Шинель

Апполон Афанасьевич Башмачкин в этот день вернулся домой не скоро, и даже в необычайном состоянии. Именно так он и хотел. Он никак не хотел, чтобы в произведение вписалось, что он вернулся домой «несколько в расстроенном расположении духа». Апполон Афанасьевич этого никак не хотел и, поэтому, придя домой, быстро разделся, распечатал ножом бутылку «Три топора», налил себе бокальчик, выпил и прилёг на диван.
В позднем вечере за окном начинали проклёвываться звёзды и нагло выскочивший полумесяц уже стоял горделивым петухом над ними.
«Чего здесь больше, сюрреалистического или мистического?» - подумалось Апполону, когда он перечитал прочитанное, ещё лёжа на диване, вернее перечитал собой же написанное, и встал с дивана. Пришлось выпить второй бокальчик портвейна. Он с неприязнью заметил, что это самое проклятое, чего он не хотел, для чего и взял бутылку портвейна, всё таки вписалось, хотя и против всей его воли – «несколько в расстроенном расположении духа». Апполон Афанасьевич налил третий бокальчик и стал тихо расхаживать по комнате. Он не хотел раньше времени распалятся.
Здесь следует отметить, что Апполон Афанасьевич Башмачкин очень гордился своей фамилией. Ведь, как-никак это была литературная фамилия. Конечно Башмачкин понимал, что его фамилия «не ахти». Гораздо интереснее было иметь фамилию Романов, или Кутузов, или Корчагин, или, хотя бы, Жуков, хоть тот и был Ванька.                Но!
«В конце концов – думал Апполон Афанасьевич, уже несколько нервно расхаживая по комнате, (а других комнат у Апполона Афанасьевича не было) – не фамилия красит человека, а человек фамилию. Он же не виноват, что в свидетельстве о его рождении, умудрились, даже в имени, вписать: "Апполон" вместо "Аполлон".
Тут же, в какие-то доли секунды, в воспалённом мозгу Афанасьевича представилось, как он в малярном и грязном фартуке из большого мятого ведра с краской, большой шваброобразной щёткой красит свою фамилию вместе с именем. Краска с фамилии стекает, пузырится, падает на землю большими кляксами, а он всё красит, и красит. Закрашивает и раскрашивает.
«Бывает, конечно, что и фамилия красит человека – продолжал думать Башмачкин – но тут уже важно, чтобы человек не «говнякал» свою фамилию. Ведь была когда-то красивая фамилия: «Гайдар». Да и могла бы быть. А что с этой фамилией сделал внучонок? Он так постарался вымазать эту фамилию дерьмом что, через всё это дерьмо, ничего кроме «Егорки Голикова» не просвечивает. Теперь добрые люди, даже фамилию «Голиков» стесняются иметь. А вот мне, Башмачкину стесняться нечего. Ещё прадедом было определено, чтобы всем Башмачкиным по мужской линии давать имена только на букву «А». И слава Богу, за свою фамилию, им пока нечего было стыдиться. Дед погиб на фронте в звании капитана. Отец всю жизнь честно отработал следователем в районной прокуратуре. Да и он Апполон Башмачкин как-никак, а вполне известный литератор, к мнению которого прислушиваются. Как ни крути, а получается, что «не Башмачкины горшки обжигают».
Вот и сегодня, с утра, день разгораясь из золотисто-пурпурного, вдруг, под весёлый щебет птиц, распахнул свои веки мгновенно преображаясь и лицом и статью, и щедро осияв всё вокруг райской благодатью. И поднялось Небо до Космоса и пронзило, и просветило весь Космос своей прозрачною божественной голубизною.
День не предвещал ничего плохого.
Хотя и хорошего оказалось меньше.
Здесь Апполон Башмачкин остановился, будто споткнувшись на своей мысли, налил и выпил четвёртый бокальчик вина, включил DVD-плейер со своей “Смертуальной рефлексией» и, снова прилёг на диван.
«Нет, сегодня, как никогда – думалось Башмачкину – должно было решиться, и решиться именно сегодня: кто ОН есть ЗДЕСЬ? На этой самой Земле. И на этом самом диване. Ведь сегодня произошло то, что никак не могло иметь разрешательств, ни в какие другие последующие дни, ибо он Башмачкин имел неосторожность в этот день ВЫСТУПИТЬ. И, Выступить не просто либо-так по делу, а именно Резко Выступить. И к тому же Резко Выступить ПРОТИВ.
А против чего он Выступал? Против произвола? Или против правопорядка?
Башмачкин встал с дивана, и пошёл наливать себе следующий бокальчик. В голове стучало и гудело, но надо было восстановить для решительных действий, все произошедшие в этот день события. Да и не этот день тоже.

               Полгода назад Апполон наконец-то закончил рукопись своей третьей книги. Два последних года ему приходилось «ужимать» свою семью в средствах и копить деньги. Впрочем, нечто подобное происходило и тогда, когда он издавал свою первую, а потом и вторую книги. Но, тогда он был начинающим, или, скажем так, молодым литератором. Башмачкин помнил, как одни и те же люди снисходительно хлопали его по плечу, либо вообще старались не замечать, после выхода его первой книги, и как те же самые лица стали льстить и заискивать перед ним, когда он «вскорости» выпустил и вторую. Башмачкину было крайне досадно наблюдать за такими резко произошедшими метаморфозами в своих товарищах. Уж лучше бы было им продолжать не замечать его, чем одевать на себя эти льстивые и заискивающие маски.
И вот сегодня, когда книга была почти свёрстана, и оставалось «всего ничего» накопить денег для издания, всё вдруг полетело вверх тормашками, и выпуск книги завис на огромном вопросительном знаке. И произошло всё это до того прозаически просто, что «не вмешаться и не возмутиться» Башмачкину не было никакой возможности.
Дело в том, что сегодня на литературном заседании в областном Доме Писателей России, председатель Правления объявил, что на их Дом Писателей в этом году обладминистрация ни продлила аренду, ни выделило средств на содержание, и, вообще собирается продать Дом с аукциона. Он даже потряс в воздухе официальной бумагой, где говорилось, что «согласно Федеральных Законов финансирование общественных организаций из средств, и за счёт средств областного бюджета не предусмотрено и недопустимо». И чтобы этого не случилось, литераторам было предложено выкупить свой дом по стартовой цене, взяв на себя и полное содержание его, вместе со всеми уже «набежавшими долгами» по аренде.
Это было что-то гораздо похлеще, чем «Ревизор» Гоголя.
И когда!?
Не раньше и не позже, чем когда Николаю Васильевичу исполнялось 200 лет со дня рождения, и когда весь Мир и ЮНЕСКО отмечали этот год именно как «Год Николая Васильевича Гоголя».
- В противном случае, – закончил своё выступление председатель – в ближайшем месяце, Дом Писателей будет опечатан приставами и выставлен на свободные торги.
В голове Башмачкина, третья, почти сверстанная книга, именно в этот момент и подпрыгнула высоко в воздух, где повисла на вопросительном знаке, и стала медленно осыпаться листочками.
- Надо подчиняться, мы люди законопослушные – услышал он голос Немировича-Мирского – и…и, искать выход из положения.
- Уж если в положение поставят, то изволь нагибаться, пока не очутишься «в положении», это я сама по себе знаю! – почти прокричала Кукушкина и неловко покраснела от своего не совсем удачного каламбура.
Литераторы непроизвольно хихикнули.
- Я не вижу здесь ничего смешного – обиделась Кукушкина – но и выхода здесь, тоже не вижу!
Литераторы снова прыснули. Кукушкина была на шестом месяце беременности, причём, будучи закоренелой матерью-одиночкой она не раз обласкивала «молодые юные дарования» в надежде создать плодотворную творческую семью. Ей можно было только посочувствовать, а вот прыскать в кулак, конечно же не стоило, ведь смешного было на самом деле мало.
- Я тут «прикинула» - поправив очки, заметила Гурова – только на одну аренду Дома нам ежемесячно придётся платить по триста рублей «с носа».
«Опять этот Гоголь» – полыхнуло в мозгу Башмачкина.
- Да, придётся выкручиваться – удручённо вздохнул Сидоров – а что делать?
Петров тоже согласился с Сидоровым, «что придётся выкручиваться».
- Может быть найдём спонсора, а мы со своей стороны, напишем про него хорошую книгу? – предложил Пескарёв.
- Может быть и в Союз Писателей его порекомендовать? – предложил Гражданин не имевший никакой гражданской позиции.
«Эх вы! Петровы и Сидоровы, граждане и гражданки – клокотало в голове у Апполона Афанасьевича – умы, чести и совести нашей эпохи, сеятели разумного, доброго, вечного…Что же вы!?»
                Решено было начать сбор денег, у кого сколько есть, чтобы оплатить аренду, хотя бы последнего месяца, а позже определиться с точной суммой для каждого литератора. И тут Апполон не выдержал.
-Товарищи-господа – резко поднялся  Апполон с места – что же мы сейчас с вами делаем? Это же надо, такое представить! С нас, с литераторов, можно сказать, последнюю «шинель» сдёргивают, а мы должны оставаться законопослушными? Более того, сбрасываться вскладчину на новую «шинель», а возможного нашего грабителя ещё и в Союз Писателей рекомендовать? Я категорически и принципиально против такого решения! Мало того, что мы за свои собственные деньги не только пишем, но и верстаем и издаём книги, привнося культуру и моральные устои обществу, зачастую восхваляя и нашу далеко не бедную область, распространяя, и тоже задаром, наши книги по всей России, по библиотекам и школам… И, вдруг, вместо благодарности за наши труды, да ещё и в «Год Гоголя», областная Администрация решает отобрать у нас помещение, самым натуральным образом вытряхивая нас из нашей и так-то не новой, а давно заношенной, но последней «шинели».
Апполон закончил речь, и так же резко, как и вставал, сел на место.
После такого эмоционального выступления многие загалдели разом.
- А может быть написать просьбу-прошение губернатору?
- Так он его и станет читать – усмехнулись сразу несколько человек.
- Надо писать не Прошение, а Требование – вдруг, будто воспрял Сидоров – а поручить написать надо … да тому же Башмачкину.
- Да, да – поддержала его Гурова – так будет лучше.
«Эх ты, Сидоров на «П». Эх ты, Гурова на «Д». Нашли кого под танк бросать – колыхнулось в голове Апполона.
- Раз так – опять резко поднялся Апполон – вы хоть что тут решайте, а я буду писать Президенту.
С этими словами Апполон Афанасьевич вышел из-за стола и ушёл в коридор курить. Из зала заседаний до него доносились обрывки ещё более разгоравшегося спора. Кто-то предлагал устроить на площади Постоянный Писательский Пикет (ППП). Кто-то предлагал сдавать помещение Дома Писателей каждый день на один-два часа под гостиницу. Кто-то предложил обратиться в Русский Культурный Центр американского города Сиэтл. Кто-то предложил устроить на площади «Акт Самосожжения». Но так как желающих на «Акт Самосожжения» не находилось, кто-то предложил сжечь на площади первый том «Мёртвых душ». Кто-то предложил закончить прения, да и заседание тоже.
- Может быть, Бог милует, и всё как-нибудь так рассосётся? – услышал он из-за дверей голос Гражданина без гражданской позиции.
- На Бога надейся, да сам не плошай – возразила ему, кажется Течкина, или Стечкина. Апполон и сам не знал, как у неё правильно пишется фамилия.
- Да, надо расходиться, утро вечера мудреней – решил подытожить председатель правления.
Вот так и закончился этот день, не предвещавший казалось с утра ничего плохого.

                Да, день был бездарно и окончательно потерян. Башмачкин выпил бокал вина и задумался. Расстроенные и раздражённые чувства никак не хотели сливаться в один мощный и творческиё поток. «Смертуальная рефлексия» надоела, а включать вместо неё какую-нибудь «ТаТу» или «Какаду» не имело смысла. Настроение, как плохое тесто, поднималось плохо. Апполон выключил DVD, и с решительным видом достал почтовый конверт с листом писчей бумаги. Башмачкин выпил ещё один бокал вина и уселся за стол. На конверте он крупным каллиграфическим почерком вывел: Москва, Кремль1, Президенту Российской Федерации. Подписав конверт Апполон Афанасьевич отложил его в сторону, но так, чтобы он у него постоянно стоял перед глазами и принялся за сочинение письма. Обращение к Президенту потребовало от Башмачкина немало усилий. Он писал, правил, переставлял фразы, вымарывал неудачные обороты речи, но настроение по мере того, как работа подходила к концу всё-таки заметно приподнималось. После того, как три варианта письма были безжалостно выброшены в урну, а четвёртый черновой вариант почти был готов к завершению, в Башмачкине открылось вдохновение,и перо стало бежать легко и быстро.
«Вышли мы все из шинели,
Вышли и снова зашли»: весело распевал Башмачкин, в такт себе постукивая вилочкой по бокалу. Трудиться никто не мешал. Супруга была на работе,на сутках, а дети гостили у бабушки. Обращение получалось и в меру ёмким, но с другой стороны, и лаконичным. Было оно с одной стороны вроде и вполне официальным, но без излишней «бюрократической казенщины», включая в себя и художественные образные обороты. Время от времени, Башмачкин отмечал, особо удачный оборот, новым бокальчиком вина, ведь обращение было почти написано и его предстояло переписать только набело.

В девятом часу утра, с работы вернулась жена. В комнате на столе она увидела две пустых бутылки, как она говорила «Портвенюги Три топора». Тут же на столе стоял подписанный конверт, а на столе лежали три листа написанного письма к Президенту, замоченные разлитым Портвейном. Бокал лежал на столе боком. Тут же в комнате на диване спал её муж. Ничем не прикрытый, он спал на диване тоже на боку и, поджав под себя ноги. В доме было не топлено. На полу и в урне валялись скомканные листы исписанной бумаги. Супруга вытерла со стола лужу пролитого Портвейна и, подняв подмоченные листы, стала читать. Как и положено, письмо начиналось с обращения к Адресату. С обязательным на конце восклицательным знаком. Далее с красной строки шло письмо. Жена стала читать. « Уважаемый Дмитрий Анатольевич!
                К вам обращается простой литератор Апполон Афанасьевич Башмачкин. Дело в том, что в нашей областной организации Союза писателей России, в год, признанного Юнеско Всемирным годом Николая Васильевича Гоголя, сложилась крайне неблагоприятная обстановка, вызванная тем, что…» далее было зачёркнуто, а местами даже вымарано. Стрелками по письму было показано, откуда следует читать дальше. Жена вздохнула и положила письмо в сторону. За окном начал моросить серый унылый дождик. По стёклам окон побежали тонкие струйки дождя. Надо было будить мужа, чтобы хотя бы дом протопил. За окнами совсем посерело и в доме от этого тоже всё будто посерело, запахло сыростью и стало не уютно. Усталая с работы супруга тяжело вздохнула, вяло только и подумала: «Опять нажрался. И чего ему только надо?» и пошла тормошить спящего мужа. Она тихо дотронулась до его плеча, но Апполон Афанасьевич Башмачкин лежал на своём диване и на своём боку уже совершенно холодный.

13-15.05.2009 г.