Поэма о двадцати

Двадцатый

Двадцатый шрам был самый сильный,
потому что его я точно мог осознать.
Я чувствовал, как дряблое лезвие входит глубоко в грудь – по рукоять.
После него я прочно вызубрил – людям не стоит доверять.

Девятнадцатый

Девятнадцатый был болючим,
Аккурат от горла до пупка,
Прорезалось ровненько,
Красиво кровь текла.
После него я твердо осознал –
Не помогай людям,
Даже если они сами тебя прося,
На коленях будут умолять.

Восемнадцатый

Восемнадцатый шрам - полоской у предплечья,
Это когда руку помощи протянул,
Так бы меня всего и сожрала.
Остались бы лапки для удачи
И шерстка кроличья.
Итог – иногда надо бить сгоряча.
Ведь не всегда хорошо, когда ты – опора/стена.

Семнадцатый

Семнадцатый шрам - настоящий рубец,
Он внутри, там, где нечто ноет, бывает,
Со звуком ломающихся сердец.
Вывел правило – не распахивай свои объятия,
Ведь пред тобой может стоять сам жнец.
После такого я думал - больше не жилец.
В общем, вы поняли, да? По шрамам я фору дам.
Я просто настоящий спец!
Главное, ребят, если вам улыбнется сам бес,
Улыбнитесь в ответ.
Может, он решит, что это просто какой-то глупец.
Мимо пройдет, не заденет хрусталь сердец.







Шестнадцатый

Шестнадцатый ноет ночами.
Тихо скулит на ребрах несбыточными мечтами
Да просранными ожиданиями.
Правило таково – не жди от людей поддержки,
Верь в себя и, прошу, не жди,
Ничего не жди.
Ни дождя от прогноза погоды,
Ни любви от того, кто мог заменить тебе Бога.

Пятнадцатый

Пятнадцатый шрам очень прост и печален.
Он для многих покажется благом, ведь это — свобода.
Только мало кто выдержит, ведь одиночеством наполнен
Будет каждый миг, каждый дом, любые города.
Хоть сперва ты вдохнёшь свежего воздуха и подумаешь – вот это да!
После чаще всего настаёт полный беспросветный тлен.
Я не спорю, возможно, именно ты выдержишь, именно ты достаточно силён,
Чтоб принять свободу как благо, как дань. Но в этих строках - моя правда.
Нужность кому-то порой берет города,
А вот свобода… лично для меня – темный угол, что шрамами испещрён,
Да в груди разливаются зимние холода.
Тянется морозная полоска шрама - линия от левого плеча до горла.

Четырнадцатый

Четырнадцатый шрам - под лопатками узором изнутри.
Там собраны все злые комментарии
Людей, думающих, что они - судьи.
Ведь они лучше понимают поэзии пути.
Каждый мой текст, как ни смотри,
Все об одном там пишется – о любви.
К ближнему или к собственной боли.
К солнцу, ветру, музыке иль огню.
В каждой строчке я о ней пишу.
А потому сердечно вас прошу -
Не заставляйте разрастаться шраму,
Что лишает крыльев душу.













Тринадцатый

Тринадцатый шрам — это моя тихая скорбь...
Скорбь по всем тем, кто когда-то был.
Каждый раз, вспоминая, он ноет будто в сердце стальная дробь.
Я помню, как я в том темном лесу бродил.
Иногда туда захожу прямо в глубь
И смотрю, смотрю, пока внутри возгорается тротил,
На всех тех, кого у меня забрали,
Кого я когда-то забыл.
Я думаю, многим знакома эта скорбь.
Когда я рвал, ломал и выл,
Не забывая погибал, утопал, а там - лишь легкая зыбь
По мировому берегу жизненной реки.
Тот шрам… он, знаете, нескончаемо долго ныл,
Но если не вспоминать,
Не так сильно стынет в венах кровь,
Не так сильно чувствую боль.
Я помню их всех, тех, кто ушел в Ирий,
А там, вон наверху, вновь подбросят жребий.
Поймать? Свести с ума? От голода подохнет этот тощий?
Разменять все на... казалось бы, золото — цезий.
Отравлять себя, спиваться тем, кто непьющий.
Погибать тому, кто был когда-то любящий,
Ценящий,
Верящий в лучшее…
Больной шрам,
Надрывный.
С гнилыми нитями, которые рвутся при каждом имени.
При каждом звуке его и шорохе,
При каждом запахе,
Шепоте в ночи.
Я помню тебя,
Ты навсегда в моей памяти…















Двенадцатый

Двенадцатый шрам — осознание Никчемности,
Ненужности,
Осознание своего пути,
Где ты всегда один, по сути.
И молишь всех, кто повернётся — раздели.
Как зимой тот горячий донер, купленный на последние.
Как то, у костра в лагере, ночное бдение.
Когда даже выжатые устраивают себе эробурение.
Когда звезды высоко, но на ладони,
И вообще весь небосвод смотрит со своими королями – спутниками
На твои молчаливые мучения.
Как ты скуриваешь последнюю пачку и через час тебе уже восемнадцать,
А ты так устал - будто за семьдесят.
Как порой стоял и мёрз на остановке, но последний автобус проехал мимо в десять пятьдесят.
Осознание накрывает с головой,
И далеко не так, как тёплое одеяло луной ночной.
Кажется, будто внутри дыра космической тропой,
И вот там, в глубине, на конечной
На станции, названной душой,
Высекли тупым лезвием -
«Живи, не ной!».
























Одиннадцатый

Одиннадцатый… даже не знаю, что…
Как можно назвать шрамом то,
Что мешает дышать.
Как можно назвать им, когда после одного голоса не хочется жить.
Как можно шрамом… когда так долго ждать
И надеяться, что там что-то сможет полюбить.
Бесполезно карабкаться на вершины мира,
Стирая руки в кровь до содранных ногтей.
Неважно, насколько ты крут и чего добился
В желании доказать свою важность ей.
Ничего неважно, когда ей не нужна эта картина.
Когда ты тянешься как к солнцу, а там глухая стена.
И в мозгах сидит лишь мысль одна —
«Она тебя никогда не любила».
Ведь не берегла, не дорожила,
Не верила и не ценила.
А мне бы лишь слово одно —
«Я тобою горда» —
Заменило бы миллионы мира.
Так жить, вороша свою память,
Как просил купить тот несчастный мяч,
Сходить в аквапарк посмотреть на дельфина,
Разбив коленку, прийти домой лишь на поругать.
Когда рваные джинсы и ты думаешь «все — попал»,
Ведь, придя домой, тебе не скажут:
"Ой, ты ногу сломал!"
Там будет целый скандал,
Ведь порвана штанина.
А когда была порвана душа,
Ей было, собственно, наплевать.
Наплевать на то, какая за окном погода, и есть ли на мне шапка.
Плевать, как долго я лежал с ангиной, умирая от дикого кашля.
Плевать…
Такой вот шрам под названием — мать.

Десятый

Десятый шрам — разочарование.
Когда попытки все бесплодны,
Когда в тисках стальная цепь сжимается,
И ты слышишь, как звенят твои собственные вены.
Когда ломает каждый шаг его, каждый звук голоса.
Когда осознание неверности приводит в оцепенение, в кошмарные сны.
Шрам тот ноет не сбывшимся и несбыточным,
Скулит и воет скрипучим таким, промозглым.
Когда все внутри осыпается сгнившими надеждами,
И каждый вдох с болью. Ты шепчешь: "Прости,
Прости за то, что я разочаровался в твоём пути".



Девятый

Знаете, девятым будет шрам от счастья.
Ведь от него, порой, тоже так жжёт.
Оно выедает все твое внутреннее ненастье,
Таким теплом все дрожит — орет.
Когда само это слово было чем-то далёким,
Неосязаемым сквозь пальцы песком.
Чем-то сказочно-запредельным.
Как любование старым картинным холстом.
Только с экрана, а сама картина там, где девять замков, высокие купола, испещрённые ангельским ликом,
И вообще, вход туда дорог и оплачивается лихо,
Всяк туда входящий, видящий застывает тихо.
Картин множество утеряно в пропасти лет и тысячелетнего мха,
Оттого и дорогА каждая.
Так и счастье то, которое издалека,
Всегда казалось, что уж точно не для меня.
Когда появлялось в руках, я разжимал их поскорее,
Чтоб эта святая чистота дыру внутри не жгла.
Не выжигала ту смолу и копоть, тот смрадный холод душевного холста.
Пока маленькая, неприметная искорка
Незаметно не поселилась внутри меня.
Так ярок свет ее, так чиста теплота.
Так непривычно страшно греет ребра.
И по капле отступает темнота,
Растерянность,
Потеря чего-то важного внутри меня.
Сроднился, врос, привык, храня
Ту темень звёзд и северного холода.
Руки дрожат, немеют пальцы и уста,
Мне страшно смотреть на себя нового.





















Восьмой

Восьмой шрам я мечтаю, чтоб осыпался в прах.
Мне мерещится на подушке твой запах,
Как флэшбэк позабытого порно.
Ты стонал подо мной когда губы/пах,
Наши тела были полны испарины и задора.
Твои тёплые руки скользили ласково,
Очерчивая контуры дрожащего тела.
Там огонь искрил в твоих тёмных омутах,
Пробуждая во мне ещё больше желания.
Тело в тело…
Это Токката, элегия – Бах…
Мне мерещатся на белых простынях твой оттопыренный зад и выдох тихий.
Твои румяные щеки от дикой стеснительности,
Несмелые касания моего естества, дурманя в своей продолжительности.
Не податься навстречу, не двинуться – подобно смерти…
Тело в тело…
Брать тебя на пике твоей чувственности,
Как вдыхать сладкий цветок, что только начинает расти.
Это не шрам, ещё слишком свежие швы,
Воспоминания бередят глубины моей души
Той безудержной страстью, в которой мы вместе тонули
Губами, руками, сердцами, опьяненные в своей похоти.
Вот он ты - лежишь и стонешь «возьми»,
И это мой личный ад – желать до одури,
Пачкая низменностью стенки своей души….
Стони, мое мясо…. Стони….

Седьмой

Доедешь – пиши,
Это шрам/скрип номер семь
глубин моей души.
Наполовину пуст стакан, сидр яблока и груши.
Я заливаю сладостью то чувство вины
На открытые раны своей виновности.
Я тогда воспользовался состоянием твоей беззащитности,
Как тварь ломал последнее твое светлое в комнате моей похоти.
Доедешь – пиши.
Я осквернил тот храм твоего тела,
И вины моей не умаляет, что ты сама этого хотела.
Легкий флирт, безликий трах, утро.
Испарин секса свежий запах,
Кровь на моих простынях,
Слёзы в твоих глазах.
Прости…
Доедешь – пиши….





Шестой

Шестой шрам не виден глазу,
Он внутри меня живет и здравствует.
Временем его величают.
Если тебе дорог человек, и он влечет,
Если неважно сколько лет он в себе несет,
Почему другой на его месте ждет,
Пока он тихо так все между вами рвет.
Это болит и зудит под кожей,
И я уже знаю, что никогда не пройдет.
Урок таков, друзья дорогие –
Если любите без возраста – донесите.
Неважно сколько лет, неважно как одет,
Лишь чувство, связывающее двоих, храните.
Так ярок, до боли ярок его свет…

Пятый

Пятый шрам - на губах.
Когда у ее подъезда начал драку,
Я видел страх в его глазах,
Удар был сильным, до рваных ран.
Мы трогали время на ощупь,
Оставляя лишь прах
Чувств наших.
Ложь – в твоих словах.
Тебя нет.
Остался лишь этот шрам на губах,
Когда я за любовь
Видел в чужих глазах страх.


















Четвертый

Как я был восхитителен в своей наивности,
В своей болезненной влюблённости.
Как смешно смотреть со стороны,
Как юнец, заглядывая в рот, ловил
Каждое слово, ждал похвалы.
Как ломал свои барьеры,
Снимал решётки с окон души.
Боги, вы бы знали, как я молил
О внимании, о любви.
Как я с трепетом каждый вдох ждал,
Прощая любые грехи.
Так наивно полагал,
Что ему необходим.
Только вот, докопавшись до сути…
Смрад.
Пепел.
Агония.
Переливы свирели —
Скрип шёпота Асмодея.
Алчность.
Воронка.
Бездна.
Стервятники на мертвой почве тлена.
Четвёртый шрам—
Угасшая надежда.

Третий

Третий шрам будет о твоей улыбке.
О той ямочке на щеке, что приходит ко мне во снах.
О каждых моих «засыпай», пока сам мёрзну летом в осенней куртке,
Отдавая все тепло тебе, за неё одну в каждых днях.
О том, как весело вместе смеяться,
Стоять в очереди за кофе у кассы
И легонько касаться твоего плеча.
Ты наклонишься ближе и скажешь у самого уха,
Что у них снова не найдётся сдача.
И я буду от этого пылать.
Дари мне ее
В моей фантазии.
Пусть приходит она ко мне во снах.
Я рисую ее который раз в своей тетради,
Где тексты теряются в звёздах.
Вот в чем та соль и изюминка -
В естественных улыбках
И свете одних карих глаз.




Второй

Так дрожат уста,
Так ломаются рёбра,
С этим звуком ты теряешь людей.
Так бегут года,
Так льётся время,
С этим щелчком ты - затворник идей.
Так течёт жизнь вся,
Так ждут дома
С этим громом осознания вещей.
Так манит весна,
Так наступает драма
Для последних важных мне людей.
Так любовь пуста,
Так стучит гроза,
С этим звуком убиваю своих тварей.
Так сожрут всего меня,
Так порвут там на куски
Второй шрам боли
От недосказанности.

Первый

Я хотел тебя согреть,
Я хотел с тобой гореть,
Я хотел, чтоб там внутри пело то, что могло петь.
Сколько ни бродил,
Сколько ни искал
Ту искру внутри –
Натыкался на завал.
Сколько ни хотел
Среди стекла битого
Найти цельного,
Одного,
Родимого.
Я хотел услышать лишь,
Что все, что я делаю, не напрасно.
Я хотел ведь просто жить
И хранить внутри тот свет негласно.
Первый шрам…
Рёбра в крови…
Я хотел найти
Свою половину души.