мальчик?
И какие у нас места?

Ну, давай мы придем попозже,
там ведь есть и другой сеанс.
Как потом все, господи боже,
будут странно смотреть на нас.

Мы пропустим, что было в начале,
нам расскажут, чем стали потом
те, оставшиеся в этом зале,
прикипая к плечу плечом.

Кто кого на подошвах вынес,
у кого скрипит на зубах
та «неблагоприятная примесь»,
распыленная в облаках,

оседающая на коже
тех, кто против, и тех, кто за…
Посмотри же, Господи Боже,
что-то мне попало в глаза.

Те, кто дымом в чужую одежду,
станут облаком — это вранье.
Что ж ты так извазюкался?
Где ж ты так изгваздался, горе мое?

За собой не зная вины, я
с глаз смахну, оботру с лица
эти красные, кровяные,
неопознанные тельца.

Здесь наглядная сюжетность, злободневность, это стихотворение о событии, а поэзия — это стихотворение-событие, событие словесности, создающее новые темы и новый смысл, благодаря иному сказанию. Благодаря иному, а не «больному» сказанию!  Почувствуйте разницу! А главное: стишок вроде бы позаботился о людях, но при этом наплевал на поэзию, сказанул так, что наплевал на тех, о ком хотел позаботиться! Ну что же, ради людей — и не такое проделывают! «Оботру с лица …. неопознанные тельца» - эта фразочка очень хороший пример «вульгарности от всей души», или «пошлости ненароком», когда «хотел сказать от души, по-резче, со всего маху», а в итоге ляпнул так, что подумалось: да, язык, конечно, без костей, но иногда кому-то лучше промолчать, чем говорить...

Данила Давыдов

***
может быть, я, деточка,
с твоей точки зрения растительная какая
форма жизни,
ведь мне всё простить – пустяк,
лишь было бы солнышко за окошком,
ну, или хотя бы искусственный свет
 
всё так
 
но зато я всё знаю про движенье планет,
про то, что светит отчизне,
про то, какая когда под тобою сломается веточка

Эта прозаическая миниатюра под условным названием «Деточка-веточка» просто-напросто очередной пример прозы в столбик, выбранный экспертами, как будто лишь только для того, чтобы окончательно убедить нас, что они не просто не разбираются в поэзии, а пропагандируют и продвигают эрзац-поэзию, дабы современное поколение «возросших в девяностые в кабы России» окончательно не стеснялось своей трёхмерности.

ДМИТРИЙ ДАНИЛОВ

Египетский патерик

Авва Альберт
Пришел к авве Эдуарду
Посоветоваться
О духовных вещах
Авва Эдуард
Слыл великим учителем
Благочестия
А авва Альберт
Был тоже ничего себе
Имел репутацию
Что называется
Продвинутого старца
Но авва Эдуард
Был все же продвинутее
И вот, авва Альберт
Пришел к авве Эдуарду
И сказал
Приветствую тебя
Великий отчеЭдуарде
Приветствую мудрость твою
И еще сказал
Разные слова
Которые считались необходимыми
В Египте четвертого
Или пятого, или шестого …..

----
и т. д. и.т.п

Эта многословная сага в столбик, проза, до мозга костей, уровень этой прозы пусть оценивают прозаики. Не будем тратить на неё время. Диарея сознания современных авторов никак не получается «продвинутее», даже школьных сочинений учеников старших классов советского времени.

ИЛЬЯ ДАНИШЕВСКИЙ

  снесите наши дома быстрее и конечно наши тела и наши углы и наши туннели
сообщающиеся сосуды вакуума под инфракрасными лампами перед сносом — наши постели
и наши царапины и психосоматику
пусть святость и разрушение разорвет в клочья
взаимоотношения
пробелов с пробелами

         наказание разлитого в воздухе вторника до приторного повторения взрывных согласий
до залов судебного заседания передающегося из рук в руки потные и кровавые ладони проводов стагнирующих в лактации 6 мая паломников в сладких свитшотах
наказание за излишнюю прямолинейность отлучения от правдивого я бы хотел еб.ть тебя (в значении сейчас, здесь, потом завтра, в выходной, когда ты приезжаешь для смыкания, когда опускается вечер, и до конца времен —
который наступит может быть совсем скоро и мы не успеем ничего
кроме размытого поцелуя; в значении любить тебя но не только и выйти за горизонт и не оскорблять тебя молчанием о моем желании) отнятого
у того что принято зубами засаживать сады далекого берега оберегая тебя от разрушительной силы правдивых слов
наказание за уклончивость и витиеватость отлучение от деликатного неприкосновения (когда я не сообщаю, чего мне бы хотелось, и когда я отдаюсь неизвестности дня и не начинаю будущего в опасении ядерной кромки горизонта) отнятого у тех кто нашел размеры для своего аффекта и укомплектовал в удобные письма в удобное для тебя время
наказание за измены как сохранение твоей целостности ценой чужих ватерлиний и чтобы не призывать тебя к революционному отвержению цепного мучения когда желание становится прибоем и «секс» как «приходится» как «свержение» как жидкая поверхность власти
наказание за прошлое поднятое медицинской картой расставание от разочарований в поле чужого диагноза и любовь как отсутствие признания в апатии сердечного капитала аппарата вращения крови внутри
вены из которой каждый понедельник ты лакаешь от голода собственную кровь наказание за ритмичные опечатки в смс когда боковым зрением вторжение в сирию становится вторжением в бельгию становится вторжением в белое пространство потустороннего путешествия к старому дому твоего прошлого внутри которого <…> — наказаниеза невозможность рассказать эту историю

за факты прошлого которые будут определять чувства будущего
наказание за незаконность рассказа этой истории
наказание за незаконность умалчивания этой истории
наказание за неэтичность рассказа об этой истории
наказание за неэтичность нужных слов в нужной последовательности временных контактов перепаянных схем и признание как натужный подвиг
под действием паяльной лампы
наказание и судебный приговор за желание покончить со всеми процессами телесной памяти и невозможность даже приступить к процессу сцеживания правды из одного тела в другое путем орального контакта первой степени и наказание за право на апатию
за то что прилюдно вытираю тебе запотевшие очки
и это могут увидеть дети
за любое из прав кроме нарушенного астматичногодыхания
кроме мучения
кроме продолжения сумерек и если нет сил еще больше колес чтобы
снова терпеть сумерки
никаких других прав у тела распадающегося на налоги

После первой же попытки прочитать этот поток воспалённого мозга, безнадёжно увязнув в тексте, как войска группы армий Центр увязли в осенней советской распутице на подступах к Москве, я искренне пожалел членов Жюри, которые обязаны будут эту ахинею читать. Этот удар по Жюри, нанесённый исподтишка коварными экспертами, может быть оправдан только, если Жюри, прочувствовав весь апофеоз посредственности всего длинного премиального списка, выберет именно это произведение «Стихотворением 2019 года», тем самым, подчеркнув глубочайший упадок понимания поэзии в современной жизни. Какая жизнь — такая и поэзия!


АЛЕКСАНДР ДЕЛЬФИНОВ

* * *
Мы стояли за «стекляшкой» —
Магазином на углу,
Ты сказала: «В общем, дальше
Я с тобою не могу».

Было жарко, было душно,
Уши резал странный звук.
Я спросил: «Но почему же
Дальше мы не можем вдруг?».

Мы стояли возле школы,
Там была в заборе щель.
Ты ответила: «Ну, Кольку
Полюбила я теперь …

и т. п.

Сюжетность, описательность, «простота, та, которая хуже воровства», односложность бренчания словечек по типу импровизированного музыкального инструмента, у которого: «одна палка, два струна», рифмы условно-досрочно освобождённые от созвучия, образность ниже нуля,  — пусть всё это будет на белом свете, раз уж нельзя массовому сознанию без подпитки, раз уж есть у кого-то возможность и потребность для подобного творчества, но зачем этот стишок т. н. эксперты засунули в длинный премиальный список? Чтобы другие стишки на его фоне казались поэзией? Возможно. Но, в любом случае, большому жюри не позавидуешь, им придётся выбрать лучший из стишков и подтвердить, тем самым, наглядно и узаконить глубокий кризис в стане литературных критиков, экспертов, редакторов,  которые чрезвычайно успешно заняты собой,  которые вместо реального поиска и поддержки талантов — заняты перетасовкой тех, кто «у рояля тоже что и раньше», заняты панибратством с посредственностями, заняты переливанием из пустого в порожнее.


ЕГАНА ДЖАББАРОВА

Небесное
I
Исмаил пасет коров на луне
поднимает голову и видит орлов
(это Микаил на своем языке
посылает ему слова с желтых берегов)
хрупкие юноши прячутся за тело скалы
по красной земле гурии бредут босиком
волосы их как узоры хны
поверх отвердевших сосков
Салсаил верхом на солнечной лошади
сгоняет стервятников с берегов —
к женской пустой утробе
к началу реки.

II
аль-укуль-ул-ашара

первый ангел сдувает слово рождается второй
озирается видит небо под стопой
обнимает прародителя открывает рот
изо рта льется вода твердеет: кора на коре
стоит третий открывает рот
из его рта вылетает птица на ее зов
слетается четвертый и закрывает глаза
из глаз его катится полуночная слеза
плавится белым оловом становится землей
на земле стоит пятый ангел
слово его огонь
из огня рождается дым
плавится а за ним
ангел шестой седьмой восьмой
девятый над головой
видит как десятый ангел
стоит над тишиной
разевает скрипучий рот и произносит МИР
больше девять ангелов не открывают рта
девять небес разваливаются прячутся от стыда.

Ещё один случай абсолютного игнорирования поэзии, как автором, причисляющим этот рассказ в столбик к поэзии, так и экспертами, поддержавшими рифмованную прозу своим выбором. Вам не надоели эти столбики слов? Я уже еле сдерживаюсь... Но, если в авторском тексте ангел «разевает скрипучий рот» и на чистом русском языке «произносит МИР», то моя душа, как и «девять небес» просто «прячутся от стыда» и «разваливаются» на части все надежды когда-нибудь возродить поэзию в среде «рифмованных прозаиков»...


ОЛЕГ ДОЗМОРОВ

На смерть бегемота Алмаза в свердловском зоопарке в 2012 году

Умер бегемот Алмаз
в городе у нас.
Сразу сделалось печально,
потекло из глаз.

Он почти что мой ровесник,
умер в 37,
умер, словно буревестник,
старенький совсем.

Бегемота помню с детства,
он лежал в грязи, как тесто,
ел, болел, икал.
Убирали кал

и кормили не капустой —
жесткой и невкусной
елкой прямо из ведра.
Жизнь страшна, тверда.

Жизнь, как у гиппопотама,
одиночество и травма
каждого здесь ждет.
Человек — урод.

Будешь жить в зловонной яме,
пусть ты хоть из библии,
африканскими очами
умолять о гибели.

Ну-ка, песенку сложу
с рифмами неточными,
зря я, что ли, тут служу
стихуполномоченным.

Песенка:
«Мама, я хочу работать
в нашем зоопарке
и большого бегемота
поливать из шланга,

и кормить его морковью
сладкой и оранжевой,
и дарить его любовью
и облагораживать.

Мы стояли на краю,
глядели внимательно.
Все животные в раю
будут обязательно».

Какое отношение этот стишок, эти частушки имеют к поэзии? И частушки могут иметь отношение к поэзии, если они не являются рифмованной прозой, строчками, легко поддающимися пересказу.
«Любовь-морковь» и сердце в кровь, когда сталкиваешься с тотальной насмешкой над поэзией, вирусом «иммунодефицита» поэзии, с ужасающей быстротой набирающего численность носителей и уносимых (на носилках) на свалку истории завсегдатаев литературной пивной «Стоп-сигнал» из повести Михаила Булгакова». Пропал дом...

АННА ДОЛГАРЕВА

* * *

Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься — так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек — это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать —
не бойся падать.

Когда я говорю «поток сознания» или «поток слов воспалённого мозга», я  имею ввиду что-то весьма характерное. Например, это такая современная подмена не просто даже поэзии, как таковой, а самого творческого состояния, процесса : кто-то решил высказаться словами о чём-то : стартует, на волне вдохновения, добавляет напору, увеличивает обороты и выбрасывает из себя сгустки недоеденных слов, которые можно потом, как кажется, расставить в любом, почти произвольном порядке. Такая вот словесная жижа, буквально, ломится наружу из гортани автора, не зная преград, не разбирая куда и зачем. Так из горла вываливается блевота, или не слишком аппетитное многословие после бурного подпития — ничем не сдержанная масса плохо переваренных авторских недожеланий и недодумок. Вывалил и как будто бы стало легче, кушайте на здоровье!

Но поэзия — это строго структурированная волна вдохновения, в которой нет недоваренных авторским сознанием слов и оборотов речи. В противовес современной «творческой диарее», или конвейеру слов, поэзия  - это ручная работа, это управляемое чувством стиля и меры вдохновение, филигранная работа огранщика, ни в коем мере не допускающая, чтобы из потока вдохновения получился поток слов, разнствующих между собою совершенно также, как разнятся жильцы одного и того же подъезда какой-нибудь многоэтажки! Поток слов современной интерпретации поэзии— это слова, звуки, ритмы, рифмы — ничем не сдержанные, кроме, возможно, авторским перерывом на ланч или поход в туалет, это нагромождения слов и предложений, напирающие одни на другие, искажающие друг друга, продолжающие в столбик ту же самую ничтожность современствующего обывателя, которую создают потоки трёпа, тряпок, фоток, шмоток, постов, репостов, и тому подобных душевных погостов, распространённых в социальных сетях или виртуальных загонах для бездарного общения.


Ирина Евса

* * *
Всем человечьим адовым колхозом
с конвоем по краям
мы надоели бабочкам, стрекозам,
цикадам, муравьям.

Зачем — поймав репейницу за чаем
и восклицая: ах! —
под лупой изучаем,
назначаем быть пленницей в стихах?

Почто хозяин соточки равнинной
настолько офигел,
что в ярости разрушил муравьиный
безвинный Карфаген?

Весь мир, который мы не приручили,
творящий свой намаз,
давно (и, видит Бог, не без причины),
боясь, не любит нас,

громоздких, жадных, топчущих секреты
стрекочущей травы.
И вас, прекраснодушные поэты,
не любит он, увы.

В размеренную летнюю эклогу
влекущим каждый чих,
вольно вам, заступив жуку дорогу,
спросить его: ты чьих?

А вдруг он тотчас — душу наизнанку?
Хотя б один из ста?
Но жук рывком уходит в несознанку
зеленого куста.

Автор этого стишка ушла в такую «несознанку... с душой наизнанку», что в комментариях нет смысла. Комментировать просто нечего. Итак всё ясно, до ужаса, до слёз...


АНДРЕЙ ЕГОРОВ

Теплые цвета

I
за месяц у арестантов
живущих в одной камере
синхронизируется цикл
вращения чёток

апельсин пахнет солнцем
неудержимым смехом
тяжёлым от бега дыханием
отбитым воланом
чем угодно только не апельсином
запах апельсинов запрещён
правилами внутреннего распорядка

движения арестанта медлительны
как у хирурга проводящего операцию
на открытом сердце
собственной дочери
под водой
со связанными руками
бритвенным лезвием

сон арестанта чуток
крепок
чуток
а потом так крепок
что утренняя проверка
кажется продолжением
очередного кошмара
память арестанта
вывернута наизнанку....

и т.д.

Это у меня, читающего этот длинный  список идёт мучительная «проверка» нервной системы, а этот стишок кажется «продолжением очередного кошмара». Чувствую себя «арестантом» сумасшедшего дома, в котором вся русская словесность, вся идея поэзии «вывернута наизнанку»...
 

ВСЕВОЛОД ЕМЕЛИН

Иван Ржаное Зерно

Велел угрюмый тиран
Что быть его не должно
Должен сгинуть Иван, Иван
Ржаное Зерно.

Маргиналов лекарство
Причина бед и несчастий
Препятствующий начальству
В осуществлении власти.

Народам северных стран
Где зимой с полудня темно
В утешение послан Иван
Иван Ржаное Зерно.

Для смягчения боли
Среди скудной природы
Весь из мороза и воли
Воли в смысле свободы.

Здесь доживает до лета
Только самый проворный
Он не имеет цвета
Он не имеет формы.

Он храбрым делает труса
Вялого делает бойким
Он не имеет вкуса
Кроме горечи горькой.

Он срывает стоп-кран
Утягивает на дно
Мой товарищ Иван
Иван Ржаное Зерно.

И когда 6-я часть суши
Покрывается мерзлым насто …

и т. д. И т. п.

Без комментариев. Грустно. Хочу на волю, прочь, куда глаза глядят, из этого «длинного списка» современности! Держусь изо всех сил...

Михаил Ерёмин

* * *

                Неколебимо, как Россия.
                А. С. Пушкин

И дельта вроде как не дельта
(Со сведущими спорить толку нет.),
И под гранитной, мраморной, кирпичной кладкой,
И под брусчатым, и асфальтовым застилом,
По сути, топь и хлябь. Чему обязан град,
Твердостоя;ньем (Сгон, нагон ли вод ли, зол.)
Расчёту корабелов? Риску зодчих?
Что было ведомо поэту?

«Что было ведомо» автору этого произведения — не ведомо мне. Пересказу это казалось бы короткое стихотворение — не поддаётся. Но делает ли невозможность пересказа это стихотворение — поэзией? Мне надо подумать, перечитать, пожалуйста, дайте мне время. В данном случае поэт дал мне повод не торопиться с оценкой. Короткое, но краткое ли оно, ёмкое? Завершаю свою первичное впечатление вопросом самому себе и всем, кто когда-либо прочтёт этот отклик: «Если невозможность пересказа является необходимым условием, но не достаточным, то что, в данном случае, могло бы помочь причислить это стихотворение к поэзии? Здесь есть работа с языком, с ритмом, с рифмой, со звукописью, здесь имеет место образность, здесь есть «правдивый вымысел», а может быть царствует самый таинственный  признак : «отрицательная способность»?

Максим Жегалин

* * *

Из всех предложенных я выберу одну.
Не ту — кровавую, старушечью — не ту.
Не долгую, а лучше — на ходу.
Упал на снег, рассыпался в звезду.
Но если б можно было выбирать.

А дальше так: обычный русский лес.
Ой, мамочки, как я сюда залез.
Какие сосны, прадед вырос дубом,
А дед — орешником, я этот лес
Целую в листья, корешки и губы.
Здесь можно много: я могу летать.

Но как ужасно ожиданье мертвых:
Они скучают в тёмной древесине
И тянут ветки к тем, кто ходит
В лесу живых, качается, потеет.
Вот если бы у смерти было тело,
Оно бы не могло качаться и потеть.

А я могу краснеть и зацветать.
Наверное, мне вырастать рябиной.
Но лучше волком, а не деревом лежать —
Искать своих, кусать живых, любимых.
Я не умею выбирать.
Я не имею права выбирать.
Но если б было можно.

Вот ещё хороший пример того, что невозможность пересказа — ещё не гарантирует того, что перед нами поэзия. Поэзия — язык : речь поэзии — это речь того, кто уже выстраданно знает ЧТО хочет сказать и КАК это должно быть сказано. «Всё дело в ЧТО, диктующем КАК» - писала Марина Цветаева. Этому стихотворению не хватило ПОЭТА, то есть, человека, который задолго до написания знает, как важно не торопиться записывать слова, как важно выдерживать паузу, вынашивать, вычувствовать, сужать до ядра, до точки то самое ЧТО, то есть, как важно получить у самого себя ПРАВО НА СЛОВО, как важно уметь ждать, до тех пор, пока не вызреет, не нальётся сочностью возникающих образов, эпитетов, пока не подскажет, КАК, с какой стороны, с какого ракурса, в какой форме, в каком темпе, с какими ритмами это ЧТО должно быть исполнено. «Я не умею выбирать»  — вот точное признание автора, с которым я полностью согласен: не умеет выбирать:  из широкого желания сказать — сердцевину этого желания; из многих попавшихся под руку возможных слов — только необходимые слова, те, без которых «сердцевина желания» никак не может обойтись; из всевозможных образных сравнений — только те, от которых не придётся «кусать...любимых» и кусать локти.

СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ

Колхозница-Мордовка Поет Песню О Сталине

С.С. Прокофьев, op. 85, часть 2. Ф.И. Беззубова, мордовской сказительница-орденоносец. Од пиньгень морот. Мордовской государственной издательствась. Саранск, 1950. С. 5–7.

1
Мои слезы текут по лицу
собираются на подбородке
делают мокрой одежду на коленях

Раз за разом возвращаясь в голодный дом
к опустевшей люльке
к погасшей печке

Я билась в ознобе
что-то кричала
кому-то молилась

Сегодня я плачу от радости:
Ты покарал их тех
кого я умоляла на коленях

ОЙ, КАК МНОГО, МНОГО СВЕТА РАЗЛИЛОСЬ ВОКРУГ! ОЙ, КАК ПЕСТРЫМИ ЦВЕТАМИ РАСЦВЕТАЕТ ЛУГ! ИЛИ ВПРЯМЬ НЕ МЕРКНЕТ СОЛНЦЕ В ТЕМНОТЕ НОЧНОЙ? ИЛИ ВПРЯМЬ НЕ СТЫНЕТ СОЛНЦЕ БЕЛОЮ ЗИМОЙ? ЭТО СВЕТИТ НАШЕ СОЛНЦЕ — СТАЛИН НАШ РОДНОЙ. ….

И т. д. И т. п.

Пусть это мордовской песней занимаются песенники. Мы с вами, дорогие мои граждане поэзии, будем продолжать искать, днём с огнём, в этом премиальном списке — поэзию.

Дмитрий Зернов

* * *

Мы практикуем неумелый секс,
Пригодный разве только к размноженью.
Раз в месяц, дань отдав предохраненью,
Мы отдаёмся тихому кряхтенью

И практикуем неумелый секс.
Мы любим и лелеем наш рефлекс.
Нам очень с ним комфортно и удобно.
Нам с ним тепло, темно, внутриутробно.

Всё, что снаружи, — злобно и загробно.
Мы никому не отдадим рефлекс.
Нам сладок и приятен сам процесс
Существования. Всё остальное
Излишне шумное, заведомо цветное,

Чрезмерно выпуклое, слишком шебутное,
Колючее, большое, неродное.
Но нам не выбирать, куда упасть.
Мы разеваем маленькую пасть.

Что, вероятно, тоже рефлекторно.
Нам страшно, одиноко, безнадзорно.
И хвостик наш не крутится задорно,
Когда, зевая, покидаем пасть.

Мы выбираем миленькую власть.
Такую миленькую, просто загляденье,
Такую гладенькую, просто умиленье,
Не часто, раз примерно в поколенье,
Мы выбираем миленькую власть.

Эта, злобой дневная, статейка из бульварной газетки, кое-как зарифмованная и записанная в столбик — не имеет никакого отношения к искусству поэзии. Здесь даже комментировать нечего. Если нужны более подробные объяснения — перечитайте все мои предыдущие впечатления от произведений премиального списка.

Сергей Золотарёв

Домоводство

Наш дом находился вдали от главных
дорог и вблизи одной,
где ход совершался посредством плавных
движений коры земной.
А море лежало в пяти минутах,
и к дому вели следы
путем наложения новых гнутых
подков приливной воды.
Анютины книги, мои ракетки
служили основой стен,
а впрочем, и в роли москитной сетки
и спутниковых антенн.
Я в кресле-качалке в ветвях ротанга
сидел на веранде, стол
усыпавшей сливой, зашедшей с фланга
и взявшей июль в котел.
В котле между тем клокотало солнце
похлебкой из овощей,
пока из прослойки культурной социум
вываривал суть вещей.
Земля под ногами была ничейной,
недвижимость обросла
полезными связями — с назначеньем
подвоя на роль посла.
И после обеда, читая каждый
свое, выпивая тень
цветочных горшков корневою жаждой,
мы долго листали день.
За эти часы проведя бок о бок
друг с другом немало лет,
мы поняли только, насколько робок
в постели шотландский плед.
Земля окружила себя морями,
чтоб посуху не ушли
без посоха оси ее миряне,
чтоб ночью подтягивали баграми
к скоплениям край земли.
А нас сохранила в пространстве — корнем
всех бед, удали вершок
которого — где-нибудь в мире горнем
случится культурный шок.
Прошедший всю школу от садовода-
любителя до спеца,
я мог размотать дождевую воду
в начало ее — с конца.
И что заставляло так прыгать капли
лягушками на капот,
поздней открывалось нам в клюве цапли,
«Массандры» набравшей в рот.
Но сколько бы ни хлебнули горя
губами своих сестер,
она приносила мне рыбу с моря,
а я разводил костер.
Ловил ее руку и, сжав запястье,
в ладонь насыпал ручей
подсолнуха, чтобы жила во власти
деталей и мелочей.
И знаешь, когда б она ни прижалась
ко мне без меня при всех,
надеюсь, что это не будет жалость —
единственный смертный грех.

 Это стихотворение, не отталкивает изначально, поскольку не является  лишь набором примитивных слов и смыслов. В нём есть образность, которая не совмещает оригинальность с абсурдом. В нём угадывается взгляд на вещи с той, с другой, с поэтической стороны. Выдающегося, талантливого, того, чтобы можно было назвать даром слова — в этом стихотворении, пожалуй, тоже нет. Не слишком интересен  финал, в коем деморализует «морализованная натяжка» : жалость почему-то объявлена «единственным смертным грехом». Это личная история, не более того. Но по сравнению со многими предыдущими — побродив среди поганок, радуешься свежей, гладенькой сыроежке, как будто держишь в рука белый гриб. Встречаются здесь строки, в которых чувствуется потеря управления «полётом речи», например:

«...стол
усыпавшей сливой, зашедшей с фланга
и взявшей июль в котел...»

Какой всё-таки это стол, который стоит «усыпавшей сливой», да плюс к тому, «зашедшей (кому-то куда-то) с фланга», и в довершении ещё каким-то образом «взявшей июль в котёл»? Здесь фантастика подменила фантазию. Вместо образа появилась фигура речи - «велика фигура, да дура», не зря же говорят! Вымысел по большей части — не правдивый, но фальшивый, то есть, заставляющий воображение  верить на слово — в лучшем случае смириться с необузданностью авторской фантазии. Вы спросите : что плохого в  том что «Анютины книги и мои ракетки» выступили, по воли автора, в роли: стен, москитной сетки и спутниковых антенн? Ничего плохого. И ничего из того, что лежит в основе поэзии: поскольку поэзия — это дар слова — который в свою очередь есть чувство меры, вложенное  в Слово, в обороты речи и образные сравнения. Иными словами, владение искусством поэзии, как владение самурайским мечом — когда взмахи и удары быстры, разнообразны, но очень рациональны, до предела выверены, их неожиданность, их творческая свобода, грациозность движения основаны на точном расчёте и знании. В основе поэтической речи лежит некий оксюморон : «непредсказуемость, в которой ничего лишнего», или «вымысел, в котором всё правдоподобно».


Сергей Ивкин

* * *

Плывите!
И ваши каюты
украсят верблюды
и голуби.
Идите
по звездному атласу —
аверсу
глобуса —

от Яффы,
где улицы метят
глазурью
и ляписом,
до Гипербореи,
где вешают
головы
люпусов.

Чем дальше
от дома —
сильнее планета
вращается.
Чем дольше в пути,
тем надежнее
плечи
попутчика.

Когда капитан
плоть и кровь
раздает
на причастие,
все лучшее —
там,
так зачем вам
надежда на лучшее?

Плывите!
Отныне вы
в зеркале моря —
небесное воинство
и ваши затылки
наполнены
ветром
и правдою:

военный устав
и благая
пиратская
вольница,
вселенская скорбь
и конкретная
песня
для радости.

Семь футов
под киль —
и пускай сушеходы
завидуют,
что парус над вами
белей,
чем невеста
на выданье,

что сохнет на шкотах
закат
и созвездия
бусами
ложатся на воду
окладом
следам
иисусовым.

Слава Богу, что удалось встретить ещё одно произведение, не являющееся рифмованной прозой или прозой в столбик. Для поэзии это необходимо, но не достаточно. Поэзия, по мимо прочего, любит точность в образных сравнениях. Сравнивай, проявляй фантазию, но не передёргивай, не подпаивай воображение — своё и читателей - «пиратским ромом»!

Парус на странствующих по волнам и штормам кораблях может быть каким угодно, но только не «белей, чем невеста на выданье». Это не образ - «красное словцо» или краснобайство. Парусина, по природе своей, не есть белая по цвету, а уж, пройдя моря и океаны, тем паче. У Лермонтова «белеет парус одинокий», но всё-таки без добавки о «платье невесты». Созвездия тем и хороши, что разные по количеству звёзд и по форме, много ли из них будут обладать овалом, схожим с бусами? Далеко не факт, что «чем дальше в пути, тем надёжнее плечи попутчика». Смотря какой попутчик...
Аверс (обращённый лицом) — лицевая сторона монет и медалей Античности. Можно ли в принципе говорить о каком-либо «аверсе» у глобуса? Подключая всё своё воображение, я лично не в состоянии приписать глобусу аверс в виде «звёздного атласа». Шарообразная форма — вообще не имеет «лицевой или передней стороны». Поэтому, глобус лицом в виде звёздного атласа — фигуральность речи, заменившая собою образность, не более того. Кто такие «люпусы» (корень волк, в переводе с латыни), головы которых, по убеждению автора стихотворения, каким-то образом куда-то вешают в Гиперборее, есть гипертрофированная фигура речи, снижающая уровень или качество вымысла, а не увеличивающая его. Натяжка слишком большая, вместо «люпусов» напрашиваются ляпсусы! «Нас возвышающий обман», о котором писал Пушкин — не явил себя в этом стихотворении. Обман есть. Но он не возвышающий, то есть, не правдоподобный, не развивающий воображение, а напротив, воспрепятствовавший возвышению, развитию воображения, поскольку количество нелепости в нём зашкаливает.

Александр Кабанов

* * *
Бог еще не прикрыл этот грязный, гнилой бардак
и устроить всемирный потоп еще не готов,
потому что люди исправно выгуливают собак,
потому что люди послушно прикармливают котов.
И пускай они убивают других людей и богов,
пишут жуткие книги, марают свои холсты,
не хватает крепкой руки и просоленных батогов:
человечество — это прислуга для красоты.
Мы живем для того, чтоб коровам крутить хвосты,
добывая роуминг, пестуя закрома,
подражаем птицам, рожаем в горах цветы,
красота такая, что можно сойти с ума.
Обхватив колени, сидишь на исходе дней,
и глаза твои, запотевшие от вина —
видят бледных всадников, всех четырех коней,
а за ними — волны и новые племена.

В этом тексте много чего имеется: есть, например: злоба дня, есть «надписи на заборах», есть словесные выкрутасы, но нет даже намёка на поэзию, нет даже тени поэта. По сути, это записана речь за одним из столиков пивной «Стоп-сигнал», там сотоварищи, находясь в подпитии изрядном, «пестуют закрома», «крутят коровам хвосты», «рожают цветы в горах», «прикармливают котов», и конечно, «видят бледных всадников», а также большую злющую белку!


Ян Каплинский


*
Иногда во мне, как должно быть, и в многих из нас
пробуждается поэт, странное существо, мыслящий в стихах,
видящий образы вместо вещей и людей,
и мы с ним долго сидим на берегу моря-океана,
глядя на заходящее солнце, замечая вдруг один-единственный
белый камешек среди миллионов черных,
и моему взору и последним солнечным лучам
жаль покинуть его, оставить его на пустом галечном берегу.
Ветер помаленьку затихает, а мы все сидим
там, у моря, не зная, вернуться ли сюда утром до отъезда,
или взять с собой камешек, который еще еле-еле виден
в надвигающейся южной темноте.

Если в авторе иногда всё же «пробуждается поэт», то скорее всего не в момент написания этого стишка, здесь поэт спит беспробудным сном или покурить вышел...
Поэт бы не стал тратить дорогие строчки на разглагольствования ни о чём, на банальности. Может быть в авторе проснулся прозаик? И это он записал в столбик все эти прозаические сообщения, а показалось, что проснулся поэт. Поэт «мыслящий в стихах» поэзии не нужен, нужен «мыслящий» до начала стиха, а в стихе изображающий мыслимое : нужен поэт, читая произведение которого без труда понимаешь, что это писал человек, уже имеющий ответы на вопрос: о чём и зачем данное произведение.

Катя Капович

Библиотека

В комнату темную, пыльную, дольнюю,
в тайную библиотеку подпольную
тайно возьмет дуропляску с собой
женщина в тихо шуршащей болонии
школьных каникул весенней порой.
Мы в знаменателе мира, в обители,
в воли-неволи земном ускорителе,
скажет, как будто отрубит с плеча.
И побреду я в пылающем свитере,
Дант малолетний, шаги волоча.
И мы пройдем переходами темными
между знакомыми и незаконными,
между колоннами, тьмой монограмм,
где они с сорванными погонами
тянутся, движутся по номерам.
Где они с сорванными обложками
без офицерских своих эполет,
списки черны и фамилии нет,
кружат над ними чекистские коршуны.
Вас за какой, извиняюсь, сюжет?
Нас — за сюжет черноты и зияния,
за раздувание адской печи,
за Аонид ледяные рыдания,
арфы Эоловой переливание
и от веселого рая ключи.
Буквенной вязью, что золотом пишется,
розой, обвившей пылающий крест,
побеждены немота и бессмыслица,
движется ижица, мчится кириллица,
Лондон иль стылый парижский подъезд.
В библиотеке с сырой штукатуркою
на восемнадцатом жизни году
заворожи меня, музыка гулкая,
в воду макай, опускай в темноту,
не обещай ничего за разлукою,
и я как миленькая пойду.

Из этого стихотворения можно смело убирать три четверти текста, оставшуюся четверть надо привести к общему знаменателю с поэзией. Чтобы обойтись без словесных эксцессов, типа: «возьмёт дуропляску», «мы в знаменатели мира», «в пылающем свитере», чтобы Данта «малолетку», волочащего даже не ноги, но шаги, не возникало на мысленном авторском горизонте, чтобы трагедия не обретала форму детсадовской страшилки, в которой «коршуны чекистские кружат над...». И поменьше было этой самой «буквенной вязи»!

«буквенная вязь, что … розой пишется», да не просто розой, а ещё «обвившей крест», да не просто крест, а «крест пылающий»?...

Так они и «пылают» на пару: свитер и крест в этом произведении современного пылающего мозга.

Крест на поэзии, конечно, ставить рано. Но если его «обвивает роза», которой пишется «буквенная вязь», то, кто его знает, может быть и пришёл крендец русской словесности.
Немота побеждена, но как победить бессмыслицу и фальшивый вымысел? Как победить косноязычие? Автор стихотворения не завораживает, но ещё только просит всех нас «заворожить её», вываливая на читательские головы благие намерения и «завораживающие», нет не строки, а просьбы...
Уверен, «чекистские коршуны» не станут кружить над этим текстом, не та добыча...

Илья Караулов

* * *
Рыбалка, в сущности, основана на гнусном
обмане рыб.
Примерно то же мы зовём искусством.
Глаза раскрыв,
мы видим, как посвёркивают блёсны,
мерцают червячки.
А наверху плюются через дёсны
смурные мужики.
Мы рвёмся из юдоли водных лилий
туда, на свет.
Но розовый японский карп Василий
туда не хочет, нет.
Он видел всё: и пиво, и ведёрко,
и мусорный прибой.
Он улыбается всезнающе и горько
разорванной губой.
Об этом он рассказывал немного,
сошел за чудака:
как задрожало вдруг лицо живого бога,
и он слетел с крючка.

На мой взгляд, поэзия, помимо прочего, это ещё и очень выстраданное, как бы «предначало». Стихотворения ещё не существует, а причина его появления уже сформирована, буквально, ломится наружу. При этом, под «причиной написания» я подразумеваю вовсе не желание сказануть что-то в столбик, что-то, сверлящее в данное конкретное время мозг автора, не распирающую грудь какую-то наболевшую злобу дня, то есть, не настоявшееся тесто содержания, но, в главном, языковую готовность — присутствие Слова и голоса, и звука — присутствие в сознании «мотива», «тональности», некоего пастернаковского «утверждения о жизни», способного преодолеть мелюзгу сиюминутных желаний и намерений.

И тогда, вместо «мораль той басни такова», может возникнуть истинно глубокий повод для рождения стихотворения, истинно глубокий смысл самого стихотворения. Чтобы не вылезал какой-нибудь «розовый японский карп Василий-сан, улыбающийся всезнающе с губой разорванной как-то «горько» - чтобы не захламлять пространство словесности несчастными персонажами мультиков, да и самому автору не надо было рваться из «юдоли водных лилий»...



 

;

Алёна Каримова

Веришь, не веришь — не моя забота,
послушай сказку, если охота
(по мотивам татарского фольклора)
Веришь или не веришь — то не моя забота;
сказочку я расскажу — слушай, если охота…
Как-то иду, гуляю, куда глаза не глядят,
вижу — варёные курицы парочкой в небе летят.
Спинки к земле, кверху брюшки —
летят довольные курицы-подружки.
Веришь ты, или не веришь — то не моя забота,
а слушай сказочку дальше — конечно, если охота…
В речке плавали мельничные жернова,
синее моря стала трава,
озеро замёрзло летом, а притом
лягушки квакали себе подо льдом.
Верить, не верить — дело не в том,
слушай же, что там было потом…
Однажды пошли три брата в лес зайца ловить.
Один немой,
другой слепой,
третий безрукий — как им быть?
Очень просто — слепой увидал,
немой закричал, безрукий поймал.
Так что они, как обычно,
домой вернулись с добычей.
Верить, не верить — твоя забота,
слушай дальше, если охота…

и т. д.

Сказочка в столбик. Зачем сказочке инструментарий поэзии? Для пущей выразительности! Чтобы быть похожей на поэзию. Но сказочна ли эта сказочка? У меня нет положительного ответа на этот вопрос.

Светлана Кекова

* * *
памяти Г. Мейера
В старом бараке, где твой появляется враг,
вещи живут, погружённые в холод и мрак:
вилки, ножи, золотые часы на руке,
ворох одежды в огромном, как мир, сундуке,
кольца, браслеты…
Забытый за давностью лет,
чей-то знакомый, костями гремящий скелет.
В доме напротив, где твой появляется друг,
вещи встают в хоровод, в заколдованный круг.
Что-то бормочет кофейник на старой плите,
булькает чайник:
«Мы стали с тобою не те,
нос мой облуплен, твоя потускнела эмаль…
Жизни не жаль. Но вернём ли её мы? Едва ль.
Мы постарели и в ту же попали графу,
что и скелет, в коридорном стоящий шкафу.
Там он стоит и костями тихонько гремит —
мы ж исчезаем. Мы свой исчерпали лимит».
Друг мой и враг мой! Как вещи знакомые, мы
тоже пронизаны духами света и тьмы:
в розе засохшей и в веточке вербы живой,
в старом погосте, заросшем зелёной травой,
в глине смиренной, где спрятан бунтующий прах,
в лжи откровенной и в правде, скрывающей страх, —
в каждом предмете и в каждом событии есть
весть о спасении или о гибели весть.
А для того чтоб явиться на праведный Суд,
кости сухие не слово, а плоть обретут.

Скелет этого стишка стоит в шкафу современного воображения. И они, стишок и современность, судя по всему, довольны друг другом. Современное воображение не богато, но «костями тихонько гремит». Есть такие «тайные банальности», в которых значимости с гулькин нос, а в головы лезут тем, кто привык обрамлять словами практически всё подряд. В этом стихотворении нет Слова, только его «сухие кости», только плоть мозга, «погружённая в холод и мрак» нашей современности, записанной в нескончаемый столбик.

Бахыт Кенжеев

Элегия первая
Веришь ли, снова сквозь полупрозрачные облака
рассиялось бельмо луны ртутным светом, Господне око.
Жизнь ли сужается, как замерзающая река,
и становится твердью заснеженной, одинокой?
Или же кругозор налима, по глупости вмёрзшего в лёд,
сжимается? Или ревниво рыбак проверяет снасти
для подлёдного лова? На автопилоте крейсирует ночной самолёт.
В старости, говорят, утихают страсти:
лакомишься карамазовским коньячком со льдом,
переживаешь, что нет писем от взрослого сына.
Прибывает житейская мудрость, обустраивается дом,
подрастает высаженная осина.
Помнишь, был такой пожилой персонаж из отдалённой земли
Уц? Неудачник, зато непременный участник очных
ставок с Богом. Выздоровел от проказы. Перестал валяться в пыли.
Обзавёлся новой семьёй и т. д. — смотри известный первоисточник.

«кругозор налима....сжимается»
«бельмо луны рассиялось ртутным светом»
«ночной самолёт крейсерует...»
«лакомится карамазовским коньячком»

Создаёт ли ТАКОЙ язык ткань или орнамент необходимый для явления поэзии? В русском языке есть такой глагол из просторечия: «сказануть». Мне показалось, что автор, скорее, «сказанул по другим», чем сказал себя в этом стихотворении : ляпнул или шлёпнул, скинул (с мастерка) на поверхность замысла порцию  словесного раствора, придавил затем кирпичом воображения и не удосужился подобрать излишки. Мой совет автору: чтобы стать каменщиком поэзии - «смотри известный первоисточник».

Всеволод Константинов

* * *
Ты возникала всполохом, кустом
и, обжигая, исчезала снова.
И оставляла в воздухе пустом
«спаси меня» — два оголённых слова.
Отшатывался я, но после вслед
тебе шагал, хоть знал: не обнаружу
ни пламени, что жгло тебя, ни бед,
что это пламя вызвали наружу.
Уютный дом, ребёнок по столу
машину катит, приближаясь к краю.
И вот тебе, свернувшейся в углу,
«ты выдумала всё» — я повторяю.
И осекаюсь, понимая, что
ты выдумала всё тем давним летом:
себя, меня, ребенка, даже то,
что я когда-нибудь признаюсь в этом.

Зачем понадобилось автору эту душещипательную  историю зарифмовать, записать в столбик, придав ей внешний облик поэзии? Казалось бы, ответ очевиден: кажется что проза жизни сразу же возникнет «всполохом», если её зарифмовать, произведёт более сильное впечатление на читающих, чем обыкновенный текст — заметки, рассказа, очерка. Может быть и так. Однако, поэзия — это не рассказик о том, как дело было, и не рассказик о том, как дело было, в рифму. Поэзия решает задачи иного плана бытия, «без бития воблой воображения об стол обывательской реальности» для выталкивания слезинки из глаза умилившегося читателя или не для какой-нибудь «человекообразной» пользы ради. Есть много хороших стихов без поэзии. Ну и что! Людям нравится, когда «возникла всполохом», «спаси меня», «отшатывался», «отшатновывался», и наконец, «отшатался», отшатнулся. Я, честно говоря, не отшатнулся от этой истории, хотя и «отшатывался» по ходу текста. Просто, в длинном списке Премии 2019 года, в номинации «Стихотворение года» я ищу не душещипательность, не рассказов о том что там у авторов наболело, что запеклось на сердце, а Слово — слово поэзии. Хотя бы тень её, память о ней, речь, продлевающую, на вечный миг, её чарующую неопределённость...

Владимир Коркунов

*
читал хронику перемещений одежды н.ч.
хронику перемещения тела в оболочки для тел
хронику ласк хлопковых пальцев и льняных губ
вещь надетая на человека
делает его вещью
[r. b. говорит, что это вещь оживает, может и так,
но тогда это всего лишь трансплантируемый орган]
вещь которую носил другой
делает его твоим любовником
[дажееслионужемёртв]
около полугода носил перчатки м.
она погибла затёртая между машиной и трамваем
ты раздавала её вещи
трахая каждого кто был в неё одет
вещь как парализованный родственник
ты можешь без него
а он без тебя нет
и после смерти
хранишь
урну с прахом одежды
тело без органов попав в секонд-хенд
становится коллективным телом
[так вот почему от а. иногда шёл запах довольно извращённого бл.дства]
хроника перемещений меня под одеждой
ещё не закончена
ксерокопия целующейся под окном пары
как в кино про влюблённых девочек
[lost and delirious, 2001]
как
мне сейчас нужна твоя куртка
твоя кожа которая спадает в ладонь

Эта вещь интересна своим характерным выплеском в таз действительного положения дел в современной поэзии — потока  сознания, отягощённого рождением источника в стране «как бы Россия», или «вроде страна» : обывательский язык, поток словесного мусора — все отходы мозга, накопившиеся за определённый период жизни в прямоугольном пространстве нью-российской действительности — ищут выход — вершат творческую месть: стране, обществу, власти, населению, церкви, науке, Богу — за всё что натворили с душой человеческой: за расстрелянных, за рассеянных, за растерянных, за «каждая кухарка может...», за бездомные дома, за беспробудное прошедшее будущее! Получайте наш речитатив!

 
Андрей Коровин

* * *
я достаю свои брокгаузы и ефроны
за томом том идут на фронт эшелоны
глубоко эшелонированная оборона библиотек
Пушкин лучший стратег
в моих библиотеках под командованием юнкера Пушкина
книги добра продолжают сражение со злодеями прошлого
антигерои истории собирают свои войска
буквы свистят у виска
белые корешки за наших красные за чужих
стоны на правом фланге капитана Де Сада
кружится юнкер Пушкин рубится как мужик
это на левом фланге ждала засада
мир невозможен завтра была тоска
завтра была война полные книги крови
миленький юнкер Пушкин не отводи войска
всюду они они надо быть наготове

Здесь явлен на свет божий : не язык слов, а язык надписей — наскальных, настенных в соответствующих местах,   которые «свистят у виска». И я, ваш покорный слуга, уже обессилив, уже, как будто, слышу «свист» букварей над  партами двоечников, и стараюсь как-то поскорее миновать это миленькое  словесное осквернение человеческого разума...

Елена Костылёва

*
Во время оргазма француженка думает: любит-не любит.
Советская женщина рассматривает потолок.
Во время оргазма англичанка думает: женится-не женится.
Советская женщина: надо бы его побелить, обелить как-то его, а то вон пошла трещина.
Во время оргазма советская женщина свободно ассоциирует.
После оргазма советская француженка коллапсирует в англичанку, в волка.
Она не только думает, но и говорит: я тебя послелюблю.
Советская женщина представляет себе, как щель заполняет бетон новой советской жизни: плотно, до самого дна, вплотную.
Советская женщина думает «о другом» — (думать в значении «думать») — о самом маленьком из людей, о невозвращении Одинакового;
когда-то ее уже были в этой постели, но так — никогда.
Ведь это ее постель — вспоминает она, — ее потолок, ее трещина, ее бетон, ее волк.
Может ли волк быть ее — неотчужденный труд в значении «трудный». Всего не расскажешь, всего не выявишь.

Озабоченность есть. Но не поэзией. Другим. Текст, видимо, по ошибке попал в длинный список в номинации «Стихотворение года». Нужна новая номинация «Годовалое стихотворение».
Это, скорее всего, наукообразный очерк из зарезанного цензурой очерка в журнал «Работница». Когда к поэзии причисляют ТАКОЕ, я честно прибавляю к экспертам, участвующим в отборе, словосочетание: так называемые. Дай Бог этим людям голосистых архангелов, которые будут каждый божий день во все уши им вкрикивать тексты на ночь, подобные этому. Спите, мол, спокойно, дорогие товарищи!

Ирина Котова

любовь лицо изнанка

в первую брачную ночь прабабушка
достала из-под юбки кухонный нож
сказала:
подойдёшь — убью тебя и себя
прадед был богатый рябой на голову ниже
она — бесприданница

И Т.Д.

Рассказик, записанный в столбик, не перестаёт от этого принадлежать прозе. Ещё один вагон поезда «Проза-Упадок», набитый «прабабушками с ножами» и «рябыми на голову»...

Владимир Кочнев

* * *
посмотри как трогательны двое глухонемых
красноречиво беседующих на своем секретном
наречии в центре летнего парка
они не слышат шуршанья листвы
шума ветра, скрипа качелей
им недоступны шорох гальки
резкие крики

И т. д. И т. п.

Ещё одна «беседа в столбик». Верлибр — современность придумала тебя для выражения? - для вырождения Поэзии! Проза на «секретном наречии» рождённых на территории исчезнувшей России «прозаиков в столбик»...

Денис Крюков

Из цикла «Смотрел на сосны»

*
снег притворился добрым
ходит, искрится ртом      вот он
на месте страшном     стоит как папа
и будет падать медленно
долго

*
След от мыслей похож на невод
И на движения занавески,
Но обрывается слишком близко.

Стекают по стёклам холодные фрески.

Плати теплом за прогулку в парке.
Снег заворачивает подарки.
Смерть разворачивает подарки.

Отсутствие дара слова проявляется довольно-таки часто в беспомощных ( до смешного) попытках очеловечить явления природы. Фальшивый вымысел превращает колоннады строчек в клоунады строчек. Например, нужно не столько богатое, сколько болезненное воображение, чтобы представить себе как некий товарищ «Снег Добрый» «искрится ртом», «ходит и ...стоит как папа». И «недочитатели» находят, видимо, своих «недопоэтов» в своей «безпоэзной» среде обитания, в королевстве кривых зеркал...


Инга Кузнецова

* * *
а лаковая горечь сентябрю
как рыжий тренч как небеса в конверте
пойдет
я так спокойно говорю
что вы не верьте

когда из замысла фиалки под землей
кроты сольют сиреневую брагу
кто был никем
тот снова станет тлей
что ест бумагу

кто был бумагой тот как гутенберг
со стивом джобсом вдаль пойдет аллеей
кто был листвой тот примет бурый снег
что ни белей не будет
ни алее

«Лаковая горечь... как рыжий тренч, как небеса в конверте» - это хороший пример краснобайства или сказанутости, когда фальшивое объясняется через фальшивое, когда фальшивая банкнота номиналом с «лаковую горечь» предлагается современникам родом из «российских телесериалов». И они, в в ответ, разменивают её другими фальшивками : «рыжим тренчем» и «небесами в конверте».
По сути, «кто был никем» в мысли, тот «никем»  остался и в слове. Октябрьский переворот 1917 года продолжается и поныне — поколения народились новые, а речь  доносится прежняя. Из пивной «Стоп-сигнал»...



Сегодня
день моего рождения

мне исполняется
сорок восемь лет

из них примерно двадцать семь
я преподаю
сначала в школе
потом в университете

за время своей работы
я видел много девочек и мальчиков
очень хороших
очень умных
очень талантливых
и я не знаю как сло ….

И т. д. И т. п.


Опять рассказик длиной в несколько километров строк, расположенных в столбик. Опять проза выдаётся за поэзию. Картина Пукирева «Неравный брак». Опять поэзии нет места в мозгу и в сердце современного «резчика по прозе»! И ещё:

«Рассказчики только своей души не могут быть сколько-нибудь стоящими поэтами»
(Николай Гумилёв)


Виктор Куллэ

* * *

Мама копила пластиковые бутылки,
молочные пакеты (пригодятся на даче),
коробочки из-под лекарств, сухие обмылки,
любую порожнюю тару. А как иначе?

В этом была вековая крестьянская мудрость:
каждой шаминочке в доме найдётся место.
Так городскую квартиру заполнил мусор.
Она его охраняла: по дурости? Из протеста

против того, что старость пойдёт на свалку?
Для неё это было исполнено высшего смысла.
Полжизни ушло на нашу с ней перепалку
про ненужные вещи. Со временем я смирился.
И т.д И т. п.
 
Я уже устаю ото всей этой рифмованной прозы. А вы? Да была бы ещё богата на язык, а то так себе, «про ненужные вещи». История сменяет историю. Поэзии нет и в помине. Работы со Словом, над Словом — тоже. Ни замысла, ни мысли, ни образа; ни богу свечка, ни чёрту кочерга!

Дана Курская

* * *
Ни одного тревожного симптома мой
папа был мужчина в цвете сил
он пел «трава, трава, трава у дома»
и джинсы белоснежные носил

в любой машине глохнет карбюратор
и папе не допеть до февраля
земля видна в его иллюминатор
холодная и рыхлая земля

я помню, как он грузится в ракету
как все рыдают вплоть до темноты
над космодромом проплывает лето
и звездный дождь сочится на кресты

и тот, кто хит про нашу землю
создал, пускает папу в радостный полёт
и вот отец летит навстречу звездам
и песню он ту самую поёт

и видится что близко и знакомо
и слышатся любимые слова
и снится нам не рокот космодрома
не эта ледяная синева

Этот стишок или кое-как срифмованная проза в столбик — язык детского утренника, если бы утренник предложили подготовить взрослым, прочитавшим минимальное количество художественной русской литературы за всю свою жизнь. В этом стишке не столько «звёздный дождь сочится..», сколько «сочится» всё современное литературное пространство — мыльным рассолом, который в эмалированных тазиках вносят в души людей, чистые от поэзии авторы и  чумазые от сделки с совестью эксперты-банщики-мойдодыры.
-----------------------------------------------------------

Елена Лапшина

* * *

Неужели, Господи, так и сгинем
на бескрайнем белом под синим-синим…
Запечатляясь письмом, портретом
(что на том — неведомо, пусть на этом!),
фотоснимком переживать живое,
комаром впечататься в лобовое,
слепком, следом ли на подталом,
чтобы здесь остаться хоть чем-то малым.
Ладно книгой, хотя бы культёй абзаца,
парой строк куда-нибудь да вписаться,
расшибая лоб, матеря иное,
всё ломиться в мнимое, плотяное,
пробивая бреши в небесной гжели,
вопрошая: Господи, неужели?..

Это стихотворное обращение к Богу пытается задать вопрос, но на мой взгляд, вопрос настолько же риторический, насколько риторическим может быть ответ. Радует  то, что этот рифмованный крик души сохраняет цельность замысла и целостность исполнения.  Огорчает то, что автор в принципе, что называется, решил "возопить к Господу в рифмованной форме", поставив самого себя (и будущих читателей) в неловкое положение, поскольку, по ходу прочтения, приходится верить в необходимость многих вовсе лишних в этом тексте слов, и поскольку, авторский высокий душевный порыв, волей-неволей, пришлось укладывать в какие-то рифмы, то есть, как бы притормаживать, снижая уровень душевного отчаяния,  создавая "литературу", вместо "крика души".  Поэзия может не превратиться в "культю абзаца" только если пишущий свои самые искренние душевные порывы, включающие  самые актуальные и не самые актуальные мысли и помыслы, поставит не менее, чем на второй, а то и на третий план в произведении, задумываясь и догадываясь о том что является сутью, или сущностью, или миссией искусства поэзии посреди человеческой жизни.


ДЕНИС ЛАРИОНОВ

* * *
По разбегающемуся
полотну высоты —
сквозь тяжелеющие облака
и светосниматели,
вкопанные в городские
вершины — было
солнце полудня, покрываю-
щее вяжущей пленкой
столики пафосных мест,
на одном из них плавится
грязный осколок ледника,
несимметрично ложащийся
на сырые экраны смартфонов. Из
какого палеополдня он
тает навстречу по-
дробному выцветанию
флага взаимности? Из
самого безусловного сна,
в который склоняется
пятничный вечер
устав от подробностей
резкого разговора — в том
числе, о стремительном
взрыве вчера в метро.

Всё та же злополучная нищета мысли и слова в столбик, как будто автор писал на листочке бумаги размером с полоску от бескозырки, места не было для полноценной строки и поэтому получалось, например, такая : «солнце полудня покрываю-», да ещё в придачу, язык стишка: «русский язык иностранцами для иностранцев»:

«солнце, покрывающее вяжущей плёнкой столики»
«светосниматели вкопанные в городские вершины»
«сон, в который склоняется пятничный вечер»

У нас тут на столике плавится грязный осколок ледника, но осколку мало собственной грязи, он ещё оказывается «несимметрично ложащимся на сырые экраны смартфонов» Можно даже не утруждать — не коверкать собственное воображение, пытаясь представить все эти «несимметрично ложащиеся (я бы ещё добавил: и никак не «уляговающиеся») осколки» или вкопанные в вершины светосниматели, или вяжущую плёнку солнца, и уж тем паче, завершая мытарства этого «грязного осколка ледника», который, оказывается, не просто всё время «ложащийся», но и будучи родом из «палеополдня», «тает навстречу дробной взаимности». Автор предлагает читателям самостоятельно решить из какого именно он «палеополдня»?. А я бы предложил читателям «длинного списка» Премии 2019 года также самостоятельно найти ответ на вопрос: Из какого палеополдня взялись эксперты, этот длинный список сформировавшие?

ВИКТОР ЛИСИН

*
После Освенцима
можно испытывать
оргазм можно даже
испытывать
множественный
оргазм можно
кричать и стонать
от удовольствия
можно дети мои
можно и нужно.
Главное чтобы ты
не представлял
Освенцим во
время секса
главное чтобы
ты не писал
Освенциму
в мессенджеры
не скидывал
ему свои
обнажённые
фотографии
однажды он
позвонит
ночью в
домофон
он скажет
это я и ты
не должен
открывать.
Самое ужасное то что после этого стихотворения невозможно не
представить Освенцим и это
стихотворение написал Освенцим
Освенцим написал стихотворение
после Освенцима.

Это стихотворение написал, всё-таки, не «Освенцим», а современный, не обременённый богатством русского языка и знанием поэзии, владелец смартфона. Слова, имеющие «пшиковую» значимость или «надувную весомость» можно расположить в любом порядке, можно читать во время оргазма, или после него, но от всего этого они не прибавят в весе, останутся пустотелыми погремушками, и только загадочная земная гравитация будет притягивать нагромождение этих слов к плоскости современного массового мозга — итога всех разгромных лет всей нашей несчастной, виртуально-говорящей, литературоподобной литературы.

ВЛАДИМИР ЛУКИЧЁВ

* * *
Я услышал змеиный смех
в феврале две тысячи восемнадцатого
бесснежная зима
леса подтопленные ноябрём
бурая гниль мокрые мхи
серые облака положенные встык
я сказал: «скоро они опрокинут
на нас новые шествия, как уже опрокинули площадь»
я сказал
и змея рассмеялась

 «Я услышал... я сказал»... Не всё, совсем не всё что «услышал» надо «сказать». Не захламлять пространство нашего общего Слова всеми извивами своего неустанного мозга. Мне показалось, по крайней мере, на первый взгляд, что сказать автору в преддверии написания этого стихотворения — было особо нечего. Поэтому смех послышался «змеиный». И получилась шутливая метеосводка в столбик, не более того.

КАРИНА ЛУКЬЯНОВА

* * *
Сгустки и перепады
для пешеходов,
на перекрёстке приложенных
к коже,
нечаянно встретивших на изломе
аккуратную кровь
в безупречно надорванном целлофане.
С запозданием металлической хирургии,
не сходящейся в центр ладони:
под застывающей порой протока
скульптор, теряющий нож,
ищет тепло между ним и рукой.
Но, угасая, предметы теряют тела.
Не успевает достать из кармана
сахарозаменитель
и по инерции переходит
на красный сигнал.
Плотность скрывается в полом
пространстве, где
не разрезано имя.
Не защищённым от деформаций просмотром
наплывает
ищущий выхода день.

Давайте попробуем прочитать первое предложение этой прозы в столбик в нормальном, естественном виде:
 
«Сгустки и перепады для пешеходов, на перекрёстке приложенных к коже, нечаянно встретивших на изломе аккуратную кровь в безупречно надорванном целлофане.»

Здесь потеряно управление прозаической речью.


...для пешеходов, на перекрёстке приложенных к коже??...........к какой коже, к чьей
и ещё нечаянно встретивших на изломе???.... на каком изломе, на изломе чего
может быть «сгустки и перепады» на перекрёстке, но почему тогда «преложенных к коже»?
«металлическая хирургия, не сходящаяся в центр ладони:» расшифровывается так:
«под застывающей порой протока».......застывающая пора протока....что там за «пора» такая выискалась у «протока»? Но именно под ней - «скульптор», всё теряющий и теряющий, никак непотеряющий нож, «ищет тепло»...

Всё это очень далеко от гармонии поэтической речи — это словесная мишура или белиберда, или не обузданный дисциплиной смысла поток сознания автора — очень типичная история для большого намерения что-то важное сказать с ограниченными словарными, образными, смысловыми и ритмическими возможностями. Деформированная современным подходом к поэзии авторская мысль, или «мысль на костылях» предлагает себе в слушатели «перебинтованные воображения» читателей для совместного времяпрепровождения в больнице имени «Растерзанной в клочья поэзии»... 

МАРИЯ МАЛИНОВСКАЯ

*
женщин со вспоротыми животами
сгружают в снятые кузова
все говорят
умерли раньше времени
которое из себя
вытаскивает их за ноги
и до сих пор длится
водоплавающая крыса спешит по стоку
ребристая головка мелькает над водой
хоботки желания очищают
поверхность голого тела
выброшенного разливом
на них ловят рыбу
в тех же водах
а иногда они сами вытаскивают мертвецов
молчание укореняется
крыса в трубе сосёт щёки
женщинам выскабливают животы
но не находят ни следа ребёнка
с каждой новой растёт воронка
их сообщающейся пустоты
меня нет караемое
законом признание
после этого можно не спрашивать
что мне за это будет
страшнее живорождения только
живосущестование
обнажённое
каждый миг
бессонничный тик солнца
лопнувшего в кипятке
тихое чтение по спирали
помнится никому на пустых углах
как мёртвого в жизнь собирали
как живой с той стороны оглох
и потерял осторожность
натыкаясь на своих детей
взрослые шарахаются
как если бы увидели свой призрак


 Поток сознания продолжается, «мели Емеля — твоя неделя!».
«Хоботки желания», на которые автор стишка «ловит рыбу» или «бессонничный тик солнца лопнувшего в кипятке» - это не образность поэзии, а словесный эпатаж мясника, решившего красным словцом, фигуристой речью встретить свой переход в живодёрню. Мяснику кажется что его «женщины со вспоротыми животами» произведут должное впечатление на неискушённую в искусстве словесности, не отягощённую мировой и русской культурой аудиторию соцсетей, на завсегдатаев интернет-барахолок и окололитературных тусовок. Расчёт верный. И не верный в тоже самое время. Да, если одновременно вывалить на прямоугольные головы: «рябристые головки водоплавающих крыс» и «мёртвого которого в жизнь собирали», то их «живосуществование»,возможно, вздрогнет от отвращения и ужаса. Но они уже в известной степени закалены, так сказать, «привиты от тока электрошокером»  — отвратной стороною массового контента, и не на такое ещё глядели и ставили «лайки».
Овладеть искусством поэтического воздействия и стать обладателем «словесного электрошокера» - это две разные вещи, два различных дара. Одному Бог подарил — дар слова, другой достался «словесный набор палача». «Взрослые шарахаются» в финале стишка. А в жизни, много ли осталось тех, кто «шарахнется» от ужаса издевательства над речью, над памятью о русской поэзии посредством таких стишков «со вспоротыми животами»?

ГРИГОРИЙ МЕДВЕДЕВ

* * *
Август стоит на Яузе,
на невеликой реке.
Осень стоит на паузе
где-то невдалеке.
Перелетает капустница
реку, недолог полет.
Жарко, а сумрак опустится —
холод с низин поползет.
Но никогда не смеркнется,
птичий не смолкнет хор
для мимолетной смертницы,
хрупких ее сестер.
Не для таких — гололедица,
стужа, поля в снегу.
Вряд ли нам выпадет встретиться
там, на другом берегу.
Лето уходит нехотя
вниз по теченью, на юг.
Где же капустница? — Нетути.
И пустовато вокруг.

Что-то взгрустнулось автору, наблюдая полёт бабочки капустницы. Не слишком ли деланная, сделанная получилась эта лирическая грусть? Но это право автора на такую грустинку. Поэт имеет право на грусть. Поэт имеет обязанность не возводить из «мухи слона», не делиться с читателем мотивом, который уже сотни кратно исполнен прежде, и с гораздо большей впечатляющей силой. Поэт может искать и находить новые мотивы прежней грусти. Но может и не делать этого. Это не просто, сказать «старое действительно по-новому», чтобы не умалять значимость лирической грусть простоватым выводом: «Нетути. Пустовато вокруг». «Пустовато» пространство нашей современности на действительно оригинальную и в то же время отзывающуюся лирикой прошлого поэтическую речь.   

КИРИЛЛ МЕДВЕДЕВ

* * *
я скажу тебе: капитализм — свинья,
жрет своих детей — тебя и меня,
посмотри, как мы опустошены,
от собственных жизней отчуждены
ты ответишь, что тебе хорошо,
ты довольна всем и хочешь еще,
жизнь без отчуждения это ад,
только деньги людей от людей хранят
и мы поймем друг друга как идейные враги,
поймем друг друга как идейные враги
и я скажу — пойдем сегодня в кино,
или просто гулять пока не темно
наступили такие яркие дни,
мы свободны, любимая, мы одни
и ты скажешь мне, что все не так гладко,
где-то война, кому-то несладко,
но мы с тобой счастливы, это важно,
да? — спросишь ты. и я скажу да.
и мы убьем друг друга как единомышленники
убьем друг друга как единомышленники
порвем друг друга, мы единомышленники
единомышленники, единомышленники

Если не возражаете, я  оставлю эту «газетную заметку в столбик» из передовицы «Правды»  без комментарием. Комментировать нечего.

ВАДИМ МЕСЯЦ

Калина красная

Когда я, мама, встану из могилы,
живой и нежный, будто перед свадьбой,
и поутру приду к тебе на двор,
то ты меня узнаешь?
Полюбишь ли меня, как не любила,
ни мужа, ни любовника, ни брата?
Накроешь стол? Постелешь ли постель?
Я возвращу долги хорошим людям,
друзьям веселым, даже иноверцам,
и высыплю на стол шальные деньги,
что заработал в сказочной стране.
Когда ко мне вернется ловкость рук,
я украду духи из магазина,
за ломберным столом тасуя карты,
за рыжий ус мошенника схвачу.
Я все равно когда-нибудь вернусь.
На кладбище ты больше не приходишь.
Моторным маслом смажь мне пистолет,
шевровые начисти сапоги.

Устал от этих зомби-рассказов «из могилы поэзии», по типу: «Когда я на почте служил ямщиком...». Без комментариев.

ЕЛЕНА МИХАЙЛИК

* * *
В тридцать четвёртом он ещё не знал, что он парижанин,
оппозиция плюс Закавказье — достаточно гремучая смесь,
но гостья из Самарры встретила его в Андижане
(после изолятора — где же ещё, ну естественно, в Андижане)
и спросила: товарищ, а что ты делаешь здесь?
А и правда — что? Время вышло боком, хлынуло горлом,
почему не выдохнуть, не уплыть, развернув биографию вспять,
в передышку или просто в окно...
в сороковом большая история по четыре вошла в его новый город —
он взглянул на неё, опознал её прикус — и на этот раз не стал отступать.
Когда время ломит по осевой, что может сделать ненужный атом —
выиграть глоток сантиметров, пару жизней, россыпь минут,
написать инструкцию, прикинуть маршрут, вести машину, бросить гранату,
и потом не сказать, не сказать, как его на самом деле зовут.
Лес на фотографии очерчен лиловым, присыпан белым,
призрачен, прозрачен, прекрасен в любой из дней,
не на Серпантинной, не в трюме, не от цинги,
а в редкостно хорошей компании, в хорошее время и за правое дело —
эта, из Самарры, чем-то он понравился ей.

Нескончаемые истории в столбик, выдаваемые за поэзию. Это просто наваждение, напасть, бедствие какое-то! А может это всё верлибр? Им упичкан длинный список коротко чутья на талантливое, просматривающееся у экспертов. Когда я говорю «проза», то не имею ввиду простое отсутствие рифмы и ритма. Я указываю на абсолютную непоэтичность речи авторов — на скудный язык, на высосанный из пальца замысел, на «распальцованную» образность или метафоричность, на убогость слова и звука. Этими «верлибрами», этими «стишками не по правилам» авторы попросту прикрывают нищету мысли и посредственность способностей создать что-то в классическом духе. Новизна современности — вовсе не похожа на, скажем, авангард или конструктивизм, стремительно ворвавшиеся в первые десятилетия Двадцатого века. Тогда у новизны был выраженный стиль, необычный, предназначенный для новых поколений, опирающейся на весь опыт мирового и русского искусства. А нынче — верлибр, в большинстве случаев, никакой новизной, за которой угадывался бы стиль, не обладает, зато выполняет функцию «фигового листочка», прикрывающего срамоту массово прущей в публичность посредственности.
---------------------------------------------------------

СТАНИСЛАВА МОГИЛЁВА

* * *
повернуться всем телом к тебе
покрытая ржавчиной гидра зрения
не отрываясь смотреть
не отвлекаться на время и деньги
на непрерывном пороге
закинул замер подсёк
повернуться лицом к тебе
свободно растущая пряжа взгляда
трогать чудовище отражения
куклу ночной стрельбы обнимать
баюкать как приручённую
поверхность шагов
аленький, комнатный, устань, потерпи ещё
и твои камни взойдут
окажутся плодоносными
не выйти и не войти
приступы воз/вращения
в как было из как не было
и обратно вот-вот отпустит
перельётся в плечо, в тетиву
в охоту на ясную кровь жильца

Автору мало «гидры зрения», загорелось всенепременно покрыть её ржавчиной. Автору не достаточно какой-то там «пряжи взгляда», захотелось сделать её «свободно растущей», чтобы читатель совершенно обалдел, пытаясь эти гидры и пряжи представить. Шаги — сами по себе ничего не значат для автора стишка. Нужна их «приручённая поверхность». Зачем, вы спросите? Ответ прост: чтобы уподобить обнимание «куклы ночной стрельбы» с этой самой «приручённой поверхностью шагов»! Всё ясно. С автором. Потом возникает гортань,проглатывающая воблу, вы слышите эту «кобылу в горле»: «вкакбылоизкакнебыло».

«Потерпи миленький аленький» (читатель с болезнью почек, век с болезнью мысли) и «твои камни взойдут... окажутся плодоносными..»!

«Ясная кровь» конечно лучше крови не ясной. На этом могло быть место точки, но не модно, поэтому точки нет, просто ничего нет.

ИРИНА ПЕРУНОВА

Фильм «АББА»
Сияния полярные. И перпендикулярно им
из кинотеатра «Родина» мы вышли вчетвером.
И на душе не очень нам,
жизнь кажется просроченной:
сажать не стоит дерево,
не стоит строить дом.
Такой фильмец, сияния,
что добрым всем влияниям
на души неокрепшие наметился конец:
Гори ты, школа средняя — и наша и соседняя —
какие школы к лешему, когда такой фильмец!
Зачем ты, наша «Родина», не глупая же вроде, но
на вражескую фильму ту
нам выдала билет?
Там пел квартет заоблачный:
О, «Money, money…» Вона что!
А здесь согласно климату такой музыки нет!
Завод есть винно-водочный, три шахты круглосуточных
и мясо-банно-прачечный-молочный комбинат.
А хочется-то — музыки…
Отечество, дай музыки!
Мы девочки, мы музы и
музык нам не хватат.
И тут врубилась музыка! Загадочная музыка,
улыбчивая музыка — сплошной парад планет.
Шары влетели в лузы и развеселились лузеры!
Сто лет как длится музыка,
Ах, если б не сияния на грани выгорания
при переходе качества с количества на мат,
не вспоминали б девочки, что раньше были туточки
три шахты круглосуточных,
завод и комбинат.


Рифмованная правда с маткой. Навязчивый мотивчик. Есть поп-музыка, есть «попса», есть Слово, а есть словечки. Читаешь, будто семечки лузгаешь, ароматно воняя ртом при этом на всю округу. Девочки-припевочки могут испытывать какие угодно чувства, могут «шутковать», но уместно ли это шуткование выставлять в номинацию «Стихотворение года»? А почему бы и нет. Ведь выставляют же федеральные каналы целыми днями-годами на многомиллионную аудиторию свои «токи-шоу», выясняя кто чей отец, и «почему Володька сбрил усы»! Чем хуже наш стиховой халат, в котором «музык не хватат»?!

ЕВГЕНИЙ ПИВЕНЬ

* * *
Мелкие, вместо воротных замков,
и размером с телёнка, угрожающие
вырвать с петлями ворота, они
разрывают ниже от центра и к началу дач
своим настойчивым обрядом. Может,
правда, ходит кто-то чужой, заглядывает в дома, и они
отводят, шумят, срывают цепи. Дряхлое радио сегодня
говорит что-то своё, вместо новостей и сопроводительных
мелодий — клёкот, превосходящий способности адресата.
Среди бела дня специально обученные люди
срезают проволоку, мотают на катушку и бросают
в кабину муниципальной машины. Но ночью-то
кто из обесточенного молчит? Такое время, что лучше
затаиться, когда всплывает, приобретая форму,
заполняет эхом эхо в пустотелой веранде, отсутствие
отсутствию говорит: замри, притворись.
Они, эти случайно подвернувшиеся, или смотрители,
или наследники, иногда так мерзко воют у глухой
стены, будто кто-то уже внутри, уже вошло в помещение.
Иногда ничего не сделать.

Верлибр — верлибром, но поэтичность речи — никто не отменял! А вот её-то, матушку, я не смог обнаружить в этом тексте. Автор лихо вывалил на мою голову историю своего мозга: «говорит что-то своё», «замри, притворись», мол, что всё это обогащает русскую словесность. «Иногда ничего не сделать» Иногда лучше ничего не говорить. Молчать верлибром!




 

ЕЛЕНА ПОГОРЕЛАЯ

* * *
О. Ч.
Я никогда не видела, ничком
ли, навзничь ли, повертываясь на бок
под тусклым синеватым ночником,
ты засыпаешь — но сиротский навык
угадываю.
Плакать ли о том,
что ты однажды медленно, с трудом,
как все другие — музыке и чтенью,
научишься его преодоленью?
Научишься не всхлипывать во сне
на скомканной промокшей простыне,
научишься смеяться тем, кто снится,
сквозь слипшиеся русые ресницы,
научишься считать до одного…
И пусть не у меня,
но у кого-
то сбудутся ночные упованья,
как в диккенсовских снах пред Рождеством:
и гаммы, и уроки рисованья,
и твой висок на сгибе локтевом.

Разделение текста на строки методом «художественного обрезания, приводит к комичным положениям:
Я никогда не видела ничком …. (запятая на слух не воспринимается, не так ли?)
Во второй строке появляется кореец Ли: «ли навзничь ли повёртываясь».... попробуйте-ка «повёртываться навзничь»! Гимнастика для современного «мозга костей»!
И «висок на сгибе локтевом», и все другие «ночные упованья» словесности этого стишка уступают глубине вопроса, означенного чуть выше :

«Плакать ли о том,
что ты однажды медленно, с трудом,
как все другие — музыке и чтенью,
научишься его преодоленью?»

Преодоленью чего? Видимо, «сиротского навыка». Навык сиротский... Что мы узнаём о навыке? Ровно столько же, если бы написали что-нибудь типа: «Манера братиславская» или «Приказ послеобеденный»...

ВЕРА ПОЛОЗКОВА

* * *
когда мы были молоды, состояли из ярости и воды,
мы любили родимые северные ады:
нас заставлял привставать на лапах
их опасный железный запах
а теперь изнутри только змеи нас шевелят,
и нам делается черно за своих щенят
пока пахнут они, как сдоба или нуга,
на черта им эти шипованные снега
каждый, кто их разглядывает вблизи,
говорит нам отныне «прячься» и «увози»
и мы дышим им в уши, кто латаный, кто хромой,
и не знаем, куда идти, если не домой
посмотри на меня, лохматая голова:
ненависть отрава, и только любовь права
тот, кто придет отнять тебя, дождевых
червяков унесет с собой, только не нас живых
не бросайся на слабых, не дергайся, не скули:
даже здесь зацветут заборы и костыли
лед расступится, рана станет неглубока:
и господня ладонь огладит твои бока

В этом тексте слова подбирались (больше для рифмовки), чем для удержание смысла в «пределах мозга». Поэтому «ад» размножился в «ады». «Собачий» язык позволяет автору смело атаковать читательское воображение «шипованными снегами», зацветающими костылями и заборами. На мой взгляд, на лицо — многословие, на грани словоблудия, поскольку автору очень хотелось срифмовать. Из стихотворения можно смело выкинуть собачьи философские размышления, типа: «ненависть отрава, и только любовь права», и собачью религиозность с её «господней ладонью» огладившей бока стихотворению в финале.



АНДРЕЙ ПОЛОНСКИЙ

* * *
Неизвестная ящерица выходит из моря,
Огненный зев
Слизывает один приморский поселок,
Другой,
Озирается.
Где Давид для этого Голиафа?
В конторах шушукаются.
Клерк говорит секретарше:
Не может быть,
Бабушкины сказки.
Министр говорит министру:
Никто не примет надлежащие меры.
Спецназ отступил от Байдарских ворот.
Где Давид для этого Голиафа?
Маг Александр и священник Виссарион
Теребят свои маленькие книжки.
Один спрашивает: Как ты думаешь,
Стоит ли принести жертву?
Слезы грешника, — жертва, угодная Богу, —
Отвечает другой.
Где ты здесь видишь Бога,
Очнись! —
И вообще, где Давид
Для этого Голиафа?
И вот он выходит,
Верней она,
Девочка,
Длинные глаза, наглый рот,
Острая грудь, великолепные ноги,
Именно про такие ноги говорят: от ушей.
Уйди, слышишь! —
Как она услышит, ящерица высотой со сталинскую девятиэтажку,
Уйди и не возвращайся! — повторяет она и даже, кажется, улыбается.
Неожиданно чудовище делает один неуверенный шаг назад,
Другой,
И вот оно уже скрылось за линией горизонта,
Только несколько огромных волн,
Выдыхая: ух! —
Накатились на берег.
Это была Лиллит, —
Говорит клерк секретарше.
Эта была ехидна, —
Говорит министр министру.
Какая-то непотребная история, —
Восклицает священник,
И маг кивает ему.
Он обещает поискать хоть какие-то аналоги в средневековых манускриптах
И неканонических апокалипсисах…
Девушка поднимается от берега в гору.
Случайный прохожий ее спрашивает:
Кто ты на самом деле? —
Я Давид для этого Голиафа, — отвечает она,
Закуривает и смеется.

Я понимаю отчего именно верлибр главенствует в творчестве большинства современных стихоплётов. Верлибр позволяет ничего не делать ДО и ВО время написания текста. То есть, пришла тебе в голову какая-нибудь история или просто сборная словесная дребедень. Тебе не надо заморачиваться с ритмом, с рифмой, тебе не надо создавать — гармоничную в слове и звуке строку, строфу, стихотворение. Любые обрубки из любой словесной ткани верлибр позволяет пришпандоривать друг к дружке, или «сшить текст белыми нитками», выдавая рулон обывательского сознания за поток нахлынувшего вдохновения, мол, не было времени и сил создать классическую форму, берите суррогат, берите скелет, берите кости и мышцы, берите форму и всё прекрасное домысливайте сами! Верлибр получил от дистрофичной на культуру русской и мировой современности индульгенцию от греха публичной бездарности, творческой лени,  мыслительной ничтожности и пожизненной ограниченности воображения.


ЕВГЕНИЯ РИЦ

* * *
Он увидит сквозь дырку в заборе
Вечереющий сад и в саду
Механический сад, и всё горе
Сладкой взвесью осядет во рту.
Эта дырка — не память. На память
Только светлая дырка, и в ней
Пять минут собираются падать
Много листьев с ветвистых теней.
Он увидит сквозь дымку в просторе
Отцветающий глаз и в глазу
Электрический лес из историй,
Отвечающих звуком на звук.
Молоточек ударит, и эхо
Из коленки по локтю пойдёт,
Это связан скелет человека,
Точно сад и оставленный плод,
Или лес и грибы в перелеске,
И сухая рука грибника,
Прижимаясь к колючей железке,
Ничего не снимает пока.


У этого произведения есть, видимо, сильная доминанта какого-то важного содержания. Но несмотря на всю возможную силу и ясность этой доминанты, признаю своё полное бессилие постичь смысл этого стихотворения и в принципе смысл появления такого (с выпяченным содержанием) стихотворения на свет божий. Но, возможно, найдётся не мало людей, читателей, которые с большим успехом или без особого труда  разглядят смысл и внемлют ему (стихотворению) с радостью и удовольствием. Главное, чтобы «дырка», через которую автор смотрит на читателя, не была дыркой от бублика, который читатель заметит быстрее и основательнее, чем спрятавшегося в глубине бублика авторского взгляда на вещи.

АННА РУСС

Дворник

Старожилы не помнят снежной такой зимы
Спрашивается, при чем тут мы
Из подсобок извлекаются лопаты, скребки, ломы
Понимая, что нет глубины, а лишь высота у его паденья
Дворник Андрей Платонов озирает свои владения
И все же думает: «Где я?»
Дома его держат за идиота
Не понимают, зачем ему такая работа
Результат которой — не удовольствие от процесса, не
Деньги, а лишь мозоли и ломота в спине
Два часа ежедневно он очищает от снега маленький пятачок,
Получая за это едва ли не пятачок
Наутро снег выпадает снова
Хреново
Но выполнимо
В отличие от иного, которое кажется мнимо:
Бесконечное выяснение отношений
Работа, не предполагающая повышений
Родители, не подумавшие о благополучии многочисленного потомства
В девяностые
Когда это было относительно просто
Долгая зима, не обещающее отдыха лето —
Все это не то, о чем должен думать джедай с Лопатою Света
«В эти размышляет часы он о чем неизвестно это»
Благословен, кто может каждый день заканчивать дело
Это награда для Зрячего, не видящего Предела
Только не спрашивайте, почему он снег убирает почти бесплатно
Это и так понятно
Он убирает снег, чтобы снег был убран
Не важно, что он увидит, вернувшись утром
Главное — что он созерцает вечером перед тем, как идти домой
И почивать во дни Шестой и Седьмой

Это не поэзия. Это рифмованная проза. А хотелось бы поэзии... Жаль, что в премиальном списке присутствуют, в подавляющем весь смысл Премии ассортименте,  — разные по качеству, но одинаковые по неинтересности и языковой бедности — ни значительные , ни значимые истории с большим или меньшим количеством рифмованных или не рифмованных строк. Образность «с лопатою Света», не выстраданные, скороспелые мысли автора, который, похоже,  «не понимает за чем ему такая работа» - из «болота поверхностного стихосложения» тащить «бегемота скучного слова, деревянного звука и картонного смысла»!

ГАЛИНА РЫМБУ

Мой отец спит на полу
мой отец спит на полу, и мы ждём
его зарплаты, как чуда, как мессию, как в детстве, как конец света,
когда мы все вместе обожрёмся и умрём
и увидим сияние мира без времени, — так мы ждём,
вечерами вдавливая взгляды в наше единственное окно в единственной комнате,
покрытое серой фольгой от летнего солнца;
мой отец спит на полу
в кухне, а мы с мамой и с моим сыном в комнате и, кажется, дышим синхронно
и ночью, просыпаясь, слышим друг друга;
на ТЭЦ;5 опять пробивают трубы и слышен их гул, а временами
и рёв самой большой трубы,
рассеянный по району — так, как будто бы он выпрыгивает из неба
и несется по нашей гнилой земле, как злой дух. и август
синих быков своих гонит по тёмному небу, по нервным холмам мусорных свалок,
по заросшим прудам и дворцам
пригородных супермаркетов —
к нашим сложным сообществам, сбитым в один дом, один рой ума,
омывающий землю дурацкими слезами,
когда мы ждём зарплату отца и ругаемся,
потому что её всё нет, и мы не можем просто убить, попросить уйти
тех, кто виноват в этом; поэтому иногда мы просто хотим убить друг друга,
когда август разрывает мозги своим чёрным свечением,
когда деревья становятся живыми и обнимают пьяных людей на окраине,
баюкают их, как малых, опуская потом тихонько к мусорным бакам,
когда старый кот на кухне грызет сухой укроп и плачет неясно
отчего чем-то животным;
мы хотим друг друга убить, как родные, но засыпаем снова,
и даже во сне мы с мамой ждем папиной зарплаты,
чтобы купить шампунь и гель для душа, чтобы покатать моего сына на лодках,
чтобы сесть на маршрутку и поехать в центр на выставку цветов,
а еще, чтобы, наконец, поесть то, что хочется, есть и есть,
пока не кончится время; а папа спит на кухне и кашляет,
его легкие не распускаются алым цветком, как в поэзии, а глухо бултыхаются внутри,
кожа мучается ночным запахом;
он спит и сам ничего не знает о своей зарплате,
он говорит во сне по-молдавски c братом.
(Из цикла «Космический проспект»)

Верлибр... Верь, либо...
Текст мог бы сойти за вполне пригодную историю для какой-нибудь малотиражки, если бы не попытки автора оживить своё, облитое бытовухой, многословие — хотя бы какими-то образами.
Но в поэзии - «лёгкие не распускаются алым цветком». Мне становится не по себе, когда я осознаю, что все исповеди на заданную тему и все потоки сознания, подобные виршам Премиального списка, тиражируются, лихо осваиваются в публичном пространстве, в головах и клозетах, и тысячи тысяч современных авторов «вдавливают взглядами» неискушённых в поэзии читателей, постепенно и неуклонно отдаляя их от поэзии, от её очарования, от самой памяти о ней!


АЛЕКСЕЙ САЛЬНИКОВ

*
Кухня раздвинулась до размеров страны, страна
Постепенно оказалась совсем другой,
Называл её Софьей Власьевной, а она
Е.анутая, как Настасья Филипповна, дорогой,
Она с приветом, и этот ее привет
Перехлестывает через каждый порог,
Создается впечатление, что Сахаров, правь он несколько лет,
Тоже бы попытался остаться на третий срок.
Далее что-нибудь нужно про день сурка,
Ночь песца, вечер скрипучих петель,
И досок, и снега, и, кстати сказать, снег;
Перемешаны со снегами и медведями, и метель
Из снегов и спящих медведей то стелется, то кружит,
Всячески меняется, но остается такой,
Чтобы поэт, что внутри неё лежит,
Столбенел от того, что он мёртвый и молодой
Заранее. Лежит, как в окне бабочка или оса,
Причём с издевательской улыбочкой на устах,
От того, что зима литературе, как гопник, смотрит в глаза,
А литература только и может ответить: «Кудах-кудах».


 

Это современная интерпретация поэзии «раздвинулась, «с издевательской улыбочкой», до размеров кухни и постепенно оказалась совсем другой, «чтобы поэт... столбенел». Вспомнилось: «Каждая кухарка может...». А «литература только и может», что поручать абы кому выбирать абы кого, дабы пришлось жюри выбирать «лучших из худших»!


ЖАННА СИЗОВА

Мотет для косатки Талекуа
Солнце скрывает несытую сущность моря.
Луна обнажает сокрытое солнцем.
Страшен кит, чёрная глыба в грозной воде.
1-й голос: Мёртв твой детеныш, косатка!
Не плыть ему за тобою, волной играя.
Глубоководный рай возьмёт его, кораллами обнимая.
Стаи сардинок серебряной стрелкой сверкнут,
Звезды морские скорбно лучи сомкнут.
2-й голос: Чем глубже дно — тем плотнее жизнь,
тем голоднее жители океана.
Тонкий слух напрягает ухо, растирает мочку:
колебание волн означает питательную цепочку.
В тот момент, когда пишущий ищет слово,
всяк обитатель дна ждёт своего улова.
Страшен кит, как подводная лодка-призрак, белая субмарина.
1-й голос: Вязок ил затонувших вёсел, плотнее глина.
Малое поедается большим,
большее расщепляется малым.
Что за шабаш, брызги, заряд шрапнели?
Это тунцы и чайки охотятся за макрелью.
2-й голос: Припасть бы тебе, косатка, на дикий хребет волны,
когда солнце сомкнуло веки и горизонт в тумане.
Страшную встретив весть, остановить сраженье,
свет едва различая от бликов и отражений.
Страшен кит, как морская торпеда с гребным винтом.
1-й голос: Марианской впадины пасть — укрытье твоё, твой дом,
в ней бурлящий вулкан, как чайник, подогревает воду —
повивальный знахарь, что принимает роды.
2-й голос: Косатка Талекуа, красотка Талекуа,
то курсом, то дрейфуя,
всё носишь дитя своё мёртвое, как живое.


Много всякой всячины в этой рифмованной пьеске, много словечек, но магии Слова мне лично почувствовать не удалось. И кит, похожий на торпеду и подводную лодку, и вулкан, похожий на чайник и повивальную бабку, принимающую роды, и солнце, смыкающее веки, и ухо, растирающее собственную мочку — всё это   «воображение после инсульта» есть краснобайство, или «образность, смыкающая веки». Поднимите же ей веки, поэты! Не дайте утонуть в болоте этого несчастного Премиального списка!
Неважно, в конце концов, верлибром или другим каким калибром выстреливает своё творчество в душу читателя человек, «думающий себя поэтом», будь это рифмованная или не рифмованная проза, был бы язык богат, был заметен труд пишущего до момента появления первой строки. Но именно бедность и бледность языка, сюжета, замысла удручает более всего.

ЕКАТЕРИНА СИМОНОВА

* * *
Я была рада, когда бабушка умерла.
Сначала она начала задумываться, замолкать,
смотреть куда-то между нами,
потом каким-то последним усилием воли
возвращаться обратно.
Через месяц вдруг спросила маму:
«Что это за мальчик сидит на холодильнике?
Видишь, смеётся, хорошенький такой, светловолосый.
Смотри, смотри же — спрыгнул, побежал куда-то,
куда побежал?»
Назавтра увидела деда, молодого, весёлого,
наконец впервые через семнадцать лет после его смерти:
«Что за рубашка на тебе, Афанасий?
Я у тебя что-то не помню такой, я тебе такую не покупала».
Через пару дней напротив за столом
сидела её мачеха. Бабушка толкала мою мать в бок локтем:
«Оль, ничего не пойму — что она молчит и улыбается и молчит,
молчит и улыбается. Матрёна, да что с тобой?»
Через неделю людьми был полон дом.
Бабушка днём и ночью говорила только с ними, знакомыми нам,
ни разу нами не виденными, мёртвыми, довольными,
рассказывающими наперебой,
какой в этом году будет урожай,
как они рады встрече,
а что это за чёрный котёнок прячется в ванной?
При следующей нашей встрече не узнала меня,
как будто меня никогда и не было.

И т. д.

Очередная история в столбик, без каких-либо намёков на принадлежность к поэзии, бех каких-либо признаков поэзии. Конкурс прозы продолжается. Как будто сама поэзия обращается к автору этого рассказа, словами самого же автора:
«При следующей нашей встрече не узнала меня,
как будто меня никогда и не было»

ДМИТРИЙ СТРОЦЕВ

* * *
Светлане Кравец
я сгорел
на холодной войне
как ржавеющий парк
дотлеваю в кленовом огне
не стрелял
а ловил на краю
разнопалые листья
лица павших в неравном бою
я хмелел
целовал на ветру
обличающих губ
голых рук молодую кору
не убит
не распят на земле
но скулит моё сердце
и собакой дрожит на золе

«обличающих губ голых рук молодая кора», которую автор стишка «целовал на ветру»? Сердце скулящее и дрожащее на золе... Это типовое краснобайство, или антиобразность, сказанутость.
Краснобайство своими скулящими сердцами и обличающими губами — это словесное пугало, которому место на любом огороде современной и всегдашней непоэзии.

НАТА СУЧКОВА

* * *
Был пруд, и в том пруду — полно амфибий,
— о, греки, амфибрахий и пиррихий! —
загон, в котором я пасу гусей,
стрижи, что разгромили партитуру,
клянусь тобой, моя литература,
мне никаких не надо новостей!
Вот облако зависло мягкой глыбой,
есть фото: баба Маня чистит рыбу —
пузатых задремавших карасей.
Есть фото, на котором живы все.
Они как будто дымом или фоном,
слегка не в фокусе или совсем за домом,
уехали на рынок, за грибами,
ушли на озеро или стоят за баней,
и все же — где-то рядом с бабой Маней,
за ситцевой худой ее спиной.
Оглянется — они стоят стеной.
И крутится щенок, как заводной,
и радуется, и немного тру;сит,
и котики, схороненные Люсей,
и котики, схороненные мной…
И крутит колесо свое фортуна,
и латы карасей лежат латунны.
Мне больше даже нечего просить!
За этот вдох или за этот выдох, —
— о, греки, амфибрахий и пиррихий! —
За то, что я могу их воскресить.

Современные авторы и авторши, похоже, в принципе, не понимают сущность поэзии. Пишут в рифму или без рифмы, в столбик разные по количеству слов строки и   наращивают стену между поэзией и читателями. Это о них писала Марина Цветаева: «Неимущие в поэзии люди». Вместо поэзии у нас теперь «латы карасей лежат латунны» и шлемы окуней стоят буланны.

АНДРЕЙ ТАВРОВ

Блейк и младенец

Уильям Блейк парит в дирижабле, а дирижабль в другом
парит дирижабле, а тот в Уильяме Блейке,
странная, если вглядеться, фигура, как снежный ком
вывернуть в капли из садовой лейки
и поместить в сферу неба, откуда берется дождь.
Блейк идет в сторону Оксфорд-стрит, его спина в пламени,
замечает подкидыша на пороге,
берет его на руки, видит драконьи крылья,
но не отбрасывает, а что-то шепчет в ухо.
Уильям — тертый калач! Сатана, говорит Уильям,
это неправильное слово, правильное — Force, Сила,
и несет дитя в приют мимо:
трактиров, набережных, инвалидов,
мимо луж, телег, хлопающих калиток,
мимо служанок, клерков, грузчиков, открытых окон,
Уильям идет как разорванный кокон,
ставший бабочкой в воздухе достоверном,
мимо матросов, баров, мимо таверны
с государственным флагом, славься и правь морями,
бабочка с выгоревшими бровями.
Первая сфера Англии — ангел по имени Сандальфон,
снег на него сыплется со всех сторон.
Совесть — это форма пространства и речи.
У Блейка на спине зажгли все свечи.
Любовь — это то, что формирует формы, гнет брег и губы,
но щадит тростник и рыбацкие шлюпы.
Младенец умирает, совсем синий, но Блейк донесет младенца,
он донесет младенца,
завернув в свое сердце бум-бум, в свое сердце бум-бум —
одно и то же сердце для лошади, рыбы и бабочки.
Наших форм не видят ангелы, все это бред собачий
про нежных ангелочков,
язык смерти — все, что мы тут важно делаем и вещаем —
им неведом и сами мы им неведомы.
Ангелы видят сердце Блейка — что-то вроде безрукого
и безногого инвалида, в лучах плывущий обрубок,
что-то вроде пустой байдарки на зеленой реке —
звезду Престолов.

Словесность всё стерпит. Это не скрипка, фальшь не так заметна. Душа человека всё стерпит. Любую диарею воспалённого мозга, любой "бред собачий про нежных ангелочков". Весь "язык смерти" (поэзии)  - это среда обитания воображения, которое "что-то вроде безрукого и безного инвалида", к тому же глухонемое и слепое на оба глаза.  Пожелаем автору любви, которая «гнёт брег и губы, но ...щадит шлюпы». "Пустая байдарка на зелёной реке" - на берегу которой "сидит его старуха, а перед ней разбитое корыто". Откуда взялась такая сплошная, "пустопорожняя пустота" воображения от замысла до исполнения? Оттуда: из каждодневных, еженедельных, год за годом словесных переплёвок поверхностными фразочками в социальных сетях, из различных проектов-тусовок, в коих группируется, укрепляется и поддерживается посредственное, то есть поверхностное отношение к слову, к речи. Получается, что в паузах между смс-ками, постами и рипостами, люди пишут столбики своего сознания, которое так и остаётся в режиме смс-ки, которое так и остаётся плоскостью, гладкой поверхностью скольжения души по имитациям литературного труда. 

АЙГЕРИМ ТАЖИ

* * *
В коробке из-под немецкого шоколада
мать прячет бирки, зубы, первые волосы
сына, живущего где-то в пределах города,
звонящего в день рожденья уставшим голосом.
Когда приходит этот, уже мужчина,
с руками в венах, с букетом цветов дешёвых,
она наливает чашку до половины,
чтобы он поскорей ушёл.

Краткость всё-таки не всегда «сестра таланта». Иногда - злая мачеха. Господи, как я устал этой речи «с руками в венах»!

МАРИНА ТЁМКИНА

* * *
Проза. Каша во рту. Не умею и не могу,
не хочу учиться ничему твоему.
Да ведь писала-писала я на своем веку
для «Голоса» и «Свободы» рецензии,
заявки на гранты, на выставки, стихи
не в счет, короткие, средние, длинные,
хорошие и похуже, но о чернильнице
Чехова не проси, не пользуемся чернильницами.
Дневники мои, письма, километрами их.
Однажды на плохом английском написала
совершенно незнакомой женщине
в женской академической группе, как меня
изнасиловали, как будто ей это могло быть
интересно или как будто её саму не изнасиловали.
Во второй половине жизни писала истории
психиатрических болезней в медицинских картах
сжато прозой. Но близкие друзья десятилетилетиями
твердят: «Пиши прозу, стихов никто не читает».

Лучше автора об этом стишке и не скажешь: «Проза. Каша во рту. Не умею и не могу,
не хочу учиться ничему...» Этот нескончаемый список "Поэзии имени Ганушкина" есть "истории психиатрических болезней" нашего времени.

ЗОЯ ФАЛЬКОВА

Тягловая сила
Это стихотворение написано по мотивам реального комментария реального мужчины, оставленного под постом про объективацию женщин.
Он написал:
Традиция переноски мужчинами тяжестей для удовлетворения желаний клиента является исторической практикой во всех культурах. Рассмотрение мужчины в качестве инструмента для переноски тяжестей — это объективация.
*
он идёт по тёмной улице
сжимая в потной от страха ладошке ключи
чтобы дать хоть какой-то отпор
если из подворотни появятся пятеро
И ЗАСТАВЯТ ТАСКАТЬ ТЯЖЕСТИ
впятером
он знает, что ключ — никакое не оружие
что ключ не поможет.
и что за сопротивление его изобьют — и до и после.
но металл в руке придаёт хоть какой-то уверенности.
он знает, что полиция потом ничего им не сделает
в полиции будут смеяться и говорить
не, ну ты сам виноват
надо было таскать
а что, ты молодой, с тебя не убудет,
не умер же от этого
и вообще, знал где ходить
и что ты делал там один на улице
надо было думать заранее.
и не шляться.

И т. д.

Я бы предложил всем «реальным авторам реальных стихотворений о реальных мужчинах и женщинах и других реальных вещах» держаться как можно дальше от конкурсов (есть реальная опасность победить!), читателей, издателей и от самой поэзии. Представляю себе сотни миллионов не отягощённых знанием и поэтичностью "эс-эм-мэсочных фразочек, которые ежедневно и свободно вываливаются. как помои средневековья, на головы современников, в переулочки надежд и мечтаний о лучшей жизни, в души читателей понаслышке, которые лезут в окна, двери, в щели - цементной пылью, надёжно устилают лёгкие нашего нелёгкого существования!. Им нет числа. Их легион. А впереди: филологи, ведущие и организаторы "у роялей тоже, что и раньше", новаторы галиматьи, апологеты беспамятной новизны, деятели литературного обывательства, указуют путь в никуда.

ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА

* * *
31 июля
Лучшие из лучших
Совершенные из совершенных
Защищенные невероятно
Своим знанием опасности
Теперь мертвы.
Не могу в это поверить.
Война близко. Война так близко.
Война в моем доме
Моего друга тупо расстреляли
За то, что он зашел за такую границу,
За которой слишком много золота, нефти и крови
Оружия и невероятных денег.
Говори со мною, Матерь Взыскания погибших.
Я пытаюсь представить тебя, Саша, мертвым.
Я даже тебя отчетливо вижу
Каким ты бываешь мертвым
В твоем лице немногое изменилось
Живой человек не мог бы делать твою работу
Многое должно умереть в таком человеке
Только не могу представить, как вас расстреляли
Кто вас заказал и кто предал.
Наша профессия репортер мы просчитываем риски
Мы не едем в горячие точки без соглашений
У меня отказывают руки и ноги
Но мозги кое-что соображают
Саша вас отследили и тупо сдали
Что-то пошло не так в этой схеме

И т. д.

Тупо, типа того... Когда читаешь всю эту ахинею в столбик понимаешь почему земля пробуждает вулканы, тайфуны, ураганы, ледники. «Тупо» деградирующее человечество, растерявшее поэзию слов и поэзию жизни, -  страшная опасность для всего мироздания.

П. И. ФИЛИМОНОВ

Аквитания
по покрытому чёрным снегом
стеклянному полю
площадью в двадцать четыре арпана
бегает синекрылый предынфарктный заяц
петляет, совершает зизгаги, выписывает
немыслимые кривые
возвращается и снова
делает ноги
как будто важнее этого
и нет ничего
на всём этом чёрном свете
бабушка зовёт тебя с горки
говорит, что пора обедать
говорит, что ты уже весь мокрый
интересно, откуда она может знать
она лежит так далеко
ничего не видит и не
чувствует
проезжая мимо твоего дома
я вдруг захотел выйти
и рассказать тебе
как оно всё обернулось
но передумал
если тебе это интересно
то ты и так знаешь
а если тебе неинтересно
то что я буду
если подняться на летательном аппарате
но не слишком
а так
на рассчитанную высоту
можно увидеть что он
не просто петляет
а пишет
по чёрному стеклянному снегу
белыми карандашами
«всё, что ты хочешь, — вокруг тебя»
хорошо быть зайцем

«Синекрылая предынфарктная» современствующая словесность и  «совершающий зигзаги» мозг автора не заставят русскую поэзию пропасть пропадом. Придётся перейти на подпольное положение, но спасение в том, чтобы обходить стороной 99,999% пишущих что-либо в столбик.

ФЕЛИКС ЧЕЧИК

* * *
С тех пор, как минимум, лет сто
прошло, а, может быть, и двести:
мой плащ с твоим полупальто
на вешалке висели вместе.
Мой кожаный и нежный плащ
с твоим полупальто в горошек;
не плачь, что время, как палач
казнит и не щадит хороших.
В Москве, как в цирке шапито,
разгуливали по морозу.
Где плащ и где полупальто,
которые не знали сносу?
Их нет, как нет и нас с тобой.
И веры нет и нет надежды.
Лишь неба полог голубой —
все, что осталось из одежды.
Но плащ висит в прихожей вновь
с полупальто в обнимку снова,
как бесконечная любовь
на фоне неба голубого.

Маленькая вещь бывает. Бывает вещь большая. А ещё бывает плоская творческая вещь. От неё на земле ненадолго остаётся пятно с опилками, как от уехавшего «цирка шапито»...

АЛЕКСЕЙ ШВАБАУЭР

* * *
ламантины в пруду
в ожидании лета
прижимаются
лапками
к тонкому льду,
если вынуть из куртки
котлеты
так смешны
их ужимки,
извилисты
скользкие
спины —
подивишься
насыщенной
зимней их жизни,
отчего мы
не как ламантины?

Стишок, за стишком, безвкусица, бездарница, бессмыслица, словесная бескормица... За всю жизнь не читал я столько строк, наполненных пустотою!

ГАННА ШЕВЧЕНКО

* * *
Медлительно, как древняя пирога,
боками дымноватыми алея,
плывёт рассвет. Окраина. Дорога.
Век двадцать первый. Эра Водолея.
Земля нетленна, густонаселённа,
над ней столбы застыли часовые,
внутри двора от тополя до клёна
натянуты верёвки бельевые.
Поэзия закончилась. Ни песню
не сочинишь, ни горестную оду.
Лишь изморось над крышами, хоть тресни,
да санкции на зимнюю погоду.
Мой дом выходит окнами на небо —
я на него смотреть предпочитаю,
но Бог давненько в наших сферах не был,
здесь Докинза архангелы читают.
Вот и лежу в миру материальном,
смотрю из незаправленной кровати,
на то, что оказалось идеальным:
косяк двери, окно, обогреватель.

«Поэзия закончилась». Это правда. Массово. «Ночь, улица, фонарь, аптека» Александра Блока превратились в ухудшенное, то есть уменьшенное в значимости, издание этой строки, а именно: в «косяк двери, окно, обогреватель» Ганны Шевченко.
«Бессмысленный и тусклый свет», о котором писал Блок, проявился, прежде всего, на мой взгляд,в слабости замыслов, в слабости композиции, с которой, по мысли Пастернака, начинается стихотворение. Если лейт-мотив определён, как "поэзия закончилась", то, будь поэтом, а не просто каким-то словоохотливым попутчиком в автобусе, будь живописцем слова - покажи что и как именно "закончилось" в поэзии, без словоблудия, типа: "мой дом выходит окнами на небо... давненько Бог не был", "и вот лежу на незаправленной...". Кому из нас, читающих объявленное ответственное заявление "поэзия закончилась", интересно знать на какой кровати лежит автор - на заправленной или незаправленной? Зачем все эти секреты Полишинеля о том, что, дескать. "Земля густонаселённа", или что есть на свете "столбы" и "верёвки бельевые".  Из двадцати строк : девятнадцать не говорят, не показывают, даже не приближают нас к заявленному концу поэзии. Получается, сказала, лишь бы сказать. Такое в искусстве поэзии не допускается. В непоэзии - сплошь и рядом.

Напомню Пастернака:

"Поэзия, не поступайся ширью.
Храни живую точность: точность тайн.
Не занимайся точками в пунктире
И зёрен в мире хлеба не считай"

СЕРГЕЙ ШЕСТАКОВ

дихотомии
Смысл отражается мириадами зеркал в условном пространстве духа, прыгая, от одного к другому солнечным зайчиком, теннисным шариком, утяжеляющимся после каждого отражения до тех пор, пока одно из зеркал не поймает и не вберёт его окончательно. Эта окончательность впоследствии всегда оказывается временной или мнимой.
1
ты видишь сон, и музыка во сне
тебя несёт, стирая и творя,
но лишь когда она звучит извне,
ты видишь сон — и это жизнь твоя,
и, отражённый сонмами зеркал,
под амальгамой смыслов погребён,
пока один из них не засверкал,
ты видишь сон — и это только сон.
2
ты видишь тьму и чёрной ночи стяг,
накрывший мир, каким он мнился весь,
ты безымянен, нищ теперь и наг,
ты видишь тьму, она и вне, и здесь,
слова опали, как листва с дерев,
что внятно духу, скрыто от ума,
пока ещё не начат шестоднев,
ты видишь тьму — и это только тьма.
3
ты видишь явь и мнимые дары,
бесценные вне сокровенных недр,
исчисленное длится до поры,
у подлинного — длительности нет,
что движет словом — те же острова
блаженные, как сущее ни правь,
где бриз нежней, где зеленей трава,
ты видишь явь — и это только явь.
4
ты видишь свет, и полости пустот,
внимательных к податливому в нас,
берут тебя в бессрочный оборот,
впиваясь в сердце миллионом глаз,
и, втянут под огромный микроскоп,
ты смотришь вверх, нездешнему сосед,
заброшенный в заброшенный раскоп,
ты видишь свет — и это только свет.

Можно придать философским размышлениям поэтическую форму, но достаточна ли форма для возникновения поэзии — магии слова? Ткань, орнамент речи — богатый на оригинальные смысловые, художественные и словесные соотношения, дни и годы спустя несмолкаемый голос слова — вот повод для возникновения поэзии. В данном случае, ни первый рефрен со сном, который "только сон, ни второй рефрен с его тьмой, которая "только тьма", "пока не начат "шестеднев" и слова, опавшие, как листья, а также третий рефрен с "только явью", и четвёртый - с "только светом" лично на меня, искушённого уже добытым языковым богатством русской поэзии читателя, не производят должного (сильного, особого, магического) впечатления. Всё содержание содержательности, весомости не имеет, как будто мне загадочно талдычат о том, что день это только день, ночь этот только ночь, вечер это только вечер, а утро - только утро; как будто прописные истины пишут заглавными буквами для декоративной солидности. И вот я вижу текст, читаю текст, пытаюсь самым добросовестным образом погрузиться в какую-то тайную словесную вязь оного  произведения, но ничего у меня не выходит: лишь текст, и это только текст... Наверное, это происходит от того, что, например, некие, придуманные автором, "полости пустот внимательные к податливому в нас" - это такая фраза ни о чём, она на первый взгляд, выглядит солидно, а чуть копнёшь - глубина песочницы или "полости пустот", пшик вспышки старинного фотоаппарата, после которого не остаётся в воображении никакого чарующего душу "фотографического снимка". И не берут "полости пустот" моё сознание в "бессрочный оборот" и никакой "свет-только-свет" не предваряют, тень на плетень, пожалуй, наводят неплохо и всё. Или вот ещё "мнимые дары бесценные вне сокровенных недр" (слишком долго и муторно приходится воображению представлять, искать эти "дары"). Дары получаются действительно "мнимые, вкупе с "блаженными авторскими островами", соответственно, автор стишка видит "явь, только явь". а я. читатель, днём с огнём её найти не могу! Хорошо ещё или к сожалению, в наши дни : в основной массе, стишки написанные читают люди стишки сочиняющие и стишками мыслящие, то есть, с "мнимыми дарами" в голове. Поэтому, они не имеют привычки отличать и не отличают оригинальную или талантливую образность от образности посредственной или маргинальной, несущественной, наводящей тень на плетень. Поэтому для таких читателей нет проблем высоко оценить пшиковую важность словесного сообщения объёмом с катрен, о том, что сон, который "отражённый сонмами зеркал, под амальгамой смыслов погребён" это "только сон". Но для меня лично, таких "только снов", только явей", такой "только тьмы" и такого "только света" совершенно недостаточно. Это только круасан- пустотелый внутри - вкусный снаружи, а вот тщательно замалёванная чёрной краской надпись на заборе - это завершённый процесс превращения высшей категории в категорию низшую : тайны словесности в тайну плоскости забора. Мне ТАКИХ тайн не нужно. А вам?

ИРИНА ШОСТАКОВСКАЯ

* * *
Нас было четверо на берегу:
Коза, капуста, волк и я,
Перевозчик.
Нам было долго ждать погоды,
Желтея, волновались берега,
Там здесь, камыш осока.
Я попросил, чтоб кто-то повторил.
Никто из них не говорил.
Я позвонил в подстанцию — помехи...
Я осмотрелся. Осмотрел со всех сторон. Монета
Лежала в капустных листьях. Остальные
Молчали. Ну ладно.
Я позвонил в подстанцию, матернулся,
Чем больны эти звери, я многое видел, слишком долго для вас живу,
И мы поплыли.
Нам было мирно на челне, звенели деньги в чьей-то пасти,
В лицо дышало медленной рекой
И не мешало. Стояли смирно звери,
Точно не шевелилась капуста,
Всё вместе казалось нелепым и слишком плотным:
Листья, рога, шерсть,
Неожиданно лодка ткнулась бортом. Коза сплюнула медяк
и выскочила на берег,
Капусту я отдал какой-то женщине, она быстро её перехватила,
С волком пришлось повозиться. Он вёз монету.
Кажется, он вёз едкий натр.
Пока я ополаскивал руки и вытирал рацию,
С берега слышались крики: Эрих! Антон! Елена!

Опять рассказик в столбик. Сказка на сон грядущий. Наполнена до отказу отсутствием поэзии, отсутствием поэтического взгляда на вещи. Опять доминанта ЧТО (сказать) над КАК (сказать) и ЗАЧЕМ (сказать). Опять морализация с её «мораль той басни такова». Поэзия «здесь не ночевала»!

ЛЕТА ЮГАЙ

Урок чистописания
Отец не держал обиды на советскую власть.
Можно сказать, камня за пазухой не хранил.
Переписывая набело: любил.
Может быть, чего и хотел рассказать, но мать ему не давала.
У матери и своя мать, моя бабушка, тоже сидела.
На полях: она была очень честная, даже слишком.
Дала зерна двум солдаткам с детьми,
Кто-то и настучал.
Всех троих посадили.
Переходя к главному тексту:
И мать написала письмо т у д а.
А почерк у нее был, такой ровный, красивый, что загляденье!
Через полгода выходит как-то из школы, а там бабушка,
Похудевшая, в отрепьях, стоит поодаль.
Смотрят друг на друга, а обняться не смеют (мама учительница, мало ли что).
Так бабушка и пошла в свою деревню еще пять километров.
А мама обратно в школу,
Вести урок: «У Шу-ры ша-ры. Ма-ма мы-ла ра-му».
Много ведь писем писали, говорят, не все читались,
А её — такое красивое, ладное, загляденье — прочитали.
Вывод: (мама всегда говорила) учитесь красиво писать,
учитесь, учитесь, учитесь.
Вот мы выучились, разъехались.
И никакой в нас обиды.
Вот это мама. Вот это мама с отцом.
А бабушкиной фотографии не сохранилось.

«У рояля тоже. Что и раньше»...Ни поэзии, ни поэта...Добравшись, наконец-таки, до последнего разговора за чашкой чая, до последнего вагона этого стовагонного эшелона, везущего многотонную реальность российского Двадцать первого века, перемешанную с золою "тайного жара" догоревшей дотла русской словесности, я так и не ответил себе на вопрос: отчего такое засилье прозы - прозаических людей, прозаических взглядов на поэзию? Почему все пассажиры этого состава, и, вероятнее всего, все другие оставшиеся на перронах и все контролирующие движения поездов, и пассажиры всех других поездов, громыхающих вдалеке и недалече, по другим рельсам в тоже самое никуда, обладают таким скудным, плоскодонным, таким смурным воображением, такой сильной тягой отстраниться от всех достижений и высоких падений русской поэзии? Как будто все эти люди, пишущие в столбик своё ограниченное временем и бременем существование, вовсе ничего не знают, ни ухом, ни духом. ни другом, ни случаем оказались не вовлечёнными, если не в поэзию, так хотя бы в память о ней. Как случилось, что поэзия, с её всегдашним очарованием, заворожённостью, оказалась даже на порог не пущенной всеми этими "творцами столбиков"? Им массово, вдруг, загорелось потрепаться, обстоятельно рассказать свои прозаические души, используя элементы или инструментарий поэзии. И при этом, скорее всего, абсолютное большинство из них, и большинство тех, кто их выдвигает на передний план, тех, кто их читает и слушает, судя по всему, действительно уверены в том, что они поэты и пишут поэзию. Что произошло? Что происходит? Прозаичность - это веяние времени, насущная потребность или экономичное в затратах "пальмовое масло" - заменитель нервов и знаний, заменитель каторжного вдохновения подлинной поэзии? Возможно, прозаичность, через такой доступный верлибр, есть наилучшее средство скрыть собственную посредственность, изначальную и пожизненную бездарность, ничтожность творческую? Возможно также, новые средства коммуникации в виде интернета, с его революционной, большевицкой свободой слова, с его технической доступностью выхода на широкую аудиторию профанов, сыграли злую шутку с русской литературой. Самиздат советского времени, полуподпольное положение пишущей тогдашней русской интеллигенции - сопровождались общим высоким стандартом, гласным и негласным требованием к каждому примкнувшему к поэзии творческому человеку. Политический строй задавал тональность в темах, надо было не забывать "руководящую и направляющую роль...", но избегать публичного графоманства, стараться высоко держать планку исполнения задуманного - не мешал, напротив, силами критиков и редакторов, журналистов и публицистов того времени -  поэзия не просто отличалась от самой лучшей прозы, но в полном смысле слова, жила свою собственную "небожительскую" жизнь. А что сейчас? Сейчас я с радостью закончил читать этот страшный список - этот эшелон столбиков и осознаю, что премия 2020 года, не будет ни чем (в плане качества) отличаться от нынешней. Ледники тают, а сердце леденеет от ужаса происходящего...



Конспект или краткое содержание современного отсутствия поэзии:

«Ночь вепрем семенит к зауженной звезде»   Богдан Агрис
«Вытянет узорчатый внутренний ремень»   Анна Аркатова
«На причале корабль ползёт»  Вадим Банников
«В горечь речь простокваши исполнилась квази смысла» Полина Барскова
«Горьковатой тёмноязыкой унылозадой» Полина Барскова
«ума бывает далеко раскинутая сеть» Василий Бородин
«рубашки хаки, грозный секс на марше» Алла Боссарт
«вот борщ не сварила ни разу стихи я так и пишу всё время» Ольга Брагина
«психиатрическая больница имени Ганушкина за окном» Ольга Брагина
«нет не отдам свою страну которую обнимаю когда сплю никому» Ксения Букша
«Дети выходят из школы с горбами смысла на разноцветных куртках пинают снежные черепа» Игорь Булатовский
«Мослы света под стеной супермаркета» Игорь Булатовский
«частым сердцем стучать в бирюзовые яйца,
Синим глазом держать на оси свой простор» Игорь Булатовский
«Пошла бы в рост экономика, взлетев на процентов триста» Дмитрий Быков
«И понял Изя, столетний Изя, тараща зенки» Дмитрий Веденяпин
«Внутри себя я ощущаю мебель
Хромающий двуногий табурет» Алина Витухновская
«Как погремушки кости на соплях» Алина Витухновская
«плыл мотылёк Ганс Христиан, цветы целуя и не ведая беды» Владимир Гальдесман
«...божье коровке в насекомый храм брелось» Владимир Гальдесман
«ради поругания ментов выдвинулись против капитала» Дмитрий Гаричев
«кто бы хотел склеиться из кусочков земли вывернутых червями» Анна Глазова
«Мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам» Григорий Горнов
«И лес зашумел, заштрихованный помехами голограмм» Григорий Горнов
«Выплывает родной овал, так во сне на тебя похожий» Андрей Грицман
«С паническими гладиолусами» Андрей Гришаев
«Друзей его летающие личики» Андрей Гришаев
«с глаз смахну, оботру с лица... неопознанные тельца» Юрий Гуголев
«отсутствие признания в апатии сердечного капитала аппарата вращения крови внутри» Илья Данишевский
«вены из которой ты лакаешь от голода собственную кровь наказание за ритмичные опечатки в смс» Илья Данишевский
«разевает скрипучий рот и произносит МИР» Егана Джаббарова
«Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе..» Анна Долгарёва
«Всем человечьим адовым колхозом … мы надоели бабочкам, стрекозам» Ирина Евса
«Движения арестанта медлительны как у хирурга проводящего операцию на открытом сердце собственной дочери под водой со связанными руками бритвенным лезвием» Андрей Егоров
«я этот лес целую в листья, корешки и губы» Максим Жегалин
«и что заставляло так прыгать капли лягушками на капот поздней открывалось на в клюве цапли «Массандры» набравшей в рот» Сергей Золотарёв
«Мы живём... добывая роуминг, пестуя закрома» Александр Кабанов
«розой обвившей пылающий крест, побеждены немота и бессмыслица» Катя Капович
«Спинки к земле, кверху брюшки — летят довольные курицы-подружки» Алёна Каримова
«Забытый за давностью лет, чей-то знакомый, костями гремящий скелет» Светлана Кекова
«рассиялось бельмо луны ртутным светом
«Отшатывался я, но после вслед тебе шагал» Всеволод Константинов
«тело без органов попав в секонд-хенд становится коллективным телом» Владимир Коркунов
«буквы свистят у виска» Андрей Коровин
«Может ли волк быть её неотчуждённый труд в значении «трудный». Всего не расскажешь...» Елена Костылёва
«в первую брачную ночь прабабушка достала из-под юбки кухонный нож...» Ирина Котова
«...двое глухонемых красноречиво беседуют на своём секретном наречии...» Владимир Кочнев
«снег притворился добрым, ходит, искрится ртом» Денис Крюков
«со стивом джобсом вдаль пойдёт аллеей» Инга Кузнецова
«мой папа был мужчина в цвете сил... и джинсы белоснежные носил» Дана Курская
«парой строк, куда-нибудь да вписаться, расшибая лоб, матеря иное» Елена Лапшина
«Из какого палеополдня он тает, навстречу подробному выцветанию флага взаимности?» Денис Ларионов
«Главное чтобы ты не представлял Освенцим во время секса» Виктор Лисин
«сгустки и перепады для пешеходов, на перекрёстке приложенных к коже, нечаянно встретивших на изломе аккуратную кровь» Карина Лукьянова
«хоботки желания очищают поверхность голого тела» Мария Малиновская
«Где же капусница? — Нетути» Григорий Медведев
«Я скажу тебе: капитализм свинья..» Кирилл Медведев
«когда я, мама, встану из могилы...живой и нежный... то ты меня узнаешь?» Вадим Месяц
«Когда время ломит по осевой, чо может сделать ненужный атом — выиграть глоток сантиметров» Елена Михайлик
«куколку ночной стрельбы обнимать, баюкать...» Станислава Могилёва
«покрытая ржавчиной гидра зрения» Станислава Могилёва
«Ах если б не сияния на грани выгорания» Ирина Перунова
«мы любили родимые северные ады» Вера Полозкова
«Он увидит... отцветающий глаз» Евгения Риц
«когда старый кот на кухне грызёт сухой укром и плачет неясно... мы хотим друг друга убить» Галина Рымбу
«В тот момент, когда пишущий ищет слово, всяк обитатель дна ищет улова» Жанна Сизова
«завернув в своё сердце бум бум» Андрей Тавров
«Проза. Каша во рту. Не умею и немогу, не хочу учиться ничему..» Марина Тёмкина
«Моего друга тупо расстреляли» Елена Фанайлова
«бегает синекрылый прединфарктный заяц» П.И.Филимонов
«полости пустот... берут тебя в бессрочный оборот, впиваясь в сердце миллионом глаз...» Сергей Шестаков
 

Уголок юмора
Или стараюсь быть в «тренде»:


Стихотворение "по мотивам" и на основе строчек участников:


Горьковатая, унылозадая
реальность моя,
Задачку себе узорчато задал я:
Познать, твою мать, как же эта речь простокваши наполнилась смыслом-квази,
Выбросить за борт, как Стенька Разин,

Всю эту шушеру, хлам, где корабль ползёт на причале,
Черти начертили, намусорили, накричали!
Внутренним ремнём — да по голозадым будням!
Не верьте уши шаманским тёмноязыким бубнам!

Ума бывает далеко раскинутая сеть — ловцы душ, ловкачи,
Борща не сварят ни разу, всё стихи пишут,
Строчки вепрями семенят, телом пышут,
А тут, частым сердцем в бирюзовые яйца — стучи, не стучи...

Нет на топот табуна управы, табу нет!
И с некоторых пор, ощущаю мебель кишечника поперёк —
Хромающий двуногий табурет...
И мослы света грызёт под стеной супермаркета,
В психбольнице Ганушкина имени,
Добывая роуминг из коровьего вымени,
Тараща зенки, столетний хорёк!

Я дарю вам панические гладиолусы,
Заштрихованный помехами голограмм мёртвый алмаз,
Я слышу арену зрелищ и гладиаторы,

Целуя лес в губы, взмахнули мечами в последний раз!

Будто кости на соплях, будто бы Гнас Христиан мотыльком?
Да, да, вижу: детей с горбами смыла,
Рука хирурга над дочерью под водой тихо нависла,
Летят курицы подружки сквозь небесную ось...
И осознаю ошарашенный: как здорово божьим коровкам в храм брелось!

Луна с бельмом...
Отшатывайтесь, отшатывайтесь, отшатывайтесь,
Буквы свистят у виска! - Поберегись!
Отсутствие признания в апатии сердечного Карла Маркса капитала
Не снимает с него ответственности за эти новоявленные поколения жителей
Моей несчастной страны, которая поэзию закопала,
И теперь она, будто двое глухонемых красноречиво беседуют на секретном наречии:
Автор и мозг его, во сне на тебя, читающий эту галиматью, забытый за давностью лет, похожий!
Каждый — со скрипучим ртом, каждый — мимо вечности прохожий...

На пороге зима,
А может быть, ледниковый?!
Скорее бы..

Снег притворился, гад, добрым, искрится ртом и голым задом задан..
Парой строк, куда-нибудь да вписаться, в поэзию, матеря иное..
Эй, жители Поэзии 2019 года имени Ганушкина, айда за мною!
Флаги взаимности тают в палеополдне палаты.
Хоботки желания очищают половички коридоров и поверхность голого тела соседа...
Ты думаешь, всё, пора куколку ночной стрельбы обнимать? Ты полагаешь,
Что я совсем..да?

В тот момент, когда пишущий ищет слова.
Завернув в своё сердце бум бум,
Проза и каша во рту — наружу готова
И бегает синекрылый предынфарктный заяц наобум.

Мы любили родимые ады.
Дать тебе, подавившийся неприличным смехом, стаканчик воды?
Встану из могилы, ты меня узнаешь тады,
Отцветающим глазом или всей гидрой зрения
Вникая в полости пустот современности — от Кёнигсберга до Караганды...




Итак,

подвожу неутешительные итоги своих первичных впечатлений:

1. Эксперты, принимавшие участие в отборе стихотворений, оставляют желать лучшего. Надеюсь, что отбываловка предварительного отбора не превратится в профанацию работы Большого Жюри, поскольку, судя по информации страницы Жюри на сайте премии поэзия 2019, некоторые члены жюри - они же участники  конкурса и длинного списка. Видимо, будут оценивать сами себя?

2. Доминирование верлибра, рифмованной прозы — не главная беда, главная — доминирование посредственного, антипоэтического начала (и конца), от замысла до исполнения практически во всех  представленных в Премиальном списке произведениях.

3. Потоки сознания в столбик, инвалидная образность, бедный язык, оглохшая от собственного отсутствия в произведениях, звукопись. Так называемая новизна современной поэтической речи отстаёт от поэзии и по отношению к ней жутко архаична!

4. Завершение процесса чтения длинного списка вызвало у меня сильнейшее облегчение и радость возможности больше никогда не возвращаться к этим стихотворениям, к этим авторам.

5. Практически все произведения страшно далеки от поэзии, от её очарования, от её правдивого вымысла. От её   звучного смысла.  Авторы рассказывают свою «правду-матку», но как писал Пастернак в «Охранной грамоте»: жизнь обгоняет сказанную о ней правду, а правда отстаёт и обманывает человека. «В искусстве человек смолкает и заговаривает образ. И оказывается: только образ поспевает за успехами природы, образ обнимает жизнь, а не ищет зрителя. Его истины не изобразительны, а способны к вечному развитию». Обыгрывая слово «врать», Пастернак приходит к мысли, что «враньё» искусства больше соответствует истине, чем не нашедшая пластического воплощения правда, которую говорит честный человек.

6. Современность кичится и тяготится численностью и склонностью к публичности авторов. Однако, тот же Пастернак писал: «Меня не столько интересует численность поэтов, но то, чтобы кто-то один из них был большим и настоящим, предельно и неподражаемо передающим жизнь своего времени...Значительный писатель своей эпохи (и мне не нужен никакой другой)  — это открытие, передача неповторимости и единственности бытия». Такого значительного поэта-стихотворения-открытия я в представленном Премиальном списке не почувствовал, а все «разнообразные не те» просто-напросто не нужны — не важны.


Я хочу предложить вашему вниманию отрывок из книги воспоминаний Семёна Липкина «Уголь пылающий огнём» :

«... Подобно тому, как истинный живописец требует, чтобы сюжет картины выражался с помощью рисунка и цвета, а не, скажем, с помощью заранее нам известной исторической фабулы, Мандельштам требовал от стихотворного слова, чтобы оно прежде всего было музыкой, чтобы смысл ни в коем случае не предрешал слова. Мандельштам много и часто говорил об этом, и без какой-нибудь утончённости он расшвыривал метафоры, но был чужд краснобайству, здание его фразы строилось причудливо, но основанием всегда служило здравое понятие... После многих бесед с Мандельштамом о ритме, после многих лет работы я пытаюсь ответить. Мы, стихотворцы, часто действуем, заколдованные ритмами данной литературной эпохи, даже данного десятилетия. Есть не только словоблоки, есть и метроблоки. Картина общеизвестная. Как вырваться из этого колдовского плена? Никакие советы не помогут, кроме разве плодотворного разъяснения, что дело обстоит именно так. Умение слушать ритм есть умение врождённое, от Бога данное. Суть в том, чтобы мысль, слово и ритм возникали одновременно. Но не обязательно, чтобы мысль была сногсшибательно новая. «Бывал я рад словам неизречённым», — сказал Рудаки одиннадцать веков назад на языке фарси, сказал с помощью размера, основанного на чередовании долгих и кратких слогов. «Мысль изречённая есть ложь»,  — сказал в прошлом веке Тютчев с помощью русского четырёхстопного ямба, совершенно не похожего на такой же ямб Пушкина : другой ритм! Мандельштам открыл для себя, что  слово не живёт в стихе отдельной жизнью, что оно связано семейными, родственными, дружескими, общественными узами с другими словами, эти узы, существуя, нередко сокрыты от читателей, и поэт обязан их раскрыть и даже пойти на тот риск, что слово будет связно со словом не прямой связью, а с помощью непрямых, не сразу замечаемых, но, бесспорно, физически существующих связей, порой более сильных, чем наглядные прямые. Вот они-то и рождают ритм, сами обязанные своим появлением ритму... Мандельштам говорил:
-Размеры ничьи, размеры Божьи, принадлежат всем, а ритм есть только у поэта — принадлежит ему одному... «Возмездие» у Блока не получилось, потому что ритм рабски заимствован у Пушкина...»

Напоследок:

А вот вам, граждане поэзии, моё стихотворение, которое, эксперты не включили в премиальный список стихотворений в номинации стихотворение года премии «Поэзия 2019»:

Высокая площадь

                Всем, навсегда утраченным Россией, посвящается...


Словно не было их,
Не звучали над ночью высокие трубы.
Умерла тишина одичалых дворцов, ополоснутых прожекторами траншей.
И пригубленный воздух столетий горчит. И повесился грубый
Окрик — в бешеном полуподвале... Смертельная жизнь!  —
Ослепили, прогнали взашей...

Я вбираю голодные крошки в ладонь — строчки чёрствого края.
Догорающих зрелищ полны заточённые в книги стихи, не слышны никому.
Но высокая площадь, сиянием лунным наклонно играя, —
Литургию глубокого облика ночи творит! И воскресшая жизнь на кону!

Словно всё нипочём,
Я возделывал площадь распластанной речи!
Вслед за плугом моим : и литания гласных, и сомкнутый цвет голословных потерь.
Славно крылья слышны — высоту темноты набирающий кречет,
Оглашённая радость моя — взблеск последней строки
И тогда навсегда, и теперь!

Соглядатаи любящих —
Нас, спящих в снах, извлекли, наказали :
Ждём, живьём позабытые, — мести изысканной или грозы ослепительный кнут!
Раздуваются щёки оркестра... Часы «без пяти» — на вокзале...
Преисполнена неизгладимости, замерла пустота
Отгремевших минут.


На этом всё. Не поминайте лихом, спасибо за внимание, любите поэзию, оберегайте её от засилья прозаических людей и поэтов прозы, от литературы из Литературного института и профессиональных тусовщиков всех мастей и оттенков!

Ваш Вадим Шарыгин.

;

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2019
Свидетельство о публикации №119102600992