новые сны

жар клокочет.
новые сны обязывают гореть светочем пустоты,
новые сны обязывают.
но горечь стали, ее пороги в ночной зыби -
слишком далеки от потери окна свободы,
и каждый стук сердца - как перипетия блаженства,
разрезающая перекошенные литавры вертикали.
вес письма - он в целом высок, как колодец гнева,
и гордые знаки преподносятся как яства земные.
пепел вручен моему сердцу,
гордый, подлый, каверзный, иноокий.
звезда отвечает в полыни, и казнит свою тишь ледяным возгласом дали,
отчеканенной, как озимые градусы письма.
желтое око катится по мостовой,
и канава уже бежит в свои гордые пределы, казнясь
гармонией своих шевелящихся намеков.
червь гармонии уже в стакане,
и мы открываем заново пряди своей фальши,
лжи проглоченной, открытой рассудку навзничь.
мы уже глотаем свою гармонию как то, что должно
превозмочь, и лишь невзначай открываются объятия тишины,
чтобы поглотить наши мысли и наши решения во глубине вершин.
только строгая сталь знает, где солнце горит, как сердце в груди.
только гордые души умеют лепет свой исповедовать как тишь ручья,
как совершенство заклания. жертва уже накалена своими чертогами,
и она падает в свою гармонию, как бы открывая себя как знак высшего смысла.
итог - руки, протянутые к горнему страданию,
открытие новшества в перипетиях блаженства,
узлы эстакад, карие наброски карабкающихся идиом.
и только во глубине светил  гармония достигает своих подлинных
масштабов, и открывается стекло,
и бушует веер свободы во глубине начинаний.
свет роняет свои губы, чтобы поднять смелым броском.
свет падает на землю,
чтобы обрести себя на своей высоте и недостижимости.
мы приходим к свету - а его уже нет, он вернулся к своему истоку.
праматерь кипит в пробирке,
и гордый хрусталь клокочет в первоустах.
голубая даль теряется в одежде,
и свет кренится под тяжестью темноты.
так открываются дали неведомого, что крадут из уст
свое сияние.