1082. Любовь в провинциальном театре

        Если вы хотите думать, то должны искать какой-нибудь другой театр, только не провинциальный. Естественность и оригинальное исполнение ролей строго преследуются провинциальными антрепренерами и режиссерами. Все актеры, какую бы роль ни исполняли, должны играть по одним и тем же рутинным, избитым правилам и традициям. Чтобы стать на высоте провинциального драматического искусства, не надо стараться совершенствовать свои способности, а наоборот, убивать их. Весь юмор комедий заключается в красных носах и кувыркании на сцене. Изображая что-нибудь трогательное и печальное, надо так кричать, что через час приходится уходить со сцены с охрипшим голосом.
        Я невольно думал о том времени, когда эти безжизненные глаза смотрели на Божий свет, полные надежды и честолюбия, и часто в уме моем проносилась тревожная мысль, не сделаюсь ли и я когда-нибудь таким же безвредным дурачком, мнящим себя великим артистом?
        Джером Джером Клапка, «На сцене и за кулисами»

***

Целую ваши губы, целую ваши плечи…
рот полон пудры, грима, белил, густых румян.
С размаху обнимаю и говорю: «До встречи!»
(До следующего акта). Кричишь мне: «Грубиян!»

Не думай, что на сцене играть — что на дуэли
рапирами швыряться в костюмах англичан;
я вечно на замене, то в кресле, то в постели —
баварский бюргер, барин с изъяном и смутьян.

Трагедии пантомимам и фарсам уступают —
в провинциях любят юмор, цыганский балаган.
Антрепренеры мимо актеров пробегают,
а значит, где-то зреет чудовищный обман.

Луч солнца, пробиваясь чрез щели арлекина*,
подсвечивает пыли слой: брошенный фонтан,
ковры, мечи, корона, гробы и два рубина
из пластика, и чинно звучит вдали орган;

пюпитры, контрабасы лежат в углу оркестра —
все дремлет в мрачном царстве, и храм без прихожан
пустует как в ненастье. Ну, где же ты, маэстро?
Во мне воскреснет Гамлет, Тристан и Флориан —

когда? Сказать не в силах, талант во мне проездом.
Кто крайний из артистов, последний из могикан?
Пусть это будет комик, играющий невесту,
премьерша и любовник, который вечно пьян,

сценариус и «цербер» (наш глупый гардеробщик),
да дирижер со скрипкой: «Е;motions, барабан!»
Статист с картонной миной, звонков третьих игнорщик —
суфлер, что еле тащит свой сгорбившийся стан.

Все к месту в этом театре: субретка на разведке
кулис, за резонёром — оравы старых дев
волочатся, нимфетки в сияющих пайетках
канкан танцуют… эка, должно быть, то шедевр.

И только я — калека амбиций имярека,
все ищущий ковчега, а находящий хлев.
Голуба моя, Мекка — тот театр, где человеку
подумать разрешают, о том не пожалев.

Я не играл для тысяч блестящих глаз, из зала
не слышал криков «браво!» от тучных королев;
я целовал вас, право, печально и устало
на сцене, а за сценой — я обожал ваш смех.

Я пил из той же кружки — напудренной и алой
от губ ваших, помадой рисуя «вас люблю…»
на зеркале гримерном, на сердце непокорном,
а вы не замечали, маркиза инженю.

Провинциальный театр с провинциальной встречей
натягивает петлю на шею, как струну.
Целую ваши губы, целую ваши плечи…
Нет, время, ты не лечишь. Ковчег идет ко дну.

14 октября 2022 года

* Арлекин — короткий горизонтальный занавес, расположенный перед главным занавесом.

Иллюстрация: Everett Shinn