Своих не бросаем! продолжение к одному рассказу

«…Следующим днём Оля отправила письмо отцу. Целых два часа она добиралась до почтового пункта, прячась от бомб в подъездах. Жалостливый Ленинград прикрывал её своей могучей рукой от летящих снарядов и осколков. Вернувшись домой, она без сил упала на пол. Тепло в Оленьке кончилось. Морозы всё-таки не отступили. Она ещё несколько дней неподвижно лежала на полу и, плача талыми льдинками, улыбалась самой себе. Оленька знала, что вряд ли ей придётся прочесть весточку от папы.»*
Светлана Петровна дочитала рассказ и отложила его в сторону. Она была не согласна. Не согласна с приговором автора своей маленькой героине. И какое чувство полного одиночества в огромном городе! Какая безысходность…
Она вспомнила себя в 16 лет. Родители решили, что девочке будет полезно более углублённо заняться физикой и математикой. Как результат – другая школа далеко от дома и долгие-долгие поездки на троллейбусе туда и обратно. Света пристраивалась на задней площадке к окну, и… и начинала прокручивать в голове сюжеты прочитанных книг, очень далёких и от физики и от математики. В книгах герои часто страдали, даже погибали. Так хотелось им помочь. И вот, в голове у Светы начинали расти новые отростки сюжетов, покрываясь зелёными листьями спасительных поворотов и яркими цветами счастливых завершений. Своих фантазий она никому не рассказывала и нигде не записывала, но эта внутренняя работа хранилась где-то глубоко-глубоко всю жизнь, как тайный клад, будто ждала своего часа.
Светлана Петровна упрямо закусила губу. Всё в рассказе правильно. И такая история вполне могла произойти (и наверняка случилась) в замерзающем и голодающем Ленинграде зимой 1941 года. Но… Ведь было и множество других, множество историй о найденных патрулями в квартирах ослабевших от голода людях, об их эвакуации по Дороге жизни, проложенной по льду Ладожского озера на Большую землю. Почему бы девочке Оле не оказаться в их числе? Автор всемогущ для своих героев. Пусть они останутся живы!
«Прости меня, автор!» - вздохнула Светлана Петровна, открыла ноутбук, и пальцы привычно забегали по клавишам.
«…Замерзающая девочка всё глубже погружалась в забытьё. Вдруг громкие голоса заставили её очнуться. Просыпаться было тяжело, как выныривать из глубины на поверхность. Кто-то тормошил, тряс худенькие плечи:
- Оля! Оля, ты слышишь меня?
что-то тёплое закапало на лоб и щёки девочки. Она с трудом разлепила отяжелевшие веки. Над нею склонились лица. Одно было знакомо и залито слезами.
- Надя… - чуть слышно прошептала Оля, - нашлась…
Её снова поглотила темнота.
В следующий раз Оля очнулась от мерного покачивания и удивительно приятного ощущения – впервые за много дней ей было тепло. Сверху клубились низкие серые тучи, нависали стены домов.
«Меня несут на носилках…под одеялом… А как же мама?!» - Оля попыталась вскочить, но только беспомощно зашевелилась – руки и ноги не слушались, просто откинуть одеяло, и то не было сил.
- Тише, тише…
Рядом опять оказалась Надя.
- Мама в больнице, ей там помогут. А тебя сейчас доставим в эвакуационный пункт. Скоро поедешь на Большую землю. Всё будет хорошо. Вот, возьми, я получила по карточкам, и она вложила в Олину руку кусочек чёрного хлеба.
- А ты?
- А я останусь работать. На заводе. Там и ночевать буду. Поешь и спи, набирайся сил.
Кусочек хлеба закончился удивительно быстро, хотя Оля и пыталась растянуть его на подольше и сразу снова неудержимо захотелось спать. «Хорошо что успела отправить письмо папе…» подумала она, проваливаясь в глубокий сон.
Историческая справка:
С ноября 1941 года по апрель 1942 года по Дороге жизни из Ленинграда было эвакуировано 550 тысяч жителей, всего же за время работы Дороги жизни с сентября 1941 года по март 1943 года из Ленинграда было эвакуировано свыше 1 370 000 жителей».
Светлана Петровна поставила точку и критически перечитала текст. Вот теперь хорошо. Своих не бросаем! Она подняла голову, прислушалась к звукам за окном. В небе со ставшим уже привычным стрекотом летел по своим неотложным делам вертолет, по бокам топорщились ракеты боекомплекта. На дворе стоял август 2022 года. Совсем рядом опять была война.

*) – концовка рассказа «Обратная сторона письма» Эдуарда Трегубенко

Август 2022г.


Трегубенко Эдуард

Обратная сторона письма

«…Скоро придётся есть землю. Я боюсь оставлять маму одну, ей становится всё хуже, и если морозы не отступят, то мы точно замёрзнем», - дрожа от холода, писала Оля.
Блокадный Ленинград, закованный в стальные цепи суровой зимы, мёрз. Изнурённый город медленно погружался в ночь, и в сумраке тонуло всё: пустынные улицы, обглоданные деревья, серые сугробы…
Кажется, всё смирилось и с молчаливым согласием подчинилось ночи. Одна Оля не сдавалась, ведь ей нужно дописать письмо. Огрызок карандаша дрожал в её руках, она торопилась, делала ошибки, но писала. Писала, стоя на коленях, потому что ни стола, ни стульев не было – остался один пепел, ещё не успевший окончательно остыть.
Клок бумажки елозил по полу, и Оле приходилось горбиться, наклоняться, щуриться, но писать. В полутьме строчки наезжали друг на дружку, перемешивались, а буковки клубились, прижимались, словно искали тепла в холодном городе, обнимались, будто желая согреть себя. Оля прикрыла глаза, шмыгнула носом и запрокинула голову вверх. Девочка представила, как она сама теряется меж строк, и ей наконец-то тепло.
«Дорогой папочка! Как у тебя дела? Как ты воюешь? Пишет тебе Оля. Надеюсь, ты ответишь мне. Буду ждать твоего письма», - выводила девочка кривые буковки.
Дальше она остановилась, задумалась и застыла. Оленька решила писать только правду, потому что мама учила: врать плохо. Но почему-то от этой правды детское сердечко сжималось. Оля чувствовала, как с каждым мгновением у неё остаётся всё меньше сил. Затупившийся кончик карандаша слился с бумагой, её рука пристала к грифелю, и она ощутила себя одним целым, одной сущностью: она, карандаш и бумага. И слова.
Оля писала наугад, потому что уже ничего не чувствовала. Голод и холод прогрызли её изнутри, подступили к душе, и маленькая Оленька отчаянно боролась за свою жизнь, чтобы дописать письмо и отправить его отцу на фронт. Она писала правду и даже не плакала: когда-то голубенькие глазки стали серыми, зима и война заморозили в ней слёзы, и те застыли льдинками  и больно кололи, но она терпела.
«В Ленинграде стало совсем холодно. Стульев дома больше нет, мы всё сожгли, закончились спички. Мама заболела. - Оля повернула голову в сторону комнаты мамы. Оттуда раздался удушающий хриплый кашель. Девочка вздрогнула и дописала. – Сильно заболела. Она целый день лежит на полу и не встаёт. У неё лицо всё в красных пятнах. Мне страшно. У меня совсем нет сил. Я боюсь за маму. У нас разбито окно. Дует холодный ветер».
Оля продолжала писать. Чем дольше она писала, тем труднее становилось думать. Казалось, холод овладевал её маленькой душой.
«Неделю назад пришло какое-то письмо… Мама сказала, что это «похоронка» и что дяди Валика больше нет. А я думаю, что дядя Валик просто куда-то уехал, и он есть, только не здесь. Папа, может и ты уедешь? К нам.
Надя пропала. Она ушла позавчера. Она сказала, что принесёт хлеба. Ещё она сказала, что когда вернётся, то мы вместе напишем тебе письмо. Мама всё время плачет. Я боюсь, если морозы не отступят, то мы точно замёрзнем. Пол холодный, на нём сидеть очень холодно… И спать холодно. Сегодня ночью мне снился ты, как ты вернулся, и мы такие счастливые, и Надя вернулась, и дядя Валик приехал, и мама больше не плачет и не болеет!..
Папа, когда ты приедешь? Я мечтаю дождаться тебя, потому что по холоду ждать очень тяжело. Но я жду. Папа, не бросай нас с мамой! Папа, победи фашистов и возвращайся скорее! Приезжай, я соскучилась!
Пока. Жду ответа.
С любовью, Оля»
Оля кончила писать, но на душе легче не стало. Напротив, холод схватил её, потянул за волосы, защипал щёки, и злой ветер ворвался в комнату.
 Где-то вдали, в печальном сумраке, слышались глухие взрывы. Блокадный Ленинград, захлёбываясь в ночи, отчаянно боролся за жизнь. Грозный город протянул свои руки, обнял всех жителей, крепко стиснул свои объятия и терпел.
Оля с беспокойством прислушивалась к взрывам. Ей было страшно, что Ленинград не сдержит своих страшных объятий и задушит жителей, или наоборот, разорвёт руки, и ворвутся фашисты.
Она представляла, что это вовсе не взрывы, а радостные фейерверки, и папа уже едет, и Надя смеётся рядом с засохшей коркой хлеба в руках, и мама занавешивает разбитое окно, и ветер больше не дует…
Оля сложила письмо. «Завтра нужно отправлять», - решила она и вспомнила, как мама прочитала какую-то «похоронку» и заплакала, как плакала и тётя Маша, когда получила такое же письмо. Оля быстро перечитала своё письмо. Оно показалось ей грустным.
«Папа будет плакать, - подумала она. – Нельзя, чтобы папа плакал, а то ему плохо будет. Вдруг он тоже заболеет? Холодно ведь, плакать нельзя…»
Оля легла она пол и закрыла глаза. Письмо лежало рядом с ней, но письму не холодно. Оленька не могла уснуть. Тяжёлое чувство терзало её. Кашель мамы становился всё тише и тяжелее, война била всё сильнее, а дни с пропажи Нади летели всё быстрее. Оля боялась однажды проснуться и не услышать, как кашляет мама. Она не хотела оставаться совсем одна в промёрзшей квартире с выбитыми стёклами. Ей оставалось только днями напролёт смотреть в разбитое окно, на далёкие звёзды, на мёртвую луну…
«Я не хочу, чтобы папа плакал…» - прошептала Оленька и сжала слабые кулачки.
Ей представилось, как папа воюет, бьёт фашиста, сражается, и тут ему приходит её письмо… Чего хочет Оля? Нет, она не хочет правды. Она просто хочет, чтобы папа не плакал. И был счастливым. Оленька думала не о себе, а о папе. «Папа будет переживать», - думала Оля, и её детское сердечко сжалось. В груди заныло. Оля ещё раз взглянула на своё правдивое письмо и не захотела, чтобы оно дошло.
Папа всё поймёт. Поймёт, как тяжело больна мама, что дядя Валик уехал, Надя не вернулась, а Оле холодно. Поймёт, что морозы не отступят. Поймёт, как тиха и кротка Оленька, как маленькая девочка смирилась с ожиданием.  И папу обуяет злость, страх и отчаяние, он закричит от безысходности, станет рвать волосы на голове, и жить ему станет невыносимо.
Оля задрожала, но на этот раз не от холода. Ей знакомо это тягостное чувство, чувство немой безысходности и отчаяния, чувство безмолвного ожидания, чувство липкое и тягучее, как смола, чувство, притупляющее боль.
Оленька не хотела, чтобы папа узнал это чувство, но он поймёт всё сквозь письмо, сквозь строки, почувствует, как Оленьке плохо и больно, как она застывает в ожидании, просто ждёт, когда лёд покроет её всю, как она сдастся, как утонет во мраке мёртвого города, последний раз посмотрев в окошко.
Он на войне, а Оленька - в Ленинграде. И ему никак не приехать к ней, никак не спасти.
Оля повернулась и взглянула в окно. Льдинки в её глазах растаяли, и покатились мутные талые слёзы. Она не понимала, почему такая правда заставляет её плакать. Оля смотрела на мутное небо, и сегодня не было звёзд. Небо совсем серое, как её глаза, с неба, как с её глаз, падают снежинки – застывшие слёзы природы.
Оля согнулась над письмом, и её слёзы, срываясь с щёк, разбивались о бумагу. Буковки, выведенные карандашом, плавились под натиском слёз. Оленька плакала и смывала слезами лист, умывала письмо. Заледеневшие детские пальчики принялись аккуратно тереть клочок бумаги, и скоро всё размазалось.
Оля перевернула своё «растаявшее» письмо и решила написать новое. Она подышала на ладошки, размяла их и долго-долго тёрла пальцы меж собой.
Вскоре в серой ленинградской ночи было написано новое письмо. Так Оля солгала первый и последний раз в своей жизни. Она писала, и её рука тряслась. Она не знала, кого пыталась обмануть: папу, себя или истощённый город, потерявший надежду на спасение. Одно Оля точно понимала: когда папа прочтёт это письмо, то на душе ему станет легче… Он будет бить немца, зная, что его ждёт семья и Оленька.
«Дорогой папочка! Как у тебя дела? Как ты воюешь? Пишет тебе Оля. Надеюсь, ты ответишь мне. Буду ждать твоего письма. - Оля решила начало оставить таким же. - В Ленинграде холодно, но мы терпим. Надя говорит, что морозы скоро отступят. У нас остались пару спичек и стул.  Мама заболела и плохо чувствует себя. Но мама передаёт тебе привет. Ещё мама говорит, что она выздоровеет (Надя тоже так говорит). Мы с Надей скучаем по тебе. Дядя Валик долго не пишет нам, но Надя сказала, что его письма просто не доходят. Сухари заканчиваются, но мы держимся. Надя пообещала мне, что обязательно что-нибудь придумает.
Пока, папа! Победи, пожалуйста, фашиста и возвращайся скорее. Я очень жду тебя!
С любовью, Оля»
Оля сложила письмо в треугольник, подписала его и легла. Ей казалось, что последнее своё тепло она отдала письму, папе... Плечи её дрожали, а из глаз по-прежнему текли холодные слёзы. Она прижала к себе письмо, боясь замочить его. Она лежала на полу, смотрела в потолок и знала, что Надя была неправа и что морозы точно не отступят, потому что на дворе стоял январь.
***
Следующим днём Оля отправила письмо отцу. Целых два часа она добиралась до почтового пункта, прячась от бомб в подъездах. Жалостливый Ленинград прикрывал её своей могучей рукой от летящих снарядов и осколков. Вернувшись домой, она без сил упала на пол. Тепло в Оленьке кончилось. Морозы всё-таки не отступили. Она ещё несколько дней неподвижно лежала на полу и, плача талыми льдинками, улыбалась самой себе. Оленька знала, что вряд ли ей придётся прочесть весточку от папы.