Египетские ночи. гл. 3

3

Готова к вечеру и зала,
Подмостки уж возведены,
Но не было ещё начала,
Заботы с чем сопряжены.

Одним из первых прибыл Чарский,
Узнать, где друг наш итальянский,
Доволен он ли обустройством,
Охвачен был ли беспокойством.

Он ждал начала с залой рядом,
Одет артист был весь нарядом,
Весь в чёрном, с ног до головы,
Носитель пышной бороды.

Уж полон зал и дамы в креслах
Уселись, выглядят чудесно,
Оркестр свои занял места,
И в плен взяла всех тишина.

Обычно, как бы для начала
Уж увертюра зазвучала,
И в наступившей тишине
Шагнул он твёрдо по сцене;.

Просил назначить ему темы,
Читать по ним свои поэмы;
Но зал молчал, ведь не привычно
И думать будут, неприлично,
Свои желанья выставлять,
Себя хоть в чём-то показать.

Тогда вторично с просьбой этой,
Молчаньем публики задетый,
Держа бумагу, карандаш,
Просил он вновь всех каждый раз.

Раздались выкрики из залы,
Чтоб Чарский вроде запевалы
Подал задание бы первый,
Сей шаг скорее будет верный,
Чтоб вечер дале продолжался
Случайно чтобы не сорвался.

Ему поэт подал бумагу,
И Чарский вызвался отвагой
Писать заданье, бросить в вазу,
Стоящу(ю) тут же для показа.

За ним свои записки в вазу
Почти что опустили сразу
Два журналиста и девица,
Та, что успела устыдиться;
Посольства некий секретарь,
Ещё один благой сударь.

Из вазы он извлёк записки
И стал  читать их в виде списка:
«Триумф Тассо», «Весна в темнице»,
(Кому-то, может быть, и снится);
«Последний день римлян Помпеи»,
А вот и тема веселее;
«Клеопатра и её любовники»,
До всех цариц всегда охотники.

— Теперь вопрос Вам, как начать,
Иль будут люди выбирать,
Иль будет жребий Вами брошен,
Надеюсь, зал уже опрошен.

— Конечно, жребий, так честнее,
Раздался голос веселее;
Он наклонился с вазой в ряд
И был желанием объят,
Скорее кончить этот торг,
Дарить чтоб залу весь восторг.

Но дам блестящих первый ряд
Не смел нарушить сей обряд:
Никто не тронулся и с места;
Красавица «другого теста»,
Отбросив всякое смущенье,
И не надеясь на везенье,
Вложила свою ручку в вазу,
Достала свёрток она сразу.

— Теперь, извольте прочитать,
Чтоб нам уже пора начать;
С надеждой смотрит на неё:
— «Клеопатра и любовники её», —
Прочла красавица неслышно
И из секрета тема вышла.

Но тема не была раскрыта,
Гласит история веков,
Всё, что касалось её быта:
Там было «много мужиков».
И вновь вопрос он задал залу,
Ему ведь точно не сказали.

— Так вот, кто выдал тему эту,
(Давно всему известно свету),
Назвать любовников каких
Хотели б знать из уст моих,
Ведь у великой той царицы,
(Как утверждают небылицы),
Чтоб что-то было знать о них,
Слишком много было их.

Мужчины громко рассмеялись,
Но тут же, в слух они подались;
— Желал бы знать,— он продолжал:
— В истории что намекал,
Сей темы тот из Вас податель,
Пикантных тем доброжелатель.

Молчаньем встретил это зал,
Никто, конечно, чтоб не знал,
Желал податель сей остаться,
Ведь стыдно было им назваться,
Но Чарский выручил опять,
Ведь нужно напряженье снять,
Чтоб длился дальше этот вечер
И запомнилась бы встреча.

— Мной тема та сочинена,
Имел в виду, будто она,
Назначив смерть ценой любви
В её объятьях, что нашли.

И понял всё импровизатор
И начал сразу наш оратор:
 
Далее стихи Пушкина

Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к её престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивной головой.

И пышный пир как будто дремлет,
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
— В моей любви для Вас блаженство?
Блаженство можно Вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж Вами купит
Ценою жизни ночь мою?

— Клянусь… — о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наёмницей всхожу.

Внемли же, мощная Киприда,
И Вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья,
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснёт,
Клянусь — под смертною секирой
Глава счастливцев отпадёт.

Рекла — и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца…
Она смущенный ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводит
Кругом поклонников своих…
Вдруг из толпы один выходит,
А вслед за ним и два других.
Смела их поступь; ясны очи;
Навстречу им она встаёт;
Свершилось: куплены три ночи,
И ложе смерти их зовёт.

Благословенные жрецами,
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
И первый— Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
За ним Критон, младой мудрец,
Рождённый в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура…
Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый,
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно оттенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И с умилением на нём
Царица взор остановила.

И вот уже сокрылся день,
Восходит месяц златорогий.
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень.
Фонтаны бьют, горят лампады,
Курится лёгкий фимиам.
И сладострастные прохлады
Земным готовятся богам.
В роскошном сумрачном покое
Средь обольстительных чудес,
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
Январь 2012