О

1996


У неё помада Пупа.
Туфли-шпильки Лориблу.
Я дышу не чаще трупа,
Я посажён на иглу.

Вмиг погиб. Едва увидев,
Загадал её украсть.
Стыну статуей Давида,
Молча пряча в камне страсть.

Чешуёй жемчужин платья
Нежно движется беда.
Нет, обязан разгадать я,
Где и как, за что, когда

Я попался — сердце радо
Биться бабочкой в сачке.
Ослепительная правда —
Блеск хрусталика в зрачке.

Расходитесь, девы. Поздно.
Время ехать вам домой.
На морозец выйду звёздный.
Добрый. Выпивший. Немой.



В доме


В землю врос за волшебным порогом
Синим пламенем кованый плуг.
Не нужны мне моря и дороги.
Нет, ни враг мне не нужен, ни друг.

В заколдованном нашем чертоге
Я не ведаю: день или ночь?
Обветшают века понемногу.
Так какого же бога ты дочь?

Не хрустально-прозрачная фея.
Не русалка из тёмной реки.
Ты хозяйка кота Котофея?
Значит, имя и мне нареки.

В простынях, совершенством примятых,
В бело-мраморных складках туник
Спят мелисса и снежная мята,
И ничем не смущённый родник.

Стань я злым парфюмером из Грасса,
Сочиняющим власть-элексир,
Или Шейлоком с истиной-кассой,
Будь я магии звуков мессир —

Не хотел бы с тобой состязаться.
Ни перечить тебе. Ни просить.
Бьют часы. Раз за разом — двенадцать.
Рвётся времени тонкая нить.



Резон


Я болен и лечиться
всё как-то не с руки.
Повсюду с колоколен
мне машут чудаки —

Давай, дружище, с нами.
Уходим через час.
Споют последний амен
и не увидят нас.

И что же мне ответить?
Я с ними всей душой.
Сидеть на этом свете
резон-то небольшой.

А триллион парсеков
надёжнее стены
для горстки человеков.
Всё остальное — сны.

Но свет посюсторонний
рисует твой портрет.
И я — уже не ронин.
Храню большой секрет.



Традиция


Шубу соболью накину на плечи,
Дивные плечи твои.
Заворожу тебя праздничной речью —
Р о з о й  в  б о к а л е  а и.

То, что мгновенно — оно же и вечно.
Песня в далёком пути.
Ты ведь запомнила нежный, беспечный,
Незамысловатый мотив?

В сердце врастает стрелы наконечник.
Сердца уже не спасти.
Выберем светлый наряд подвенечный.
Тёмный у нас не в чести.

Птицы и ангелы нас не забудут —
Только единственный раз
Люди случайно допущены к чуду
В странный, таинственный час.



Муза


Часто я тебя прошу —
Не ругай меня за веник.
За пиджак — не так ношу.
Ведь не станет в доме денег.

Нет, ругай, моя душа.
Обстоятельно и громко.
Часто, честно, не спеша.
Всё снесёт моя котомка.

Если в рифму я пишу —
Значит, в прошлом погорелец.
До сих пор пожар тушу,
Белой солью чёрный перец.

Этих строчек не читай.
А прочтёшь — беды не будет.
Не угонят нас в Китай,
Не заставят клясться Буддой.

Не разломят пополам
Неделимого союза.
Дай час отдыха делам.
Притворись хорошей музой.



Вопреки


Впустую прожигая жизни
в делах, сомнениях, удачах,
мы воплощаемся в трюизмы
и титры в телепередачах.

Но надо всё пустить сначала
в десятый раз, а может, в сотый.
Плыть от веселья до печали,
накапливая время в сотах,
лишь для того, чтоб сборщик мёда
забрал запас единым махом.

Зато останется свобода.
И веры чистая рубаха.
Останутся мороз и звёзды,
и солнце жаркое июля.
И никогда вдохнуть не поздно
коварный аромат пачули.

И ты со старых фотографий
бежишь ко мне, ещё не зная,
что, шею вытянув жирафом,
я рвусь к тебе, моя родная.



Чем всё обернулось


Я не был ведущим, и не был ведомым.
Коль воля моя, я б не вышел из дома.
Но дом поднимался всё выше. И вот,
Я — штурман, а ты, дорогая, пилот.
И первый пилот, и второй, и десятый.
В восторге и страхе обнялись Пенаты.
Плывут вертикально в окне облака.
А где-то внизу серебрится река...



Прибытие


Я до тебя добрался, как до берега.
Не озера, не моря — океана.
Ты оказалась вовсе не Америкой.
И не Афиной, к счастью.
Не Дианой.

Мне и причалить, выяснилось, не на чем.
Всего богатства — чистая рубашка.
Тут скажут — если есть такие — родичи:
смотри, не бабник ли ретивый?
Не алкаш ли?

Проходит век, а часа не забудется.
Прости мои обиды, коль не тяжки.
Мы за руки пойдём с тобой по улице.
Советуешь ремень
или подтяжки?

И нарушают правила водители.
Зелёный свет очей их отвлекает.
Вы не сигнальте. Это зов обители
для одного.

Она одна такая.



Невероятное


Если я буду тихо тонуть
в проруби или бассейне,
ты мне проложишь кратчайший путь
к нужному краю вселенной.

Если же, ноги дверями зажав
хваткой мертвее льда,
меня потащит на рельсы состав —
спустишься и туда.

Невероятно, но буду спасён.
Чудом. Отцом. Дагестанцем.
Пока не уверен, что с этим всё,
что кончены эти танцы.

Но ты мне пригрезишься наяву,
глаза зеленее леса.
И тут я действительно поплыву.
Взлечу, не имея веса.



Перспектива


Я стану оградою сада.
Забором. Всего лишь. И всё.
А большего мне и не надо.
Наперелетался гусём.

Окажется сад невеликим.
И ты будешь рада ему.
А черти пусть копят улики.
Готовят суму и тюрьму.

Ведь ангелы взыщут иное.
Мерцающий белый цветок.
Ты, быстрая, словно каноэ,
Живой электрический ток,

Промчишься стремительно мимо.
И, вряд ли заметив меня,
Оценишь ветвей пантомиму,
Садовника тихо браня.

Все чувства от зноя растают.
На холоде мысли уйдут.
И будет планида простая —
Кладбищенский тихий уют.

А ты... ты и вырастешь садом,
Который я буду хранить.
Так близко — теснее, чем рядом,
Плотней, чем к иголочке нить.



Садовое кольцо


Плыву я с капризной красоткой
в страну догоревшего дня.
И звёзды столичных высоток
с усмешкой глядят на меня.

Смотри-ка — и в ус он не дует.
Считает, что вечно живёт.
Над чем-то беспечно колдует.
Не мучает прессом живот.

Но звёзды не знают, что фея,
волшебная фея моя,
от горла мне сварит шалфея,
от горя — возьмёт за моря.

И чем я действительно старше,
тем фея юней и юней.
Походы и дальние марши
не властны над феей моей.

Напротив, я раньше не видел,
как светится кожа её,
когда на манер Артемиды
в меня она целит копьём.

Летит по Садовому Кругу
стрелой скоростное ландо.
А я, подтянувши подпругу,
пытаюсь догнать и не до...



Проступок


...зачем болеешь, мой дружок,
души и тела не жалея,
ещё для нас поёт рожок
и манит тёмная аллея,

мы сердцем к сердцу не прошли
дороги и наполовину,
надежды лучик мне пошли,
прости проступок мой невинный,

я притащил заразу в дом,
чихал и кашлял, как скаженный,
а хворь сыграла в айкидо
и сделала прыжок саженный,

о, ей барьеры нипочём,
да я ведь и не стал барьером,
так горячо твоё плечо,
почти, как в детстве наша вера,

я опоздал к твоей любви,
как двоечник, на три урока,
мне наказанье назови
и дай хотя б неделю срока,

я отыщу тебя везде,
где не был в прошлом почему-то,
ты спи — и на твоей звезде
пройдёт всего одна минута,

рассеется болотный чад,
вернётся воздух драгоценный,
ты выберешь себе наряд
и будешь вновь блистать на сцене...



Этюд


Утро,
что писано маслом,
с воздухом
входит в квартиру.

Что же даёт
прикосновение кисти
нашим привычным предметам?

За занавесками —
море.

Знаем его,
но не видим.

Это оно
посылает сквозняк,
себя ощущающий ветром —
совсем,
как поэт прирождённый.

Нежно
ложатся рефлексы
на геометрию плеч
и на бедра —
в комнатах неэвклидов
явно пространства закон.

Следуя
вглубь перспективы,
мы обнаружим на кухне
персик —
тот эпицентр натюрмортов,
что не согласен быть мёртвым.

Палитра
избранных красок
не допускает
присутствия мух
и других насекомых.

Мне неизвестен
художник.
Да и была ли картина?

Но где-то
я
всё это видел.

Значит,
так
тому и остаться.