Навзрыд

Зиждется вплоть до виска, и мгновенье пустое.
Кровью стелится материнская участь по полу,
Догадайся сколько выпито горя, от кроватки до безмолвного поля,
Липкой слезой, волей калеки, бедой старушечьи, детской бездонной обидой.

Семейной утратой, браконьерского трепета при детёнышах убившего львицу.
Могильного крика женского, навзрыд, животного, какие глаза когда рука сыпется с землей на лицо родное.
Падшие, пленённые долгом, грубые руки нежностью вскормлены, оттого и теплые…
В лютую стужу, когда мир стынет и звезды яснеют, чьи-то следы надежду кому-то несут в этом белом плену.


Сказки читаны, вскольз, но с заботой, напролом, в полночь усталость лишь вызов.
Годи канули, даже под тяжестью безумного мира, глаза умные, не растоптанно сердце когда страна канула.
Георгиевской лентой брешь в реальность шьётся, но подтекает кровью, тужится.
И сирень только кажется держит и май, оттого и не съехали крышей, но так и вдобавок влюбились бы в снег!