Полуфинал подборка 1

   

     Россия, Лета, Лорелея
                Осип Мандельштам


Россия, лето, Клязьма, лодка.
По берегам туманно, серо.
И ливень мощный и короткий,
как жизнь и гибель офицера.

Кусты смородины (не новость)
все в красных бусах драгоценных.
Бежит до кладбища автобус,
в автобусе битком военных.

Венки, оркестр, руки, лица,
и разговоры за победу.
И мост, как древняя граница.
Живые в гости к мёртвым едут.

Приехали. Одни мужчины...
Букеты роз, букеты лилий.
Как подобает, чин по чину,
похоронили, закурили.

Но в этот раз всё по-другому.
Вдруг, от могил дохнуло нечто
нездешним ветром, сном, истомой.
Прервались музыка и речи.

Как будто день застыл в кристалле:
автобус, лиственницы, клёны.
А люди не ушли – стояли
чудно, недвижно, отрешённо...

И, пролетая, видел ворон:
дорогу, Клязьму, ливень с градом.
Затем мигнул и тайным взором
увидел мёртвых, с нами, рядом.

РЕКВИЕМ

Ангел с чашею гнева садись в вертолёт,
в чебурашку стреляли, он скоро умрёт.

Ты ему не поможешь, как мы не смогли,
но сотрёшь безнаказанность с лика земли.

Ты не добрый волшебник с пятьсот эскимо.
(Мы его не спасли, мы убили его).

Вместо детства теперь только похоть и ложь.
И спасибо, что ты чашу гнева несёшь.

Мы творили такое, что жутко самим,
и за это в комфортных коттеджах сидим.

Смерть давно всех достойных взяла под крыло.
Мы остались, пускай, с нами выгорит зло.

Не сбежать от судьбы, не склонить головы.
Мы не живы, как будто бы, и не мертвы.

Алой кровью над нами залит небосвод.
Почернел на глазах голубой вертолёт.

То не шутка, не блажь, не, тем более, стёб.
Чебурашку положат в коротенький гроб.

Ангел с чашею гнева над миром людей –
не жалей нас, не надо, не на... пожалей.

ШЕРОЧКА И МАШЕРОЧКА

Вплывают в окно, проходят сквозь занавески.
Постепенно оказываются собой.
Немного меняется цвет, наводится резкость –
Шерочка становится прозрачно-чёрной, Машерочка становится голубой.

Умерли, но здесь остались, пленительны и летучи.
Что-то не пускает их в небесный трамвай.
Строятся предположения. Давно уже собрана чёртова туча.
Но читателю чего-то позабористей подавай.

Один историк говорит: они ведьмы, их родина – Салем.
Другой – лесбиянки, а воспитал их – де Сад.
Шерочка шипит: идиоты, как они забодали!
Машерочка показывает призрачный, но очаровательный зад.

Перчика и клубнички хочет развратный читатель.
Но всё, что написано в книгах – чистейшей воды обман.
Были они поэтессами, ходили в невиданных платьях.
Звали их – неразлучницы, а внутри у них лежал океан.

Не помещалось счастье ни в океане, ни в ароматах сирени.
Девушкам не хватало человеческого языка.
Их ломало от невысказанности, хотя остальным было до фени
откуда эти завораживающие сюжеты, фиолетовые берёзы, зелёный закат.

Шерочка и Машерочка, приветствую вас. Понимаю
былые дикие шалости, странности, экстравагантный вид.
Люди, выбросьте грязные домыслы, не лезьте в двойную тайну.
Когда-то найдётся тот самый читатель, а Бог... а Бог их простит.

БАРАНКИН

В уютных ваннах летнего тепла
подсохший мох, как солнечная тундра.
Блаженствуют пернатые тела –
вздымают рядом золотую пудру,

а по-простому пыль... Уже болят
хотя не появились крылья птичьи.
Но я бы превратился в воробья,
чтоб взять и улететь куда приспичит.

Но я бы превратился в стрекозу.
Я стал бы жёлтой бабочкой дневною,
чтоб увидать невольную слезу
у девочки, застывшей надо мною.

Я б муравьём на ягель выползал,
неосторожным, глупым и безгрешным,
заглядывая в чёрные глаза
ветвисторогим северным олешкам.

Менял бы жабры и покой коряг
на быстроту кентавра древних греков.
А как иначе, по-другому как,
остаться в нашей жизни человеком?