Белые снегири - 51 -3-

3. РАССКАЗЫ

Александр ВОРОНИН
( п. Дубна, Талдомского г.о., Московской обл.)
Член Союза писателей России


ФУТБОЛЬНЫЙ  МАТЧ

    Весь футбол я с детства делю на три вида: дворовый, деревенский  и по телевизору. Дворовый я не любил, так как  боялся  все время, что мне разобьют очки, да и в пыли под окнами валяться не очень-то хотелось. Другое дело в деревне: чистая травка, воздух пьянящий, зрители благодарные.  После футбола от пуза молока с ватрушками навернёшь, в озере искупаешься и лежишь на берегу балдеешь. А по телевизору  я смотрел только чемпионаты мира и международные матчи, потому что душой всегда болел за державу, а не за ту шантрапу из клубов, что ходила пешком по полю и за это требовала себе машины  и  квартиры  в   Москве.
На настоящем футболе я был всего один  раз в жизни в начале 80-х годов в Москве в Лужниках. Матч был международный - наши  играли  с какими-то африканцами. Билет мне достался совершенно случайно в последний момент - кто-то не смог поехать и предложили мне. Я даже не успел зайти домой переодеться и выехал прямо с работы, в чём был, морально  совершенно не готовый к такому большому спортивному празднику. Всего нас было человек десять в маленьком автобусе. Только завернули за угол от конторы, все полезли в сумки, достали бутылки, стаканы, закуску и начали пить за нашу победу.
Я с интересом наблюдал за ребятами  и с тоской думал, что если они будут так пить всю дорогу, на стадион пойду я один с десятью билетами в кармане. Но, оказывается, я плохо знал молодежь и здорово ошибался в оценке порога насыщаемости вином наших орлов-строителей. Вина как всегда не хватило. Оно закончилось после Дмитрова, и тут же было принято решение заскочить в посёлок Северный перед кольцевой дорогой, где мы всегда затаривались продуктами, возвращаясь из Москвы. Шофёром был наш парень с автобазы Базадзе, сам ярый болельщик, поэтому уговаривать его не пришлось. Туда и обратно на весь автобус было  двое  трезвых - водила и я. Ему пить было нельзя, а я только недавно слегка залечил небольшую язвочку какой-то там кишки и мне становилось плохо при одном виде вина или водки. А молодые, здоровые ребята этого ещё не испытали и  открывая   очередную  бутылку,  перед  разливанием  содержимого  по стаканам,  всегда из уважения звали меня: “ - Шурик, иди-ка, глотни немного! На-ка,  милый,  за нашу победу!” И тянули  ко  мне  свои  стаканы. Они  помнили,   что  совсем  недавно я был их комсомольским секретарём с персональной машиной и освобождённой секретаршей в кабинете, большая шишка по тем временам. А сейчас был простым мастером производственного обучения, но им почему-то всё равно очень хотелось меня напоить, чтобы я не выделялся  среди  них  своей   трезвой   физиономией.
В Москве мы без приключений прошли на стадион и заняли свои места в восьмом  ряду напротив центра поля. Обзор был  хороший.  К нам присоединился наш энергетик, выехавший с утра  поездом  по делам в столицу. И хотя он не пил с нами три часа  в автобусе, но оказался  пьянее  половины моих  попутчиков - еле сидел, сердяга, так его качало  из  стороны  в  сторону.
Я был первый раз на большом футболе и не знал, что этот допинг совершенно необходим моим орлам: он раскрепощал их и удесятерял  силы. Они так орали и свистели, что к концу матча все протрезвели. Но самое интересное то, что и я вместе с ними  орал  дурниной  и чуть не матом: “- Судью на мыло! Куда бьешь! Кому ты отдал!  Карту  купи,  деревня! Гони  черно...х  домой!  Гони  их  до  Занзибара!”
Иногда  я,  как единственный трезвый   и  здравомыслящий  в этой  толпе,  со  страхом  посматривал  на  милиционеров,  стоящих  на  беговой  дорожке  в  оцеплении  лицом к нам,  спиной  к  футболистам.  Но милиция  тоже  была  русская  и  настроена  к болельщикам  лояльно – орите  сколько  угодно и что  угодно, лишь бы не было  драк, не ломали стулья  и  на  поле  ничего  не  бросали  бы.
Да и как было  не  орать  и не нервничать, когда  весь многотысячный  стадион  на  одном  дыхании  реагировал  на  действия  футболистов.  Чуть  африканцы с мячом перемещались на нашу половину  поля,  как  поднимался  дикий  свист  и  рёв. С  одной  стороны,  это  было  предупреждением  шоколадным  ребятам,  мол,  вы  тут  не  дома,  мы не позволим  вам  хозяйничать  с  мячом  на  нашей  половине.  А  с другой  стороны,  предупреждали  наших:  такого  уговора  не  было,  мы  деньги заплатили  за  билет  и  за  водку, поэтому  хотим  видеть  победный  футбол,  а  вы  у  каких-то  занзибарцев   мяч  отнять не  можете. Такой  рёв толпы  и  нервные  крики  типа: “- Ломай  ему  кости!  Вали  чёрного!” – должны  были  напугать  папуасов   и  придать  нашим  уверенности  в  своих  силах.  Мол,  мы  тут,  на  трибунах,  вас  всегда  поддержим  и  в   случае  чего  даже  на  поле  вырвемся,  только  вы  не  пускайте  их  к  нашим  воротам,  не  нервируйте  нас.
Зато,  как  только  мяч  попадал  к  нашим,  и  они  рвались  вперёд, стадион  буквально  взрывался – ревели  и  орали  все,  в  едином  порыве,  даже  немногочисленные  женщины.  Самые  горячие  вскакивали,  прыгали  на  месте,  махали  над  головой  снятой  одеждой.  Я  потом  долго  вспоминал  это  дикое    стадное  чувство,  которому  невозможно  противиться – и  не  хочешь  орать,  а  внутри  тебя  что-то  поднимается, бурлит,  ты  начинаешь весь  дрожать, подпрыгивать  на месте,  махать руками, рот сам открывается,  и ты  уже  орёшь,  как  и  все  вокруг. У  меня  потом  дней  пять  горло  болело  и  першило, так  я  наорался.
Матч  закончился вничью – 1:1.  Казалось бы, нет  повода  для  продолжения  банкета.  Если  бы  наши  проиграли – тогда   с  горя,  если  бы  выиграли – с  радости.  А  тут  за  что  пить?  Но  это  только  так  казалось  с первого  взгляда. На окраине Москвы заехали в магазин, затарились  красниной  на  последние  деньги,  и началась  вторая  серия – опять  все  пили  кроме  меня  и  шофёра.
Короче  говоря,  для  русского  мужика, да ещё и  футбольного  фаната, главное  достать вино, а уж повод  выпить  он  себе  организует  всегда. Пили за хорошо  прожитый  день, за  будущие  наши футбольные  победы, за  мужскую дружбу,  за  “ты  меня уважаешь?”  и  “а  в  морду  хочешь?”  Поездка  удалась  на  все  сто,  как  тогда  говорили,   и мы  долго  её   потом   вспоминали.
Не  так  давно  моя  сестра  с младшим  сыном  тоже  попали  в Москве  на  футбольный  матч. Им повезло  меньше,  чем  мне. Они  сидели  сзади  ворот  среди  фанатов  и большую  часть  матча  не  видели  и не  слышали. Вокруг  так  орали  и жгли   такую дрянь,  что  они  задохнулись в дыму,  оглохли  и,  не дождавшись  конца,  позорно убежали  со  стадиона.
Сейчас  я  даже  бесплатно не  пойду  на  стадион. Во-первых,  за  прошедшие  годы  наши  футболисты  так  и не  научились  играть. Во-вторых, даже  в  ЦСКА   накупили  за  наши  деньги  негров,  латиноамериканцев  и  хотят,  чтобы  я  испытывал  гордость  за  великую  Россию. За  кого  они  там  нас  держат?  По  себе,   что ли  всех  меряют? Уж лучше пусть на балалайках  играют, чем так державу позорить.
А ведь нам есть что вспомнить и чем гордиться. В августе 1942 года в Киеве прошёл “матч  смерти”. Советская команда   “Старт” выиграла у немецкой. Через семь дней после матча половину наших футболистов расстреляли. Про этот матч сняли три фильма. В 1962 году в СССР – “Третий тайм”, в 1981 в Голливуде -    “Победа” и в 2012 в России - “Матч”, где вратаря сыграл Сергей Безруков.

Анекдоты и  истории  про футбол:
*  Футбольный  комментатор: - Торрес закрыт! Фабрегас, Касильяс тоже закрыты – некому отдать пас! Опытный игрок российской сборной Зырянов закрыл их всех в раздевалке!



СПЛОШНОЕ СЧАСТЬЕ

Не  забыть  рассветы  эти,
Поцелуев  первых  дрожь.
Чувства  горше  нет  на  свете,
Что  всё  это  не  вернёшь…
                Л.Н.Якутин

- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Счастливым.
- Ты не понял вопроса.
- Это ты не понял ответа.
Из разговора двоих.

  С годами, многие давние события, бывшие тогда обычной жизнью, вспоминаются как периоды сплошного счастья. Всё плохое, скучное и трудное забывается, а хорошее вспоминается всё чаще и чаще. И чем дальше оно уходит от тебя,  тем   кажется  всё  идеальней  и   неповторимей.  Так  уж  устроена  наша  жизнь,  которая  даётся  один  раз  и прожить  её  надо  так,  чтобы  не  было  мучительно  больно за  бесцельно  прожитые  годы  и  так  далее. Николай  Островский,  придумавший  эту  фразу,  знал,  о чём  пишет.
Одним из таких периодов сплошного счастья были мои недолгие встречи с Надюхой в Электренае, где я почти три месяца был на производственной практике. Первый раз увидел её летним солнечным днём около центрального универмага. Мы с местными ребятами сидели на парапете и решали, чем бы заняться. Я только приехал  из Ново-Акмяне и сразу стал просить местных, чтобы познакомили меня с какой-нибудь красавицей. И тут мимо идёт Надюха.
Надо сказать, что мои друзья-студенты два месяца скучали здесь и пугали аборигенов, мол, подождите, скоро приедет наш главный заводила и страшный бабник по кличке Батя, он быстро взбаламутит  это ваше литовское  застоявшееся болото, под названием Электренай. Местным ребятам очень хотелось посмотреть меня в настоящем деле, поэтому они с радостью подозвали Надюху и  представили нас друг другу. Не знаю, какое я произвёл на неё впечатление, но она сразила меня наповал. Если с другими литовскими девушками хотелось сразу целоваться, обниматься и тащить их в постель, то на Надюху хотелось просто бесконечно долго смотреть. Для  меня  это был главный признак любви с первого взгляда. Она была с распущенными волосами  ниже  плеч, в короткой  чёрной  кожаной юбке и с коричневой  замшевой сумкой на плече, бахрому на которой теребила пальцами от волнения. Её  распахнутые зелёные глаза излучали такую доброжелательность и так гармонировали с приятной улыбкой, что не улыбаться ей в ответ было невозможно. Поговорив с нами минут десять, она ушла домой готовиться к экзаменам за десятый класс.
Мои сокурсники тут же заключили пари с её друзьями, поспорив на  несколько  бутылок  водки, что сегодня  вечером на танцах Батя  закадрит неприступную красавицу и пойдёт провожать. Местные сильно в этом сомневались, так как с ней до сих пор никто не гулял,  и у неё  не было своего парня, как у остальных девчонок. К тому же у меня сразу появились  два серьёзных соперника: один - неровно к ней дышащий её одноклассник, а второй, мой дружок-студент, приехавший раньше и уже месяц  к ней присматривавшийся. Они оба изъявили желание тоже погулять с ней вечером после танцев. Поэтому, кроме внезапно вспыхнувшего чувства к этой  недотроге, меня  подстёгивал ещё  и  азарт  соперничества.
Как всегда, победил мой опыт соблазнения неопытных девушек и огромное желание быть рядом с Надюхой. Очаровав её своими  интеллигентными  манерами   во  время медленных танцев, я предложил ей тихонько убежать от всех, и она с радостью согласилась, тут же добавив, что это её первое в жизни любовное приключение. Мы всю ночь гуляли по городу, невинно взявшись за руки, и стеснялись смотреть друг на друга. Сидели с ней на старом   литовском кладбище, среди полуразрушенных   каменных   плит.  Целоваться она совсем не умела и  честно в этом призналась. Губы у неё были тёплые  и  мягкие, она их доверчиво подставляла, когда я сильно прижимал её к себе  от  избытка  нахлынувших чувств.   От неё одурманивающе пахло ночной  свежестью  и  молодостью. Всё    в  ней  мне так  нравилось,  что  счастливее  меня  тогда  не  было  парня  на  земле.  Эти  короткие  часы,  проведённые  вместе,  до  сих  пор  самые  неповторимые  и  любимые  мои  воспоминания  о  молодых  годах.
(Сорок с лишним лет спустя  я услышал по радио глупую песенку с бесконечно повторяющимся припевом. Вроде бы совсем не про нас, но почему-то стало так грустно и тоскливо, так захотелось  вернуться  туда, в светлую и чистую юность  – в лето 1973 года:

      Сегодня  в  белом  танце  кружимся,
  Наверно,  мы  с  тобой  подружимся.
И  ночью  мы  вдвоём  останемся,
А  утром  навсегда  расстанемся…)

Через месяц, на её выпускном вечере, мы  встречали восход солнца на висящем на тросах  через ручей “мосту вздохов”. По местным преданиям, это был мост для влюблённых и, если они вместе встречали на нём восход солнца, то обязательно должны были пожениться. Об этом она мне сказала тихим голоском, застеснявшись и опустив голову. Я с радостью с ней согласился, хотя в то время никак не мог ещё представить себя женатым, домашним, в халате и в тапочках у телевизора. Да и к тому же, мне предстояло ещё год учиться в техникуме, а ей вообще – пять  долгих  лет  в институте.
Наверно, просто время было тогда такое романтическое - все о чём-то мечтали, к чему-то стремились. Мы и потом часто гуляли с Надюхой до утра, и спать совсем не хотелось. Родители отпускали её гулять со мной, хотя она ещё  школу не закончила, только сдавала экзамены. Днём, пока родители были  на работе, я бывал у неё дома в гостях, сидел за её столом, под стеклом которого лежал карандашный рисунок битлов на большом листе ватмана. Я ревновал её даже к тому, кто подарил ей этот рисунок. Хотя из гордости и не показывал вида. Тогда очень хотелось, чтобы всегда и во всём я был у неё  первым  и единственным.
Целоваться она так и не научилась, но прижималась ко мне всегда доверчиво и трогательно клала голову на плечо, когда слушала мои нескончаемые истории про разные случаи из жизни.
Сейчас, всё то время, каждая наша встреча и даже ожидание её, кажется   мне  сплошным счастьем. Мы были, как солнцем, пронизаны счастьем насквозь. Всё, кроме счастья забылось. А ведь я даже тогда часто страдал  и мучился. Она не могла каждый день встречаться - сдавала экзамены в школе, готовилась, а потом поступала в педагогический институт в Вильнюсе. Вот и ходил я с друзьями под её окнами, свистел и пел песни, когда был пьяный. А потом, на танцплощадке у студентов в лесу, целовался с младшей сестрой её одноклассника, неизвестно за что  влюбившейся  в меня. Оба мы знали, что грешим, что поступаем нехорошо, по отношению к моей невесте и к её брату, тоже давно и безответно влюблённому в Надюху, но, встретившись вечером, не могли ничего с собой поделать, забирались в кусты и целовались там до  звона в  ушах  и кругов    перед глазами.  Видно, молодой организм  требовал своей доли удовольствий, хотелось взять от жизни как можно больше.    Одной платонической любовью в бурной молодости   сыт не будешь. Надо нагуляться, всё попробовать, чтобы потом выбрать для себя  самое  лучшее, если оно ещё останется  к  тому   времени.
Об этой бурной поре в молодости написано много  стихов и песен. Мне нравится, как об этом написала кимрская поэтесса Нинель Бархатова:

В  счастье  мы  так  отчаянно верим,
А  оно  не  подвластно  уму.
Кто  кого  опоил  тайным  хмелем  -
Я  сама  до  сих  пор  не  пойму.

А то, что ты уже жил в сплошном счастье, понимаешь только спустя много лет, когда вспоминаешь свои  молодые  годы и сравниваешь их с сегодняшней  скучной   и   однообразной   жизнью.
Иван Бунин оставил нам своё понимание счастья, во многом схожее с моим:

О  счастье  мы  всегда  лишь вспоминаем.
А  счастье  всюду.  Может  быть,  оно  -
Вот  этот  сад  осенний  за  сараем
И  чистый  воздух,  льющийся  в  окно…

Марина Цветаева вообще просила и призывала: берегите счастливых -  от счастливых  идёт счастье.  Поэтому,  вспоминая те наши встречи с Надюхой, я и сейчас чувствую себя немного счастливым только от того, что у меня когда-то были в жизни  несколько  месяцев  сплошного  счастья.