Из поэмы Потэты-2 27

"Ведь это я горю – не осень,
и каплет кровь с моих ветвей,
а сердце возрожденья просит
пустынной горестью полей".
Такие арабески чудо!
Да, нет, не кажется вам, люди,
они действительно живут
и на природу нас зовут,
где совы ухают ночами.
И дятлы долбят об одном –
в опасности лесной их дом,
а мы поводим лишь плечами,
не сознавая грусти дней.
Под прессом завсегда страшней.

Печальный строй осенних строчек
волнует души и сердца.
И выход прост из заморочек
без водружения венца.
"Стихи, нет, непереводимы
их звуки неисповедимы,
одной подвластные душе...
Коснись другой – мертвы уже".
Реанимировать нет силы,
что умерло давным-давно.
Как забродившее вино
уж не поднимет всей системы
на светлой падере тоски –
поющие молчат пески.

Где молодость Поэта сразу
вдруг окунается в нужду
и в подхалимскую заразу,
и лепит из него звезду,
заботливого человека,
из пошло-подленького века,
потрафить чтобы всем властям.
Читать всё неприятней нам.
Идёт он с совестью на сделку
и не жалеет чистых слов
Поэт блокад, войны – Титов,
хоть плавает довольно мелко
во всей безнравственной войне,
на эйфорийности волне.

Прогулки редко без ружья
он совершал в осенний лес
под шум спокойного дождя,
к стрельбе теряя интерес.
Поэт Казанский, свет, Василий
один такой во всей России –
солдат из Первой мировой.
Дремоту зимних дней, весной
он сбрасывал, идя за строчкой
в соседний тёмный лес-тайгу
у всей деревни на виду,
сопровождали новости сорочьи.
Садился радостный на пень,
вылавливая рифмы день.