смысл сияния

когда зубчатая исповедь заискрится
средь осколков небосвода -
тогда каждое слово скажет свое имя,
и море пойдет искать,
пойдет обретать мнимое странствие.
средь малины и смородины -
шествие невидали, открытые длани
дя молитвы, собирание себя,
разбрасывание камней, черные чертоги
соловьиной охоты.
когда из памяти выйдет поседелый пейзаж,
мы узнаем все его минувшее,
источающее аромат песни.
тогда из частей сиюминутного слова возрастет
бренная минута,
и толком не зная за что, мы будем наказаны
отсутствием слов, отсутствием имени того,
что предельно мучительно для исходящего из себя
экстаза. мнение, одинокое слово,
зависшее над пропастью,
тело себя, отречение от говорения -
все это зависнет над кудрями зимы,
все это разбухнет, как свежий плод,
и треснет, как мрамор твари земной.
мы узнаем, что проговоренное крошится средь
древних каменьев,
что вода обтекает первозданные мысли,
и делает их гладкими, как она сама.
мы узнаем, что небосвод недостижим для перстов,
тех перстов, что касаются персей любимой.
мы узнаем, что край ночи - это предел говорения,
за которым следует лишь сухая, бездумная,
колючая речь, как тернии жестокая, горькая,
как полынь. и тогда свет обретет себя в белизне,
ведь тогда солнце само перескажет нам смысл своего сияния
в двух словах, и тогда мы засияем, познавшие,
обретшие.