С заседания ЦК 4. Отрывок из Швейцара

...И тут из темноты выскочил шпиц и, не обращая на нас никакого внимания, заскрёбся острыми коготками в дверь веранды. Кобелёк пружинисто подпрыгивал и даже пару раз звонко тявкнул, явно просясь внутрь неосвещённого дома. Через минуту замок изнутри щёлкнул и створка отворилась. В пятне света, со свечой в руках, показалась Мушка. Я сделал шаг вперёд и успел придержать дверь открытой, прежде чем шпиц забежал внутрь.


- А вот и мы! – весело приветствовал я знакомую.


Мушка была в восторге. Подпихнув собаку на веранду, она схватила за рукав меня, потом Андрея, не переставая приговаривать:


- Слава Богу, вы пришли! А то бабушка хотела уже за вами посылать!


Ступив в знакомую прихожую, мы остановились перед рядами обуви, расставленными по ранжиру. Мушка рассадила нас на пуфики. Обмыла ноги сначала шпицу. Потом – сапоги Андрея. Следом – мои, с отворотом. Заставила нас раздеться и снять носки. Поставила перед каждым тазик с душистой водой, чтобы омыть лицо. Касаться ног запретила. Мы опустили ноги каждый в свою посуду. Мушка с кувшином тёплой воды омыла нам ступни. Тряхнула головой, распушив густые волосы, которые оказались не короче конского хвоста, и отерла ими влагу на ногах.


Полюбовавшись своей работой, она закрепила скрученный хвост на затылке застежкой в форме золотой мушки и, выбрав на полке с обувными принадлежностями склянку с вязкой жидкостью, натёрла нам ноги мирром.


Шпиц, внимательно следивший за процедурой, попробовал было протянуть ей и свою лапу, но был достаточно жёстко отставлен в сторону.


Управившись с нашими ногами, Мушка встала и пригласила нас пройти босиком в трапезную.


За низким столом, устланным павловскими платками, на крымских пляжных шезлонгах возлежали по разные его стороны мужчины и женщины. Задрапированные алым бархатом стены были увешаны дипломами и похвальными грамотами, графитажами Луки и спиннингами. На многочисленных книжных полках располагались собрания сочинений классиков, экземпляры неизданного журнала и мои библиотечные книги с лохматыми, зачитанными обложками. Горели свечи. В углу за роялем восседал Марк, наигрывая увертюру из детского мюзикла. Рядом с ним Анна в юбке из гривы фриза и с бубном в руках ритмично ударяла бамбуковой колотушкой в изображение улитки. Фома, обняв одну из молодых апостолесс, запечатлевал на её губах глубокий поцелуй. Яркое индийское пятно на лбу девушки фосфоресцировало от розового - к ярко алому. Филипп дремал в своём углу, положив голову на грудь Руфи. Она теребила его волосы, вся погруженная в музыку Марка. Нафанаил смотрел на них с нежностью. Сбившиеся в кучку толстовцы пробовали что-то вегетарианское из одной миски. Семён в конце стола что-то горячо доказывал одетой в цветастый сарафан Марии Акимовне. Несколько Иосифов разных зрелых возрастов подвизались на поприще виночерпиев, разливая по чашам алую жидкость из глиняных кальпидов и гидрий.


Стол был полон. В середине стола лежал запечённый огромный окунь, окружённый прокопченным мясом и грушами. Улитки «по-бургундски», жареные каштаны, бутерброды с красной икрой, белые грибы перемежались с многочисленными рыбными блюдами: калкан, барабуля, сардины, пеламида, луфарь. Из первых блюд особенно была заметна блестящая семилитровая кастрюля с борщом, приготовленным Андреем. Уха, с торчащей из котелка дымящейся головешкой, стояла на краю стола. Яков с Иваном разливали её по глубоким тарелкам, угощая Матвея и двух красивых апостолесс в купальниках. Печёные голуби, пельмени, яичница – остывшие и никому не нужные – ютились у тарелок с засохшим сыром и чёрным хлебом со смальцем. Крымский красный лук, зелень и овощи были беспорядочно рассыпаны по всей поверхности стола вперемежку с земляникой, персиками «Белый лебедь» и влажными «скибками» дыни «Колхозница». Из-под праздничной скатерти под столом выглядывали этикетки пустых бутылок – вина и пива, которых явно не хватило для всей компании. Это заставляло Иосифов трудиться ещё напряжённей, не прекращая превращать в вино всё новые порции воды. Два молодых человека со шрамами на шеях сидели рядом молча и неподвижно, взирая на происходящее с глубоким презрением. Креститель и Иуда – догадался я…


Мушка показала нам на два незанятых лежака ближе к Марии Акимовне. Мы с Андреем прошли на свои места, переступая через голые ноги и руки, а, достигнув цели, присев на шаткие настилы, не стали вмешиваться в её разговор с Семёном.


- Мама, - говорил он ей. – Музыка важнее, чем слово. Она демократична. Её услышит и поймёт любой без знания какого-нибудь языка. Неужели это непонятно?


- Сёма, дорогой, - отвечала ему матрона. – Я-то понимаю. Но как заставить это понять тех, кого ещё нет? Вот ты предлагаешь «Стейнвей» туда забросить и пару гитар с бубном. Мол, сами догадаются, как их использовать. Ты неисправимый романтик! Дерево сожгут. Струны сразу уйдут на тетиву для лука, а кожа от бубна – на обувь.


- Ну, хотя бы флейту или свисток.


- Хорошо, Сёма, свисток мы им положим. Пусть гадают, с какой стороны в него дуть.


- Благодарю, мама, - Семён взял в свою руку ладонь Марии Акимовны и поцеловал её нагруженные перстнями пальцы. Подошедший Иосиф наполнил ему чашу вином. Другие Иосифы обслужили нас и матрону.


Она подняла глаза на меня и Андрея.


- Пришли, голубчики!.. Пейте, пейте… Ёжиков попробуйте, вон у окуня лежат… Что, Андрюша, не ожидал нас у себя увидеть?


- Нет. Не ожидал. – Не соврал Андрей, пригубив вино и потянувшись к куску мяса между печеными грушами. – Что? Уже конец наступает?


- У него спроси, - кивнула Мария Акимовна в мою сторону.


Я промолчал, почувствовав на себе взгляды Иоанна Крестителя и Иуды.


«Баро» подозвала к себе причмокиваниями шпица и ухватила его под мышку.


- Сейчас жребий бросим и будем заканчивать. Да, Пит?. Как там говорится: «… и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь.»


- А на кого жребий будем бросать? – спросил Андрей.


- На предателя, конечно… До твоего петуха надо успеть, а вы всё что-то ищете. Бродите, не знамо, где… Вы сами спасаться-то будете? Или передумали?


Андрей прожевал кусок ёжика и, отхлебнув из чаши, спросил:


- А как? Что нужно сделать?


- Ну, во-первых, жребий свой не вытянуть… А если вытянуть, то придётся к этим пересесть, - она показала на Иоанна и Иуду. - Видишь, сидят, молчат? Безголовые… А Павел, так и вообще не явился…


- Я бы предпочёл спастись, - сказал Андрей и посмотрел на меня.


Я осмотрел пляжное лежбище. Застолье жило своей праведной жизнью, не обращая на нас никакого внимания. Все ели, пили, целовали апостолесс, женщины смеялись и обнимали мужчин. Иосифы следили за порядком, предупреждая падения под стол, придерживая каждого, норовившего сползти с лежака. Любовь разливалась вокруг, не оставляя для зла никакого места.


- Я, пожалуй, тоже спасся бы… Лет на двадцать… - нерешительно заявил я.


- А что так мало просишь? – удивилась Мария Акимовна.


- Не вижу смысла. Новых книг не будет. Старые надоели. А самого, если лет на двадцать ещё хватит, то и ладно…


- Вот это новость! Учил-учил тебя Пётр Ионович, да так ничему и не научил! От жизни удовольствие надо получать, правда, скотинка? – Мария Акимовна потрепала шпица за шею. – Нельзя успокаиваться, сдаваться… Хочешь, мы тебя в космос пошлём? Ты там ещё не был.


- Толку-то!.. – честно заявил я. – Моложе не станешь, старого не исправишь… Какая разница, где доживать?.. В дворники меня верните, я там хоть какую-то пользу могу принести.


- Опять ты за своё! – рассердилась Мария Акимовна. – Ты бы, Андрей, повлиял. Не чужой тебе человек. Брат, как-никак!


- Оставьте вы его, - спокойно ответил Андрей, потянувшись за очередным куском. – У него это пройдёт. Сейчас на апостолесс насмотрится, винца выпьет и пробудится к жизни… А ёжики-то ничего! Вкусные! Рецептик потом сбросьте на ватсап. Хорошо?..


- Магда сбросит… - Мария Акимовна вздохнула. – Вот так три тысячи лет живёшь, Андрюш, и ничего не меняется. Тот, кто может, не хочет. А тот, кто хочет, не может… У тебя-то всё готово?


- Нет, конечно… Да мы и не торопились. На таборы потенциала хватит. А там ребята над бомбами ещё работают. Мощности подыскивают, чтобы за пределы Галактики их отправить.


- И долго ещё им работать?


- Поколений десять, а может и двадцать ещё… Если похуже чего другие ребята за это время не придумают…


- Со мной первый раз такое, - призналась Мария Акимовна с сожалением. – Обычно тысячу лет придумывают, а потом сотню лет пользуются. А тут – наоборот. Придумали меньше, чем за сотню лет. А избавляться от этого тысячи лет не хватит… И не плохое было человечество! Со странностями. Но в художественном вкусе ему тяжело было отказать.


- А фантазии?! Секс один чего стоит! А дружба? А любовь? – поддакивал Андрей Марии Акимовне.


- Это да-а… - вздохнула она в очередной раз. – Поможешь брату-то? Лечить его надо…


- Ну, не двадцать же лет его лечить! Вы его не слушайте, он скромничает. Дайте пару веков, а там посмотрим.


- Уговорил, – согласилась матрона.


Мария Акимовна дотянулась до полупустой кастрюли с борщом и звонко ударила по крышке половником. Звук был таков, что даже музыка и удары в бубен прекратились. Всё застолье обернулось к ней и застыло в ожидании.


- Оси, режьте окуня! На двенадцать кусков! Пусть едят с костями. Кому кость в горло воткнётся, тот и предатель. И не забудьте Иудушке с Крестителем хвост и голову отдать… Они голодные… Повторяю! Кости не выплёвывать!


Полуметровую рыбу четверо Иосифов разделали на столе пилой Симона Кананита. Куски выложили на блюда, усадили в ряд апостолов и поставили перед каждым полные чаши, а на куски пресных лепешек посыпали крупную соль. Апостолесс, чтобы не мешали, отправили мыть посуду. Руфь, уходя, махнула мне рукой и послала воздушный поцелуй. Я был растроган…


Рыбаки есть рыбу научились давно. Они сначала откусывают хлеб, а потом, не дожевав его до конца, откусывают рыбу и жуют кусок вместе с костями. Как в мясорубке, перемалывают эту смесь во рту, обильно смазывая слюной, затем откусывают ещё кусок хлеба с солью, и, когда образуется однородная масса, глотают её не сразу, а делят на небольшие порции, предварительно прощупав комок еды языком со всех сторон. Тут главное не торопиться и после каждого проглатывания не забывать прополаскивать рот небольшим количеством вина. Нельзя разговаривать. Нужно думать только о том, что ты ешь.


Первыми начали давиться и сошли с дистанции толстовцы. Иаков и Иуда Алфеевы закашлялись почти одновременно. Через короткое время к ним присоединился Нафанаил. Следом, один за другим, - Иоанн и Иаков Заведеевы. Не заставили себя ждать и Левий Матфей, и Фома, и Филипп с Симоном. Где-то по правую руку давился уже Иудушка, а мы с Андреем не торопясь дожёвывали остатки своей рыбы. У Андрея лепёшка кончилась. Я предложил ему свою. Отломив от неё, он уже донес хлеб до рта, но тут закашлялся. Постучав ему по спине, кашель мы сбили, но продолжать трапезу Андрей не смог. Через пару минут закончил с блюдом и я. Вытер руки и губы. Допил из чаши. Посмотрел в глаза Марии Акимовне.


- То есть, предатели все, кроме тебя! Ты понимаешь, как это называется?! – произнесла она негромко, но твёрдо. – Ты, швейцар, честнее и преданнее апостолов, так выходит?


- А так всегда и было, - без грамма разочарования отвечал я. – И было везде. И, надеюсь, так и останется. Важно - не кого впускать или не впускать. Важно – кто впускает. И вера тут не при чем! Доверие важнее. И табличка, которую швейцар на входящего вешает. Он каждого предаёт, честно показывая, кем является этот человек на самом деле. Поэтому он и есть главный предатель. Швейцару давиться нельзя…