Поганое Сорло, продолжение р-за Ванещха Хрущху

Мой одноклассник Коля Ссорин-Чайков был довольно интересным типом, и заслуживает
хотя бы маленького и сумбурного рассказа.
Поначалу я и Митя Добрынин с Колей очень дружили. Сблизила нас любовь к индейцам.
Целыми днями мы носились по дворам с самодельными луками, и пускали друг в друга стрелы.
Наши глаза уцелели чудом. Еще мы по нескольку раз пересмотрели дерьмовые немецкие вестерны по романам Карла Мая (кстати, любимого писателя Гитлера!) и Фенимора Купера. «Сыновья Большой Медведицы», «Виннету, сын Инчу-чуна», «Ульзана», «Чингачгук – Большой змей» - от  одних этих названий сладко щемило под ложечкой и начинало бешено колотиться сердце.
Наконец Коля, постоянно рождавший безумные идеи, заявил: «Мы сами будем снимать вестерн!».
Он собрал со всего класса немалые деньги (сорок рублей) на покупку любительской камеры, и принялся писать сценарий фильма «Перевал через Аппалачи».
-Я буду играть главную роль, - заявил он – потому, что я похож на индейца.
-По-моему, даже я больше похож! – ответил я, посмотрев на кудрявые Колины патлы и толстый конопатый нос, - у меня хоть волосы черные и длинные!
-Это мне решать, я режиссер! – нагло парировал Коля, - ты курносый, будешь бледнолицей собакой!
Написав три странички сценария, Коля спекся. Проходили недели, месяцы. Когда Коле стали намекать, что неплохо бы вернуть деньги, он отвечал: « Я режиссер, мне лучше знать, когда начинать снимать!» Денежки Коля зажал. Об этом как-то забыли, но отношение к нему одноклассников сильно ухудшилось…
Окончательно я и  Добрынин раздружились с Колей после того, как он после школы
пригласил нас к себе на обед, а вечером нашим родителям позвонила Колина мама и сказала: «Как не стыдно! Ваши мальчики съедают наши обеды, а Коля голодает!» Колину маму можно было понять, она была мать-одиночка, но все это прозвучало как-то удивительно неинтеллигентно и противно. Хотя мы и перестали дружить с Колей, он неизменно (видимо из благородства), приглашал нас на свои дни рождения, и мы всегда на них ходили, поскольку Митя Добрынин заявлял: «Надо обожрать этих жмотов!».
Коля вообще был очень благородный, о чем сам не уставал заявлять. Даже влюбился Коля по благородному: в самую некрасивую, толстую и прыщавую девочку в классе, - дочку милиционера Свету Семенову.
«Понимаете, она такая некрасивая! – говорил он нам, - Когда я смотрю на ее утиный нос или толстые ножки в колготках в резиночку, я чувствую что люблю ее. Мне ее так жалко!» «Значит, когда ты стоишь под лестницей и заглядываешь Светке под короткую юбку, ты это делаешь из жалости? – говорил Добрынин – Ну да, попка у нее пышная. А на алгебре, ты весь урок пялился на ее сиськи! У тебя аж слюна изо рта капала!» Колька краснел до корней волос, заявлял нам: «Просто я благородный, а вы нет!» и смущенно удалялся. Надо сказать, что глуповатая перезрелая Семенова на его ухаживания внимания не обращала, а норовила повиснуть на каком-нибудь шпанистом подонке-старшекласснике.
Коля вообще умел раздражать. Он громче всех разговаривал, сильнее всех размахивал руками, смеялся удивительно противным смехом и вечно объяснял окружающим, что они дураки, а он гений. Он воображал себя не только вождем индейцев, но и мушкетером (мастерил из арматуры шпаги), гусаром (обожал наполеоновские войны) и, конечно, флибустьером. Он прекрасно разбирался в парусных кораблях, и даже выпускал рукописную газету «Бригантина». В один из номеров «Бригантины» он поместил длиннющее стихотворение собственного сочинения
«Наполеон и Тулон», которое заканчивалось словами:
«Наполеон! Ты взял Тулон,
Но будет Ватерло!»
«Я в душе – шотландец! Потому, что я р-р-романтик! – самовлюбленно приговаривал
Колька — Нет, навер-р-рное – гасконец! Потому, что гр-р-рассирую!» «Успокойся, ты типичный еврей» – лениво отвечал ему Добрынин.
Единственным преданным Колькиным другом был полусумасшедший, полугениальный
Ванещха Хрющху. Но этой дружбе мешал другой Ванещхин приятель – маленький Моросашка.
Он ревниво ненавидел Ссорина, распускал по классу слухи, что Ссорин и Хрющху – влюбленные друг в друга педики, и придумал обидное прозвище – Поганое Сорло. Стоило только Ссорину появиться на горизонте, Моросашка громко возглашал: «Вот и Погано Сорло из болота приползло!», или начинал распевать песенку: «Меня называли Сорленком в отряде, враги называли Сорлом!» «Подлец!» - шипел сквозь зубы Колька. Замученый Моросашкиными нападками, Ванещха Хрющху начал писать пьесу «Горе от Сорла». Но написал только первое явление, повествующее о том, как Ванещха и его отец Герман Ильич возвращаются домой из логова развратной и похотливой Лилии Максимовны Гиильжзбургской, мечтавшей соблазнить Ваниного папу.
Кое-что я до сих пор помню:

Баба Зоя готовит обед и поет песенку: «Ванещха Хрющху! Бабушка идет! Жа!Жа!Жа!
Бабушка Зонд…» Входят Ваня и его отец.
Баб Зонд: Ну что, купили?
Г.И.; Что?
Баб Зонд: Как что?
Да мой заказ: сыр чеддер, масло, молоко…
Г.И.: Ах, мы совсем забыли…
Баб Зонд: Так где ж тогда вы были?
Г.И. (испугано) Об это тоже мы забыли…
Чем вся эта галиматья кончилась – не знаю. Ванещха пьесу забросил. Причем тут было Поганое Сорло – понятия не имею!
Ванещха вообще любил сочинять про отца (Герман Ильич был в разводе с Ванещхиной
мамой) малоправдоподобные истории. Один рассказ назывался «Ваня – морской царь» и повествовал о том, как отец кормил Ваню отвратительными щупальцами кальмаров. На картинке был изображен Хрющху, у которого изо рта торчали морские гады, и Герман Ильич с выпученными глазами, кричащий: «В-а-а-а-ня! Ты даже не знаешь, как это полезно!»
Второй, совсем уж невероятный рассказ, был посвящен тому, как отец водил Ваню к сексопатологу, и испытывал на сыне медицинский прибор «Спермашель». На картинке – Ванещха, прикрывающий руками причинное место, восклицал «Все в ажуре, папаша Пермонто! Половое созревание проходит нормально!»
А Моросашка, хоть и был маленький и щупленький, все-таки поссорил Ванещху и Колю.
Осталось Поганое Сорло одно-одинешенько.
После 8-го класса я перешел в другую школу, с гуманитарным уклоном. И, вот, поди ж ты, за мной увязался Ссорин. Так я с ним и проучился еще два года. Мы страшно ненавидели друг друга, но соблюдали внешнюю вежливость, все-такивзрослые люди.
Впрочем, Колю терпеть не мог весь класс, кроме волоокой миловидной евреечки Верочки Аронштам, нашего комсорга, которая была в Колю влюблена, и всем объясняла, что «у Коленьки тонкая ранимая душа, а всякие циники, вроде Зверева, рассказывают про него гадости». После школы Ссорин поступил на Истфак МГУ, изучал кельтскую культуру, а потом и вовсе свалил в Англию. Там штудировать «Похищение быка из Куальнге» гораздо сподручнее!