Люди. Леонид Фокин. Каменные зерна

.






КАМЕННЫЕ ЗЕРНА (СХОР)

Автор: Леонид ФОКИН (со страницы Алексея ФОМИНА)
(2012-2017)

СХОР – стихотворение (сонет), с характерным отсутствием рифмы в первых строфах и её наличие в последней строфе или только в последней паре строк.

СОДЕРЖАНИЕ

– Две тысячи двенадцатый. Июнь
– Сквозь древнегреческий и сквозь латынь
– И я не слышу сна, а слышу дождь
– Что есть, то есть. Что истина, что камни
– Всё разное, для каждого угла
– Не надо вспоминать тот древний рай
– Скажи, кто заплетал тебе косу
– Вот – мир, вот – нить, вот – тень семи портних
– Командировка, грустно, как всегда
– С кофейной гущи все и началось
– Я буду рад не встрече. Близость – дым
– Еще окно – окно, звезда – звезда

===================================_ld_====


***
Две тысячи двенадцатый. Июнь.
Два года до войны. Соль, спички, гречка
не выросли в цене, и я как все
рифмую душу с песней, речкой, рощей.
Вода стоит у дома, ловит пух
с дешёвых париков по тополиным
лекалам сшитым и сплетенным в гроздь
слепых дождей, исполнивших на стёклах
забытый марш Фюнебр. Я гость и сват,
принесший птицам каменные зёрна
колосса, пересекшего пустырь
надежд на чудо и на воскрешенье
в той тишине, в которой слово «свет»
рифмуется со словом утешенье.


***
Сквозь древнегреческий и сквозь латынь
не прорастёт зрачок горчичным стеблем..
как много развелось клещей и змей,
и бешеных собак в округе. город
объявлен вечным между тем и тем,
что знаю я об этом скудном месте.
смоковница цветет который год
неотличимо от железных лестниц.
захочешь счастья - только маякни
тому, кто притаился тихо сзади.
он знает расписания на все
невидимые поезда, без денег
готов достать билет – плацкарт? – СВ
чтоб с воскресенья в ночь на понедельник.


***
И я не слышу сна, а слышу дождь,
стучащий толстым пальцем по карнизу,
учителем по химии, чьё имя
не Дмитрий Анатолич – дигидрат
(что ни урок и мы звучим похоже)..

Рассечено пространство ночью. Свет
не нужен в это время. Память – форма,
вмещающая всё, что есть во мне
и рядом: потолок, окно и треск,
живущей крови в венных измереньях

и в алых колокольчиках аорт

Брусники листья на дрожащих стеблях
перед рассветом выросли, окрепли
и скрыли дождь и тёмный горизонт.


***
Что есть, то есть. Что истина, что камни,
Мучная пыль амбаров, мельниц треск.
Жить без любви за тридевятым царством
в неведомой, чарующей глуши.
Питаться тем, что жнет в рассветах ветер;
Дышать ольхой, настоянной в дождях;
Вести беседы то с землей. то с небом,
то с мышью, потерявшей всякий страх;
Плести тропу в колышущихся травах
из дома в лес, от двери до реки;
Вести строку по солнечной бумаге
к высокому плешивому холму
и растворяться в первозданном благе,
и растворять в себе столетий тьму.


***
Всё разное, для каждого угла
свои глаза, испуганная кошка…

Зачем проявлено вот так, во мне
недели завершение с кругами
дождя на лужах. С негатива ночи
срисованы дома, неровность улиц
и тишина.  Гармония темна,
что ж я ее ревную к бывшей, к светлой
внезапной стороне пустого дня,
к тому, что вдруг прозрело и ослепло.
внутри меня
внезапный чёрный лёд…

Как показать молчание на стёклах,
когда себя, услышав, мгла оглохла,
оставив на столе пролитым мёд.


***
Не надо вспоминать тот древний рай,
В котором всяк Адам в свои три года…
В котором город - кремль, а ворон - смерть.
цветенье астр всё помечает белым:
бумагой челобитной под сургуч
не грязно рыжий, а небесно-синий
под облачные всполохи белья,
развешенного между сладких окон.

Варенье варят, медные тазы
в шипящей пенке и гудящих осах.

На чемодане шляпа, не присесть.
в дорогу? навсегда? что ж – в бабье лето.
В тени репей прочесывает шерсть
двух голосов в уже осеннем свете.


***
Скажи, кто заплетал тебе косу
чьи это пальцы так легки и ловки,
чтоб так светло легли на грудь твою
не волосы – земля, вода и воздух
дух всех стихий, душа парящих птиц.

в вечерний час ты говоришь ручьем,
в ночной листве пьянящим ветром бредишь,
в рассветный час многоголосьем троп
читаешь вслух дневной тревоги веды
но нет ни книг, ни вырванных страниц.

и тем живешь, что ускользаешь вдаль
морской принцессой и степной колдуньей
в чьих волосах то жемчуг, то хрусталь,
то солнца жар, то холод полнолуний.


***
Вот – мир, вот – нить, вот – тень семи портних,
наброски для… но нет, начнем с начала…

На языке напёрстка и иглы
любая ткань всего лишь чей-то город
в котором жить, ходить, любить, страдать
позволено немногим и не раньше
чем мел проложит ножницам маршрут
и по лекалам выведет на точку
начала и конца... стежок к стежку
по-мастерски законченные строчки
связали переулки и дома
забытые и памятные встречи
цветение, которым бредил май
и этот затяжной июньский вечер.


***
Командировка, грустно, как всегда,
опять провинциальный городишко.

В черновике под утро написал:
пропащий, потому что верил в лето
гонимое, голимое во всем…

Закружит ветер в темном переулке
и в тупике с разбитым фонарем,
единственным собратом по несчастью,
застрявшем в этом мире на года.

В гостинице, похожей на гостинец
нетрезвого, не частого отца
мне жить до окончания недели.

Летит в окно пух с тополей, пыльца
то сорной конопли, то дремы белой.


***
С кофейной гущи все и началось.
Картавый кот, рассерженный будильник
с пол ночи начинающий считать
своих овец, пружинящих по стенам
и падающих замертво на стол
накрытый красной скатертью и желтым,
под светом лампы, выгоревшим мхом.

Причудится, прилепится волненье
с отчаяньем. Крест-накрест и внахлест…

У детских кукол сломанные шеи
заместо глаз ржаной засохший хлеб,
крошащийся вслед за секундной стрелкой,
вращающейся после тайных стрельб
на круг быстрей, чем радостное вэлком.


***
Я буду рад не встрече. Близость – дым.
Придуманное после всех творений
желание сильней всех первых до…

Кудлатый вечер обречен быть тихим
песком, уравновешенным в стекле
запаянном огнем и искривленном
до бесконечно правильных потерь
внутри переходящего пространства
из теплых рук в холодные, где дверь
закрыта, чтобы не смогли расстаться
друг с другом, не имеющие душ
песчинки и друг к другу, прикасаясь
текли все вниз и вниз, а в небе дым,
в ином стекле томился, истончаясь.


***
Еще окно – окно, звезда – звезда,
но что-то надломилось, что-то стерлось.
Крест-накрест руки, в дождь не до гостей,
вестей, рассолов, долгих разговоров
о том, что май-мамай по мне прошёл
и Русь во мне черемухой сгорела,
цвет сбросила холодный во дворах –
подковах не на счастье, не во имя,
а только чтобы дворничья метла
на лепестках, опавших прописала
закон необратимости времён
прошедших – и пришедших – и грядущих
единый для души и плоти, и
для никого и ничего не ждущих.