Мечта и награда

Немало было сыграно моментов,
С которыми коммерция грустит,
А в звуке - фальш аплодисментов,
И вот, пожалуй, что ещё один из них.
На блеклой, свежевымытой арене -
Худой поморщенный скрипач,
Решивший умереть на сцене -
Финальную мелодию сыграть,
Затем исчезнуть сразу навсегда -
Не быть мучителем себе и людям.
Задумка будет тоже непроста:
Очистить разум он позволит пулям,
Что в пистолете, в тайнике у скрипки.
Пусть звук от груза будет ужасать,
Не зрителям вершить судьбу артиста,
И несмотря на всё позволят доиграть.
Вот только обойти бы пианиста,
Ведь "нынче он начальник музыки у нас"
И командир подшефного искусства.
Внимают и труба, и альт, и контрабас,
Но слышат без души. Всем стало пусто.

Однако как надежду, как эксперимент,
Быть может, пустят скрипку в соло?
Скрипач усёк находчивый момент
И выступит взамен распавшегося хора.
И все проблемы остаются позади.
Секунды слишком быстро тают.
Глубокий вздох пред вечностью игры,
Ведь музыкант живёт, пока играет.

Смычок вспорхнул, как пламя ночи,
И зритель, нетерпением томим,
Молчал, но клял: "Скорей, закончи!" –
Так верил выступавший господин.
А он им был - он свято верил
В тяжёлый рок своей судьбы
И в мелочность насущных прерий,
В бессмысленность с собой борьбы.
И каждый миг в смятении, как вечность,
Вот первый звук! Ушедший вкось -
Напрасен был обет на безупречность.
Дрожали руки, мысли - вскользь.

Скрипач вздохнул, сказал: "простите",
Вздохнувше вновь, закрыл глаза,
"Прошу вас, за меня живите..." -
Он молча зрителям сказал.
И вновь рывок, надежда снова
Уже играет в ровном ритме, от души,
Поет о чем-то беззаветно добром,
Не торопись, страдалец, не спеши!
Не верь в обманчивость момента,
Звучи о вечном, главном, грустном!
Но явен был провал эксперимента -
Не мастерством он брал, а чувством.
И это уловил скрипач. И так обидно!
Что догорит под свой ужасный звук,
Волнение опять, всех смутно видно,
В ушах всё громче сердца стук.
Вдруг забытье, и тьма, и грохот,
Так давит что-то странное в груди,
Из зала слышится обилье вздохов -
Скрипач упал, мечта осталась позади.

Внезапно все затихли и внимают:
Из-за кулисов вышел силуэт,
Идёт он, чуть ехидно улыбаясь,
В сюртук распахнутый одет.
И каждый шаг до мелочей просчитан,
Идёт красиво, гордо, неспеша,
То выглядит истцом, то безобидно,
А перед ним лежала падшая душа.

Над музыкантом тень склонилась,
Без спешки, тонкой линией рука
Взялась за скрипку. Все случилось:
Рассыпался тайник и с ним мечта,
Наружу с грохотом скатился револьвер —
И праздный люд в мгновенье замер.
А силуэтом - пианист был, например,
При свете дико любопытных камер.
И глас, готовый явность подносить,
В надежде предрешенности момента
Увидев ревность, не спешился говорить,
Но начал, с тонкой робостью студента:

– Друзья, спасибо. Мы вам рады,
И вас мы любим до последних сил,
Прошу простить: корректировка плана,
Позвольте молвить: так устроен мир,
Да, может быть, вы испугались,
Но я молю: в том нет причин.
Спасибо ваше, вы остались.
Пусть мы сейчас немножечко горчим,
Проблема в нераскрытье вкуса,
И обстоятельства беды простые,
Но в склепе злобных таинств пусто:
Все пули безнадежно холостые.
Да, револьвер вполне реален,
Чужие судьбы он решал не раз,
Но безопасен: мы все знали.
И в том вся соль, создавшая рассказ.
Скрипач не обделён талантом,
Но скуден отношением к себе,
И высшей мерой и великим грантом
Он видел недымление во тьме.
По мысли, сам себя хотел... исчезнуть
И раствориться в музыке души,
Но мысль, не он, скатилась в бездну,
В аплодисменты собственной тиши.

Что ж, не ругаемся, его права,
Чужую скрипку он испортил, к слову,
Теперь получит гибель от руки творца
Пускай фамильная "excelle rou". -
Скрипач привстал и беззащитно
Смотрел в глаза хранителя оркестра,
(Пиано-мастер в его роли, безобидно?)
И полулёжа он не мог нащупать места,
Что чуял бы своим. - "И если всё же
Нет ничего, что жалко здесь оставить,
Разбей её, и мысли тоже!" –
"Все это, видимо, нельзя исправить."

– Внесите наконец же скрипку!

"Не выходи из мира,
Не совершай ошибку" -
Глаголила неведомая сила
Внезапно неисчезнувшего чувства,
Сопоставимого с тревогой к знанию,
Граничащего с счастьем безрассудства,
Но глупо отдающего отчёт сознанию.

И вот она - последняя надежда скрипача,
Его оплот душевный и отрада,
Теперь он в каждом видит палача:
"Не надо, я... Пожалуйста, не надо!"
Но приближались неизбежно
Его реликвия и страхи отторжения,
И вдруг воспринял всё сие так нежно,
Мирясь с любым исходом поражения.

Поднялся, отряхнул себя,
Сухой рукой погладил скрипку,
Смычок другой рукою взял,
Надел спокойную и тихую улыбку,

И вот момент: разбить или сыграть,
Что больше принесет покоя?
И равно не всем даровано понять –
Пусть лицезреют музыку приволья!
И без фальшивой лести и кощунства
Все звуки устремились ввысь,
Лилась единая мелодия искусства.
"Неужто починил?" - мелькнула мысль.
"Да, верно, точно. Как играет!
Не скажет даже критик ничего."
Но зритель бессознательно не знает
Исток причин события сего.
Не то, сквозь что пришлось пройти,
Не то, зачем все это нужно,
И почему ничто не сбило в полпути,
И отчего весь коллектив недружный.
Все это остаётся за завесой тайн,
Что носит имя Аист Закулисья,
Он принимает критиков весь лай,
А грация его беззвучна, словно рысья.

И льются струнные ручьи,
Сквозь все снега и мрак ненастья,
Почуют гордость жертвы палачи –
Казнить сегодня не удастся.
Скрипач и сам чрезмерно рад,
И медленно стучатся в счастье слёзы,
Цветёт его душевный палисад –
Ещё цветёт! Ещё не поздно!

Однако номер подошёл к концу,
И звук моментный уже близко,
А значит, жить безвольному жильцу
На плоскости объёмно мыслящего диска.
Смычок вспорхнул и... тишина,
И зрители чего-то ожидают,
Но чья-то первой хлопнула рука,
За ней другие восклицают –
Возгласы, крики! И медленно занавес,
За ним тишина, предрешённая вновь.
И тлеет, как прежде, умственный кариес –
Ведь так за мечту продается любовь.