И ветер говорит

* * *

На тонкой веточке граната
зелёный робкий пересвет,
как сон убитого солдата,
плашмя упавшего на снег
и провалившегося в небо
за бесконечный белый стол,
где ждут его отец и верба,
и брат с войны домой пришёл
поправить тын, покрасить стены,
но сил нет встать из-за стола,
и кажется обыкновенной
на белом яблоке пчела.
Солдат приподнимает руку,
касается лица и век ...
И время вновь идёт по кругу:
хлопок, падение, и снег.


* * *

Вот я вижу подсолнухов поле,
беззаботную стайку детей ...
Ничего, ничего, кроме боли,
не осталось в сердцах у людей.
Ничего, кроме злости и страха,
что не там, за горами, а тут
назревает жестокая драка,
что свои, как всегда, предадут
и, глаза округляя, как блюдца,
переступят последний рубеж,
а подсолнухи в небо вольются
из подстреленных снов и надежд.
Но опять, на изломе столетий,
поползёт по отрогам туман,
и подсолнухи в поле, как дети,
в простоте всё скостят болтунам.


* * *

Ещё чумой трёхлетнею потрёпан,
апрельский город прячется под снег,
и разум потерявшая Европа
не глядя мчится в позапрошлый век.

Но всё равно весенняя обнова
берёт своё прогнозам вопреки,
и пауза вынашивает слово,
и небеса касаются руки.

И в этом лёгком их рукопожатье,
но даже и не в нём, а где-то меж,
горит звезда, как светоотражатель
доверия, желаний и надежд.

Пусть время нажимает на педали –
плывут по вешним лужам, налегке,
качели грёз, взрослений и печали
с ирисками советскими в кульке.


* * *

У магазина, что напротив,
растерянный священник бродит
с большою белой бородой,
он просит грош за «помолиться»,
подрясник на ветру, как птица,
играет пылью золотой.

И ветер говорит печально:
в густом дыму моя Украйна,
и на полях огонь и кровь,
и сеют в землю человека
две санитарки и штаб-лекарь
среди воронок и костров.

И ветер говорит: послушай,
когда во тьму врастают души,
в колодцах плещется вражда,
и, в мёртвом сне сойдя с орбиты,
летят убийца и убитый
сквозь взорванные города.

На этом ветер умолкает.
Поля, поросшие волками
и агнцами – всё впереди,
и Белый царь в короне древней
голубоглазые деревни
скрестит, как руки, на груди.