Павел Матев Возвращение к началу

(„ВОЗВРАЩЕНИЕ К НАЧАЛУ”)
Павел Христов Матев (1924-2006 г.)
                Болгарские поэты
                Перевод: Венедикт Виноградов


Павел Матев
ВОЗВРАЩЕНИЕ К НАЧАЛУ

     В с т у п л е н и е

Ах, как трудно идти человеку к началу!
Очень трудно ему возвращаться обратно!
Путь, что пройден уже, самый длительный путь:
через нивы, левады,
через рытвины, взгорки,
через детство и юность,
сквозь любовь и аресты...
Нужно долго качаться
вот так против ветра
(прожитые годы в лицо тебе хлещут).
Нужно долго бороться
с теченьем на реках,
где сшибаются
льдины воспоминаний...
Но иду я.
Прощайте,
живые товарищи!
До свидания, Солнце
в горячем зените!
Нахлобучу каскетку
и старые гольфы –
дорогие реликвии
из музея Восстания,
в них пульсирует,
бьется
Сопротивленье.
Я сегодня шагну
за порог своей комнаты,
я оставлю асфальт
приглаженных дней.
Направляюсь я к первым.
Направляюсь я к мертвым.
Начинаю поэму
о памятных, первых.
Начинаю поэму,
освященную мертвыми.
Начинаю поэму,
живым посвященную.


     М и л а я  м о я  д е в у ш к а

Она была девушка.
Семнадцатилетняя.
Молодой тополек,
возросший во Фракии.
Она мылась под вечер
в Маришкиных омутах
и увидела в водах
две ясных звезды –
они ясным огнем засветились в очах ее...
Босиком она в поле ржаное врывалась –
рожь пылала огнем
от цвета кудрей ее.
Она мчалась над рожью:
она была бабочка
с алым, желтым, зеленым
узором на крыльях.
Она солнце встречала язычницей юной,
целовала ветра,
как влюбленная птица...
Скрывала подпольщиков.
Втайне от солнца.
Втайне от матери и от отца.
Втайне и от закона...
Для нее
истина была голой, как сердце,
которое требовалось защитить.
Когда ее арестовали,
солнце закатилось,
потому что она его попросила.
Ночь погасила все звезды
и оставила гореть
только ее глаза.
Рожь согнулась, поникла,
словно прошел град.
В последний раз поцеловал ее ветер
и заплакал.
Бабочка не могла больше лететь –
ее крылья сгорели...
Она копала себе могилу.
Переворачивала заступом землю,
из которой выходят
тополя и цветы,
рожь и реки.
Пыль была черной,
но очи светились.
Лишь одна птица всплеснула крылами
и полетела.
(Птица – ее вера –
была жива
и летела.)
Она рыла землю и молчала.
Она рыла землю и разговаривала
с белой болгаркою Марой,
с Райной-княгиней и Лиляной,*
с любовью и комсомольским уставом...
Милая моя девушка.
Семнадцатилетняя.
Молодой тополек,
возросший во Фракии...

               * Мара – героиня болгарского эпоса, символ непокоренности народа турецкому владычеству; Райна-княгиня – прозвище учительницы Райны Попгеоргиевой, болгарки-патриотки, принимавшей участие в восстании 1876 года против турецких захватчиков; Лиляна Димитрова (1918-1944) народная героиня, погибшая в борьбе с фашистами.


     Г и м н а з и с т  –  м о й  д р у г

У него был порок сердца.
Он был худосочным и бледным гимназистом,
со светлыми и дальнозоркими глазами.
Из-под козырька фуражки
он смотрел на мир с его улицами,
домами, отблесками и собраниями,
с его закатами и небосклонами,
с его судьбами, самолетами и танками,
с его босоногим детством,
с его совершеннолетием,
построенным в роты,
марширующим в сапогах...
Он вбирал весь мир в свою грудь,
и ему было тяжко,
потому что у него был порок сердца.
А ему хотелось взлететь, как другие
молодые орлы.
И он взлетел.
За синими горизонтами
его дальнозоркие светлые глаза
видели степные просторы,
северные сияния,
осветившие подвиг Чкалова,
ледяные поля,
где жили челюскинцы...
Магнитами сотен волнений
его влекла страна,
в которой исчезли пороки общества...
А у него был порок сердца...
Однажды
он очутился в клетке камеры.
От мрака он казался еще бледнее,
но не испугался.
Его дальнозоркие глаза видели кусок неба,
этого было довольно –
ничего, что его перечеркивала решетка.
У него были крылья,
пронизанные оптимизмом,
и он никогда не склонял головы.
Может, поэтому его и осудили
на смерть через повешение...
На рассвете
он ступил на траву
и удивил палачей,
твердо шагнув на эшафот.
Тогда
из темных башен тюрьмы выползла Смерть,
а из алого рассвета
вторглась Жизнь.
Они хотели поговорить с ним.
Первой вступила Смерть.
– Слушай, – сказала она ему, –
сейчас ты, сломленный, умрешь.
Твоя дожата нива.
В моих объятьях ты уснешь
спокойно и счастливо.
Закрой глаза, не жди зари
всем сердцем дерзновенным.
Все ближе этот миг.
Умри
смиренным и согбенным.
Но говорит ей Жизнь:
– Постой!
Он, может, и погибнет,
но будет он всегда строкой
в моем бунтарском гимне!
Он ощущает тлен и прах,
не веря им нимало:
ведь знает он, что и в концах
всегда живет начало,
начало жизни
и борьбы,
победы – в смехе, в блеске!
И с высоты своей судьбы
смеется он, как Левский*.
Виселица стояла, как огромная буква Г,
на фоне высокой стены.
Рассвет отпечатал ее контур.
Солнце показало свой красный циферблат,
и гимназист закачался под ним,
между землей и небом, как маятник,
определяющий ход времени,
перипетии битв,
неотменимость зенита.
Трепетали крылья оптимизма.
Полет продолжался...

               * Васил Левский (1837-1873) – революционный демократ, деятель болгарского освободительного движения.


     О т е ц  и  с ы н

В партизанском отряде встретились двое:
отец и сын.
Старый был металлист,
со стальными руками, и стальными глазами,
и со стальным сердцем, которое плавилось
от любви к ребенку.
Молодой был учитель.
Он оставил классную комнату,
где висели портреты Ботева и Левского,
и ушел, чтобы встретиться с героями
в Балканах.
Мягкие очи детишек
долго светили ему в темноте...
В партизанском отряде встретились двое.
Ночью, когда не случалось боев,
они разговаривали.
Старый кашлял и предавался воспоминаньям:
о восстании в двадцать третьем,
о матери,
с которой он встретился
на одном перекрестке в городишке
и сказал ей:
„Ты будешь моей женой!” –
и дне,
в который родился сын,
а отец в тюрьме узнал эту новость,
и что если порой
теперь сын его вспыльчив –
это лишь потому, что тогда молоко
материнское, верно, горчило...
Молодой его слушал и думал:
нет, не надо бы старому уходить в горы –
стар уже, постоянно кашляет...
Что одна там делает мама?..
Посещают ли дети школу,
вьют ли венки в день Кирилла и Мефодия,
кто им будет вручать аттестаты?..
Старый умолкал.
Но в мыслях он спорил:
можно мне, можно остаться с орлами.
Разве другие не оставались?
Где-то близко Хаджи Димитр*...
Был бы лишь сын жив и здоров,
а то горевать будет старая...
За три месяца до Сентября
отряд попал в окруженье.
Сначала рухнул отец.
Сломалось стальное сердце.
Кровь обожгла скалу,
и она раскололась.
Старый смотрел в небо.
Серый сокол вился над ним,
тень скользнула по лицу старика.
Единственное, что подумал отец:
сокол ищет
Хаджи Димитра...
Молодой выпрямился,
прокричал что-то,
выстрелил
и... упал...
Вдалеке раздавалось „Ура!”.
В наступление шли лавины.
Русая голова склонилась над ним,
он увидел звездочку на ушанке
и успел прохрипеть:
„Товарищ...”
Леса шумели.
Звезды горели на небесном своде.
Веяли ветры.
Шагали партизаны.
Балканские горы кипели.

               * Национальный герой, борец против турецкого ига. Описан в стихотворении Христо Ботева „Хаджи Димитр”.


     Р е к в и е м

Мы,
живые,
знаем победу,
потому что встречали ее.
Она шла по пыльным дорогам,
босая и трепетная:
мать,
которая всегда будет скорбеть;
вдова,
прижимающая осиротевшего ребенка,
чтобы он мог вырасти
и принять отцовское знамя;
любимая,
которая завтра расцветет
в улыбке отечества...
...Я слышу голоса мертвых,
но бессмертных.
Они поздравляют родину
с ее двадцатилетием.
Слушайте!
Слушайте голоса тех,
кто сосал мятежное молоко
болгарок!
Слушайте молодую девушку –
она защитила голое сердце истины!
Слушайте гимназиста –
он говорит о нашем времени,
когда исчезнут пороки людей,
даже пороки сердца!
Слушайте металлиста –
друга Хаджи Димитра!
Слушайте учителя –
он вручает аттестаты и нашим детям!
Слушайте!
Слушайте побратимов
на жизнь и на смерть!
Они сходят с пьедесталов,
идут к живым
и говорят им пароль будущего –
пароль-имя
той,
которая для нас все:
земля и небо,
разум и сердце,
совесть и честь –
имя партии...
Братская могила!
Это последний памятник борьбе
и первый памятник строительства.
Братская могила – старт.
Спите спокойно, товарищи!
Слава вам,
сгоревшим, как последние ступени
ракет нашего времени,
выведшим Болгарию
на сияющую орбиту.
Слава!


     А п о ф е о з

...И, присягнувшие жертвам,
мы идем двадцать лет.
Двадцать лет верности,
труда и преданности.
Апрель –
это пленум весны,
когда исчезли
черные тени зимних туч
и весенний ветер ворвался в грудь,
унося клевету и недоверие.
Апрель –
импульс нового наступления.
Моторы сердец
задыхаются от напряжения.
В проводах нервов
едва не прерывается ток.
Лампы разума горят
над проектами пятилетних планов.
За двадцать лет
Болгария прошла столько километров,
сколько раньше проходила за век.
Болгария!
Тяжко мне помнить тебя такой,
какой ты была тогда.
Горжусь я, глядя на тебя такую,
какою ты стала...
Поэты –
бессонные свидетели твоего расцвета –
пишут свои песни
в сиянье электросварки.
Горы раскрылись
и отдали геологам
свои сокровища.
Черное море подняло свои воды
и понесло твои корабли
и твои знамена
по широтам всех континентов.
Уполномоченные Мира,
твои делегаты
входят на мировые трибуны.
Музеи ожили
и стали работать на будущее.
Университеты утоляют жажду.
Детишки играют в космонавтов
и покупают билеты
на московские космодромы.
Родившиеся летят с мечтою родителей,
Политбюро обсуждает планы,
по которым наступит
XXI век.
Болгария!
Отечество!
Благословляю
твое золотое жито,
твою верность
революции и Советам,
твои дороги
и дуги мостов,
высокое напряжение
электропередач и душ,
полноводие рек и мечты,
температуру доменных печей
и солнца,
шепот ветра,
ласку дождя,
мерцанье звезд,
прошедшее,
настоящее,
будущее.
Преклоняю колени.
Благословляю.
Пою.

               1964 г.