Гимны весне и смерти

* * *

В окне февральский эпилог
отходит от традиций:
тьма собирается в комок
и оживает птицей.

И тьма летит, и тьма поёт,
и тьма сидит на гнёздах,
и совершают перелёт
земля, вода и воздух.

Трава проклюнулась на треть,
и смотрит из-под веток
прозрачными глазами смерть
из ветра вся и света.


* * *

В комнате пахнет смородиной.
Как бы то ни было – март,
и над землёй над юродивой
дикие гуси летят.

Смотрят сквозь дым на пожарища,
на обездоленный люд,
и на весеннее кладбище,
где небеса раздают.

По стопарю и по облаку,
мёртвый берёт и живой.
В поле не колос, а колокол
звон поднимает ржаной.

Прячутся в норы подвальные,
жмутся в углы стар и млад.
Невыразимою тайною
гуси над миром летят.


* * *

Что ты плачешь, душа, что ты плачешь?
Заклинаю тебя: не молчи.
Вот и солнце кропилом горячим
освящает холмов куличи.

Только ты превитаешь над снегом,
запредельных миров стрекоза,
в молчаливом присутствии неком
как весна обо всех, как слеза.


* * *

На деревьях почки,
на деревьях печень.
Ласточки, цветочки
рану не залечат.

И глядит, безглаза,
и кричит, безрота,
ждёт она приказа
бить из пулемёта ...

На груди, в конверте,
спят родные лица.

На деревья смерти
птица не садится.


* * *

Ещё вдали слышны метели,
скребут по дну.
Не на весну мы повзрослели,
а на войну.

Ещё бренчат в кармане спички,
и есть табак,
и старый друг стучится в личку:
привет, земляк!

А позже выяснишь – ракетой
накрыло вмиг,
и стал он облаком и светом,
простой мужик.

Закуришь нервно, поперхнувшись,
у старых верб.
И Божий ангел от церквушек
метнётся вверх.


* * *

К нам опять зачастили туманы,
от весны получая профит.
Всё в порядке у нас,
но тюльпаны –
словно детские лица в крови.

По ночам заоконно, застенно,
запредельно
то взвоет, то шкнёт,
будто в листьях цветочных сирена
упреждает чужой самолёт.

И в ущельях, где снег не поверит
в прежний мир или в дружбу и май,
в лица взрослые
прячутся звери
нашей нежности жгучей и тайн.


* * *

Смерть прорастает из зерна,
пускает стебелёк,
и вот она – уже война,
и пуля, и стрелок.

И вот она уже трава,
и хлеб, и молоко,
и луковая голова,
и птица высоко
в холодной выси из дождей,
а высохнет вода,
взойдёт она, звезда полей
и чёрная звезда.

И будет шёпот над землёй
витать, как Божий дух,
промчится небо над золой,
и прокричит петух.


* * *

Ты спрашиваешь: мир?
я отвечаю: миф.
Весной воздвигнут Рим
и к осени разрушат.
Я утверждаю крик
его глагольных рифм
и ненавижу рык
его слепых оружий.

Я спрашиваю: снег?
ты отвечаешь: свет.
И между нами нет
ни образа, ни слова,
лишь серые глаза
невыразимых верб
печалятся вослед
и расцветают снова.

О, линии полей
и лилии огней,
и лепеты ветвей
волною тополиной
о нежности моей, –
что может быть живей,
что может быть важней
меж звёздами и глиной?