Диаконская хиротония

Я помню, как ты начал готовиться к ставленническому экзамену ещё до нашей свадьбы: расспрашивал старших товарищей, учил тайные молитвы Евхаристического канона, распечатывал вставки в служебник. А я вклеивала в него весёлые цветные закладки и выделяла маркером начала ектений, потому что «в нашей семье ты самая аккуратная».

Я помню, как в нашем доме поселился первый подрясник. С какой радостью мы убрали в пакет изношенный китель с протёртыми до дыр рукавами. Тогда, боясь прикоснуться утюгом к струящемуся мокрому шёлку, мы впервые задумались о парогенераторе.

Я помню, как ты бегал за ускользающим благочинным академического храма, принимающим экзамен. На твоё конкретное «когда», он неизменно отвечал философское «посмотрим» и приглашал тебя молиться в алтаре. Ты был в странном переходном состоянии недо-ставленника и пере-хориста. Регент нехотя отпускал тебя, канонарящего летящим тенором, приговаривая что-нибудь вроде: «Рукополагаетесь, а потом позорите меня, даже возглас нормально сказать не можете».

Я помню, что после затяжного затишья, испытывающего твоё терпение, всё случилось внезапно и быстро: экзамен, воспитательское совещание, дата хиротонии, на которую не успел бы приехать никто из родных. Помню твои чувства перед ставленической исповедью, твою благодарность почтенному архимандриту, который принимал её, будто задремав и не вслушиваясь, но на самом деле - мудро и человеколюбиво.

Я помню, как за тебя радовался весь твой третий курс. Ты, один из первых прикоснувшийся к тайне священства, был надеждой: «Со мной тоже скоро случится это торжество». Ребята подарили тебе кадило, которое теперь, спустя три года, живёт на дне твоей требной сумки, напоминая о начале пути и людях, которые тогда были рядом.

Я помню, как твой регент сказал мне: «В Академии есть благочестивая традиция: матушка молится на семиусте вместе с мужем». А я в ответ немножко обиделась: ну, само самой, я буду рядом с ним, какие ещё существуют варианты? И мы вместе, усталые и замерзшие, протаптывали заснеженные декабрьские дорожки в 5 утра.

Я помню, как ты ушёл на свою первую вечернюю службу, а я, чуть задержавшись, стала раскладывать по дому записки квеста, который должен был привести тебя к подарку - белому домашнему комплекту одежды с вышитыми на кармане инициалами, чтобы «каждый уголочек твоей жизни отныне был белоснежен и прекрасен». И ты, конечно, чуть не нашёл его безо всяких записок, спросив: «А что это у тебя в сумке?» И я сердилась и обещала, что больше никогда не буду устаивать сюрпризов. А ты утешал меня, говоря, что тебе понравилось.

Я помню твои открытия первых дней: не поднимать кадило выше Престола, закалывать булавкой скрещенный орарь и много других богослужебно-бытовых мелочей. Помню свою гордость, когда ты на второй день служения бесстрашно вызывался быть первым возглавляющим диаконом, ведь «лучше сразу опозориться и всему научиться, чем всю жизнь убегать от трудностей».

... А многое я уже не помню. Потому что память - дырявое решето, из которого убегают ручейки событий и эмоций. Потому что уже не верится, что когда-то была жизнь, в которой ты - не священник, и мы - не в браке. Потому что диаконская хиротония теперь кажется второстепенной.

Но я так люблю тебя, что мне жалко забывать даже маленькое и незначительное. Ведь оно - о тебе и о нас.