Мы с Хармсом любили кидаться камнями

Среди поэтов, сопровождающих меня по жизни, одно из первых мест – как хронологически, так и по смыслу – занимает Даниил Хармс. Сперва в раннем детстве я, как воздухом, питался стихами и рассказами Хармса, которые мне восторженно читала мама, затем лет в 13 стащил у сестры с полки книгу «взрослых» вещей и погрузился в самостоятельное их изучение и наконец, когда мне самому стали приходить стихи, решил узнать секрет хармсова мастерства, т. е проверить, не оставил ли сам автор каких-то писательских наставлений. И действительно, глаз вскоре зацепился за такую фразу из записных книжек Даниила Ивановича:

***

«Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся».

***

Совет, на первый взгляд, возмутительный: чего доброго, благодарная армия поклонников Хармса ему последует – и тогда на всю Россию оконных стёкол не напасёшься. И, если этого не происходит, то мысль Хармса, очевидно глубже и «хулиганский» аспект в ней, очевидно, не на первом месте. Подобно как для христиан повеление Господа отсечь собственную руку при искушении – это не призыв к добровольной ампутации, а тест на решимость в борьбе с грехом, так и возможность разбить стихами окно (в Европу, к соседям, в параллельную вселенную?) – это не практический житейский совет, которых Хармс вообще чурается, а свидетельство о весомости слова.

Именно за таким словом – воплощённым, самовитым, овеществлённым – мы и приходим в поэзию, устав от сотрясения воздуха и мельтешения перед глазами плоских буковок. Именно к поиску такого вещества можно свести все главные рассуждения поэтов о своём ремесле.

К примеру, Осип Мандельштам в программной статье «О собеседнике» говорит: «поэзия есть осознание своей правоты», причём правоту эту следует понимать не столько через нравственность, сколько через подлинность, «взаправдашность» и действенность. В качестве примера нежелательного отношения ко слову Мандельштам тут же приводит строки Константина Бальмонта:

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня,
Я ведь только облачко, — видите, плыву
И зову мечтателей — вас я не зову!

Резонно предположить, что темпераментный Хармс, на все 100% уверенный в своём праве на самое нелепое жизнетворчество, при виде вышеприведённых строк тоже возмутился бы и стукнул бы их автора по морде своими увесистыми стихами. Конечно, и от облачка мы кое-что можем взять в поэзию, но, если хотим оставить след на века, то в качестве главного примера оно не годится: слишком далёкое и зыбкое плывёт где-то над нами, пока сквозь его рыхлую плоть, ничего не почувствовав, пробегают подброшенные в небо птицы, самолёты, парашютисты и, опять же, камни. Будем же строить словесные миры на плотной основе, ибо из простого облачка, вопреки распространённому мнению, даже порядочного замка типа Фата-Морганы не вылепишь.

И по мере того, как слово сгущается и ширится, будем через него рассматривать уже не литературу, как зарезервированную для чудаков игру, а целую вселенную. Ибо, кроме речи, у нас нет другого средства для осмысления жизни, да и вся цивилизация построена на вере, что слово должно одним своим присутствием что-то прибавлять к бытию, хотя и работает плоховато. Иначе зачем мы поздравляем друг друга с праздниками, извиняемся, желаем счастья-здоровья, злимся на пустую болтовню, наконец, даже молимся друг о друге – в результате чего дела у наших близких действительно идут на лад, хотя мы и молились зачастую тайно, ничего не говоря и не внушая им? Главный ответ я нахожу в зачине Евангелия от Иоанна:

***

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть»

***

Напоследок хочу ответить своему внутреннему скептику, который всё требует доказательств, а во-вторых, внутреннему тихоне, который сомневается в своей способности писать вещественно. Дорогие ребята! Во-первых, мне нечего больше предьявить кроме себя, какой я есть сегодня. Ведь это всё благодаря тому, что в трудный период жизни я, как было сказано в начале, сквозь столетие получил от Хармса по голове словесным булыжником, после чего поднял сей булыжник с земли, прочёл на нём ряд ценных советов (как существовать, как признаваться а любви, как из долбанутого пацана дорасти до поэта!) и положил его за пазуху. Встретимся - вас тоже могу стукнуть на пробу, насколько хватит силы и меткости удара. Причём, как ни странно, мне для этого не придётся творить для вас какого-то сугубо гениального произведения, поскольку бить стёкла при определённой удаче удаётся даже с помощью откровенно черновых и неудачных опытов. Как свидетельствует другой хармсовский выкормыш Олег Григорьев:

Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг,
Порвал листок, швырнул в ведро —
В ведре раздался стук.

Итак, друзья, услышите заветный стук да гром в ведре, в компьютере или планшете, где печатаете и рисуете, в собственных мыслях – не пугайтесь: это просто вас приняли в поэты.