Провидческая миссия стиха. В. Сорочкин

ПРОВИДЧЕСКАЯ МИССИЯ СТИХА
О творчестве Владимира Сорочкина (21.01.1961 – 14.11.2021)

Поэт уходит – и останавливается его земная жизнь. Но не оканчивается жизнь его стихов – напротив, именно теперь они получают полную свободу, становясь некоей отдельной субстанцией, соединяющейся с единой кровеносной системой русской поэзии. А может, и мировой, если стихи сумеют затронуть общечеловеческие проблемы и ценности, центральные философские понятия.
Именно это и происходит сегодня со стихами Владимира Сорочкина, ушедшего от нас в прошлом ноябре. И самое время теперь смотреть на них как на нечто свершившееся, хотя и прежде уже вполне можно было судить об их масштабе и влиянии на общий литературный процесс в России. Я и при жизни Володи, общаясь с ним непосредственно и имея счастливую возможность наблюдать рождение, появление новых строк, видела совершенно отчётливо, что он уже готовый стопроцентный классик, чьи стихи естественным образом встраиваются в русскую культуру, в русскую поэзию. А после смерти поэта, после того, как земной его срок окончен, жизнь его стихов начинает свой истинный разбег, и мощь и размах поэтического наследия Сорочкина становятся сейчас ещё более очевидными.
Владимир Сорочкин родился в 1961 году в Брянске, где и прожил всю свою жизнь. В последние годы он занимал большую и очень знаковую должность – председателя Брянского отделения Союза писателей России. И на этом посту он немало сделал для родной Брянщины, для развития краеведения и литературы, для многих творческих и пишущих людей города и области, для местных библиотек и в целом культуры края. Им отредактировано и выпущено более 30 книг брянских писателей – книга-альбом «Брянщина, век XX», антология «Брянские писатели», вышедшая к 40-летию брянской писательской организации, серия из семи поэтических сборников «Дебют», открывшая талантливых молодых поэтов Брянщины, и др. Помимо этого Владимир Сорочкин редактировал журнал «Пересвет», на страницах которого предстали перед читателями наиболее интересные произведения брянских писателей, краеведов и публицистов. Вообще Володя любил творческих людей, болел душой за их стихи, всячески поддерживал и искал по всей России талантливых собратьев по перу. Редкое качество для поэта – и не только в наше разобщённое, неласковое время!
И поскольку в жизни нет ничего случайного, то не удивительно и то, что Сорочкин появился на свет в тютчевских местах – именно красоту, мудрость и сдержанный, выверенный, мужской подход к мысли и слову, при этом живую образность, высокую эмоциональность и экзистенциальные глубины поэзии своего великого земляка словно с рождением унаследовал и он сам. Экзистенциальный подход к осмыслению жизни – тождество личной и мировой судеб – выразился в его поэзии слиянием с природой и с её высшими заповедями и принципами, восторгом пред её величественной, таинственной и возвышенной красотой, пониманием законов бытия и их приятием, следованием им, ощущением себя частью не только земного мира, но и того, что за гранью, что вовне, в духовных эмпиреях.
Вот как поэт говорит о притоке Десны, протекающем вдоль оврагов – словно о живом человеке, с щемящим трепетом и невероятной нежностью (стихотворение «Верхний Судок»):

(...) Неказиста и неприхотлива,
Знай – свои обдирает бока.
Даже в бурную пору разлива
Не бывает она глубока.

Но и ей, неуёмной, по нраву –
В пору тёплых туманов и гроз –
Напоить и деревья, и травы,
Приютить плавунцов и стрекоз…

Из пейзажной лирики бесконечно люблю триптих Сорочкина «На Мутном», посвящённый брянскому озеру и впечатлениям, связанным с погодными изменениями в этом, видимо, знаковом для поэта, волнующем его душу месте. Жалею даже, что не замахнулся Володя на написание всех времён года, остановился только на трёх месяцах – возможно, наиболее вдохновляющих его зыбкостью переходного состояния и зарождением в них новой жизни (февраль, март и апрель). И снова – нежность, снова невероятная эмпатия, живое прочувствование всего, на что падает его чуткий и оживляющий взгляд и как художника, и как внимательного горожанина:

А нынешний вид неуютен и жалок.
Февраль, не сдаваясь, отходит с трудом,
И как-то особенно жалко русалок,
Всю зиму проспавших на дне подо льдом.

Или вот – из «Марта»:

Разливом берега; не притопило,
А только обморочило едва.
У кромки нет ни мусора, ни ила,
А лишь трава да палая листва.

Многообразен серебристо-чёрный
Оттенок в обездвиженной воде,
И тонкий лёд, как блин непропечённый,
Распластан по сырой сковороде.

Ну до чего хорош словарь! «Обморочило» – а, каково? А какая неожиданная, свежая образность: увидеть сковороду чёрной воды, а на ней непропечённый блин льда! В этом, без преувеличения, – весь Сорочкин: и его непревзойдённое мастерство, и его лёгкое, доброе чувство юмора, светлая ирония, всегда соседствующая у поэта с самоиронией, и его наблюдательность и буквально орлиная зоркость, взгляд, подмечающий каждую деталь, эмоцию, разворот сюжета… Здесь усматриваются нерасторжимые нити родства не только с тютчевской лирикой, строящейся на приёме одушевления, но и с живописью раннего Пастернака, и с рубцовским восприятием Родины, где с каждой тучей, с каждым листочком он чувствует «самую жгучую, самую смертную связь», и с проникновением звучащей, мыслящей природы слова в безмолвную природу растений и насекомых Заболоцкого, у которого «спит растение Картошка» и всё сущее и надмирное смешивается в едином космическом хороводе…
Природа, смена времён года, любимые сызмальства пейзажи родной Брянщины входят в стихи Владимира Сорочкина совершенно органично – то лёгкими и точными вкраплениями, то тематическими узорами, то развёрнутыми красочными полотнами. Сорочкин-живописец не менее мне дорог, чем Сорочкин-философ или тончайший певец любовных переживаний. И в этих пасторальных зарисовках он в полной мере раскрывается как верный сын своего Отечества, душой и сердцем, всею сутью произросший в нём да и оставшийся навечно, чувствующий и понимающий каждое движение ветерка или древесный призыв – как самоё себя. Но у Володи нет чистых пейзажей – здесь природа выступает не самоцелью и в то же время отнюдь не фоном, а живым участником событий, и каждое стихотворение жанра пейзажной лирики у поэта одушевлено временем и настроением, наполнено философскими смыслами, дышит и трепещет вместе с его героями.
Вот – мысленный разговор с любимой в стихотворении «Снег идёт»:

Посыпается солью кусок каравая.
Продолжается жизнь, не топчась у двери.
Снег скользит, ослепительным сном укрывая
Обречённость мою и печали твои,

И разлуку, что я каждой клеточкой чую,
И предел, за которым – иной окоём,
И тебя – невозможно родную, чужую…
Не буди меня, пусть снег идёт за окном!

А вот – певучее, пластичное стихотворение «Зной», медлительностью и плотной вязью длинной ямбической строки передающее атмосферу жары:

Вдоль просеки, едва покачиваясь, плыл
Свод сосен и берёз, оттягиваясь мимо,
И радужница, сев в накатанную пыль,
Была, как всё вокруг, – чиста и недвижима.

Неимоверной красоты строки, которые не просто читаешь – буквально пьёшь и напиться не можешь! А в «Прощальных письмах» образ природы предстаёт у Сорочкина в 3D-изображении – осень года сливается с осенью жизни и обволакивается предощущением осени любви, конечности всего и вся, и всё это вместе так терпко и горько, так светло и всепрощающе, что хочется плакать:

(...) Осень взлетает на воздух!
Тлей, золотое тряпьё!
Дурочка – это не возраст,
Это – призванье твоё.

Я и таким принимаю
Твой ускользающий свет –
И ничего, понимаю,
В жизни напрасного нет…

В чём состоит суть классической поэзии, отобранной не только критиками и читателями, но и самим течением времени в таковые? Помимо мастерства стихосложения, высокого полёта мысли, новизны подачи тем, присутствия живого огня, понимания сути вещей, свежести дыхания и крупного охвата событий и чувств в классических стихах есть то, что отвечает запросам общества, что практически каждому сердцу сообщает нечто близкое именно для него, что совпадает, резонирует с мыслями и чувствами сразу многих людей. И это как раз то, что целиком и полностью присутствует в стихах Сорочкина. Прочтите его «Казалось, вся жизнь впереди…» – и не найдётся человека, у которого не дрогнет сердце от таких слов:

(...) С тех пор пролетели года.
Я стольких оставил и вышел
Из стольких дверей – в никуда,
Но слов этих больше не слышал.

Давно отшумели сады,
Давно уже выросли дети,
Но шёпот твой: «Не уходи!» –
Ещё меня держит на свете.

Держит на свете память, держит на свете любовь, держит на свете надежда... Герой Сорочкина всегда в пути, всегда в поиске, всегда в работе – той самой, по Заболоцкому, «чтоб воду в ступе не толочь»! И вот такой парадокс – эта деятельная, ищущая натура не позволяла Сорочкину считать слово превыше всех земных связей и явлений, превыше человека и его проблем – но как хотелось бы спасать и лечить словом! В стихотворении-воспоминании о начале творческого пути «Пустое ремесло» поэт даже в сердцах восклицает:

Слова – пустое ремесло:
Всё, что сказалось, всё, что свилось,
Бесплотным облаком ушло,
По свету белому разлилось.

И от осознания своей невсесильности возникало, выплёскивалось вот такое – горькое, мудрое, вечное (первая часть диптиха «Слово»):

Быть может, я ещё приду
К глубинам, щедрым до улова,
Но даже малую беду
Предотвратить не может слово.

Оно рождается, дабы
Идти из сердца человека,
Но – как предчувствие судьбы
Иль потревоженное эхо.

Какое тонкое мироощущение, какое глубинное постижение предназначения языка – Слово сравнивается с эхом и предчувствием, с отзвуком и одновременно предтечей событий и чувств. Однако несмотря на отказ в действии здесь поэтом даруется Слову более высокая миссия – магическая, провидческая, утешительная. А жизнь строки, поэтического озарения поэт неожиданно сравнивает с хрупким совершенством бабочки – в коротком стихотворении-метафоре «Бабочка»:

(...) Исповедь хочется спрятать и дунуть –
Пусть улетает под радужный свист.
Перемолчать, переждать, передумать…
Лист и бумага. Бумага и лист.

Но в другие моменты, при ином настроении душевные парадигмы сдвигались, и поэта вновь озаряла вера в себя, вера в силу слова, его органичную связь со всем сущим и его мощный обережный дух. Потому-то жизнь стихотворца, даже самого непризнанного и не вписавшегося в обойму номенклатурных любимчиков, неоспоримо несёт, по Сорочкину, людям свет, ибо сжигая себя, поэт освещает собой этот «спасённый мир»:

(...) Воздав и победам, и бедам,
Лишь Слово – сильнее меча.
И новым затеплится светом
Спасённого мира свеча.

И звёзды сомкнутся над нею,
И пламенем станут огни –
Чем судьбы поэтов темнее,
Тем ярче сгорают они.
………………….
(«Поэты»)

А ещё для Сорочкина очень естественен, поистине имманентен образ светлячка, блестяще выведенный в одноимённом стихотворении. Любовь, по Сорочкину, способна озарить самые мрачные грани бытия, а творчество – это тоже любовь, ибо природа его божественна, а Бог есть любовь. Володя и сам был таким влюблённым в жизнь светлячком, от которого хоть на миг, но всем становится светлее:

(...) Всяк влюблённый – капельку придурок…
Так и он являет свой задор,
Словно непотушенный окурок
Или непогасший метеор.

Спят во мраке города и веси,
Но на перекрёстках всех годин
Тьмы не существует, даже если
В мире он останется один.
……………….

Интересно проследить, как строятся связи, семантические сцепки, краткие сентенции в сорочкинских стихах, как складываются заключительные аккорды, как из всего материала для построения стиха выбирается не слово даже, а лучший, наиточнейший философский концепт, обобщающий опыт не только автора, но и всего человечества в его развитии и истории. И этот созидательный материал для Сорочкина – кажется, все возможности, вся палитра русского языка, подчиняющаяся ему безоговорочно. Способность проникать в самую суть явлений и событий, афористичная ёмкость мышления, отсекающая на самых подготовительных, изначальных этапах предчувствия стихов всё лишнее и несущественное, – величайший дар поэта, приобрести который невозможно, разве что сразу прийти с ним, получить его от вышних сил как данность и, конечно, впоследствии развить и довести до некоего абсолюта.
Вот такая последняя строфа в горьком, почти прощальном стихотворении «Как бы»:

Мы проиграли. Никто не прощён.
В трубке немотствует зуммер.
Не оставляй меня, я ведь ещё
Как бы не умер.

Или – маленький шедевр, состоящий всего из двух строф и безукоризненно отточенный поэтом («Бывают дни…»):

Бывают дни пронзительного счастья,
Когда уже почти сойдя на нет,
Душа не разрывается на части,
Но воедино связывает свет,

За тенью жизни – призрачной и длинной –
Скрывает и безверие, и зло,
И трещины замазывает глиной,
Как ласточка разбитое гнездо.

Стихи Владимира Сорочкина – образец ювелирной, бесшовной работы. В них – мудрость, мощь, лёгкость, точность, волшебство звука и смысла, удивительное, всеохватное добро и незлобивость, понимание человеческой души, характеров, людских слабостей и причин их дурных поступков, пушкинская лёгкость, фетовское упоение природой, истинно сорочкинское вселенское милосердие, вера и надежда, умение прощать отступников и благословлять врагов. Одновременно с этим – жесточайшая самокритичность и высокая нравственная планка. И – ни одного проходного стихотворения, ни одного – слабого, неудачного, случайного! В Володиных стихах – бесконечная красота и космическая гармония, в них настолько слова ладят друг с другом, будто не человек их написал, а сама Поэзия взяла и заговорила его строчками. По звуку, пожалуй, так же сообразны и пластичны из всех мною читанных только стихи Арсения Тарковского – словно сами себя писали… Здесь примеры можно приводить бессчётно, но из данной подборки в этом смысле очень показателен ещё один маленький – по объёму, но не по онтологической наполненности! – шедевр, стихотворение «Какой портной…»:

Какой портной в пресветлой горенке
Под шорох ветра и планет
Смог без сучка и без задоринки
Сшить воедино этот свет,

Соединить сиянье месяца
И синеву звенящей мглы?..
Посмотришь – жизнь твоя поместится
На острие его иглы.

Несмотря на масштабность мышления, подлинно мужской, буквально маскулинный размах и мощь в стихах, Сорочкин жил и мыслил как истинный лирик – писал по велению сердца, не гонясь за модными темами, веяниями, течениями, подчинялся приливам вдохновения, закаты и восходы ценил выше всех материальных благ и привилегий. Сама жизнь подсказывала ему повороты сюжетов, магистральные линии тем. Приходил новый день – а с ним и новые чувства, переживания, думы… Редчайшая для сегодняшнего дня интимность, восходящая до небывалого художественного уровня, умение говорить о любви многомерно и разнопланово, способность передавать тончайшие оттенки эмоций, восхищаться женщиной, любоваться ею, преклоняться перед ней! Второго такого лирика у нас нет не только сегодня – не было и прежде. Убеждена: Сорочкин в этой высокой и нежной лиричности единственный поэт такой силы и правды.
Стихов о любви у Володи великое множество, но остановлюсь на одном – «Солнце запуталось…», удивительном по глубине, по щедрости душевной её лирического героя стихотворении. Приведу его полностью:

Солнце запуталось в сетке ветвей.
День закатился под шкаф.
Бабочка спит на подушке твоей,
Крылышки сна расплескав.

Плющ зацепился за створку окна,
Тени склонились к ручью…
Вряд ли ты сможешь остаться одна
В этом притихшем раю.

Чтобы услышать, как щёлкает дрозд
Песню свою без обид,
Ты поскорей возвращайся со звёзд
С непостижимых орбит!

К дальним светилам, окутанным тьмой,
К безднам, горящим во мгле…
Я бы и сам полетел за тобой,
Но – мне милей на земле.

Здесь ожидают тебя дотемна
Тропка с осколками луж,
Бабочка, свет в перекрестье окна,
Ветром колеблемый плющ.

Вы послушайте, как герой Сорочкина умеет любить! С какой невероятной нежностью он смотрит на спящую женщину – девочку свою возлюбленную, мечтательницу, дурочку милую! Как он восхищается ею, как любуется, как боится потревожить эти сокровенные минуты её сна… Как пытается разгадать, в каких мирах она сейчас витает, как ревнует по-мужски её даже к её снам, но всё же охраняет её отдых, её покой, отпускает её туда, как большой верный пёс, добрый и тёплый, сидя у её изголовья… Этот стих – сокровище современной мужской лирики! Такая гармония в нём, такие чу́дные, ласковые, волшебные образы! Один этот образ про крылышки сна чего стоит: сон парит на крылышках, расплёскивая их вокруг, в незримом сонном эфире – словно бабочка, чьи крылышки плещутся в пространстве… Какое острое, точное зрение у поэта, какая потрясающая метафоричность! И сколько тепла, ласковости, трепетного чувства вложено в каждый образ, в каждое слово, в общую интонацию стиха… А как здорово подмечено, что дрозд «щёлкает свою песню без обид»! Он – часть природы, он такой же бесхитростный в представлении поэта, как и он сам, как и его милая возлюбленная, улетевшая в свои сонные сказки. Дрозд не держит зла на этот мир – он просто распевает свои песенки, как и положено певчей птахе. Как и положено, в конце концов, поэту… Остаётся только заворожённо читать – и не сметь вдохнуть во время чтения, чтобы не спугнуть это очарование, возникающее тут же, как только окунаешься в сорочкинский поэтический космос…

Можно ещё и ещё раз повторить: Володе как человеку и как поэту были присущи благородство, незлобивость, щедрость души – щедрость, которая распространялась буквально на всё и всех, чего только касался поэт! – а ещё великодушие, отсутствие мстительности, вера в людей, красота души. Хотя, безусловно, он был человеком сложным (а как иначе большому поэту!) – иногда крайне принципиальным, иногда, напротив, доверчиво-легкомысленно-непостоянным, иногда слишком беспечным и непрактичным для этого крайне материалистического мира, – но всегда честным, настроенным на диалог, умеющим прощать и отпускать. И его очень выручали его природная мудрость и прекрасное чувство юмора, не позволяющие ему опуститься до разборок, сплетен или пустой болтовни. Помню, как однажды в соцсетях прицепился к нему какой-то недалёкий читатель, пытаясь его «разоблачить» и обвиняя в отсутствии поэтического таланта. Дело было в канун Новогодья, и мужичок вздумал попрекать Сорочкина его заслугами и литературными званиями. Выглядело это примерно так: «Ну что, господин прославленный поэт, уколол я вас, а? Небось вам неприятно? А мне удовольствие доставляет делать вам неприятно!» На что Володя ответил только одной фразой: «С Новым годом Вас! Желаю Вам счастья и ума». В этом тоже – весь Владимир Сорочкин, умевший сохранять достоинство и подниматься над ситуацией, всегда видевший глубже и на шаг вперёд.
Он жил несуетно, однако многое успевал, во многое вкладывался душой и сердцем, многих находил время расслышать и рассмотреть… Но он не пытался объять необъятное, позволяя себе периодически уходить с головой и в любовь, и в стихи, и в одиночество – поскольку точно знал, что со смертью ничего не заканчивается:

(...) Дверь приоткрыта в конце пути,
Ширится свет, слепя,
Чтобы себя самого найти
И разглядеть себя.

Краски преследуют по пятам,
Яркие – как вино…
Всё, что мы здесь не успели, – там
Богом сохранено.
(«Линии и мазки»)

Так же ясно прозревал он и время, видел и понимал смену поколений, преемственность человеческих дел и помыслов. С невероятной пронзительностью это передаётся в стихотворении «Огонь»:

Восходит солнце. Пашет плуг,
Невинна наша кровь.
Пройдут года, замкнётся круг –
И всё начнётся вновь…

Но о чём бы ни писал Володя – он всегда говорил о двух самых важных для себя вещах: о любви и о России. Глубинное, корневое чувство Родины было им впитано с молоком матери, и вера в русскую правду была в нём незыблема. Страшное осмысление истории как череды нескончаемых войн – в очень ёмком, сжатом до состояния ядра стихотворении «В белом поле». Приведу его здесь целиком:

В сумерках, к ночи одеревенелых,
Белому полю не видно конца,
В карты играют – в солдатских шинелях,
Ёжась от холода, три мертвеца.

Нет никакого разлада меж ними.
Карты уносит метель в пелену.
Вечная слава, безвестное имя,
Смерть и могила стоят на кону.

Однако веря в промыслительный путь России, её высокий свет и грядущее возрождение, ещё в 2009 году поэт, не доживший до нынешних наших исторических перемен, уже убеждённо пророчествовал:

(...) Щетинились наши щиты на Каяле,
Мы падали в травы под небом высоким,
Но нас всё равно под себя не подмяли
Безудержный Запад с бездушным Востоком.

Мы помним заветы отцов и былины,
Славянскую мощь и славянские лики…
Мы будем, как некогда, снова едины,
А значит, как некогда – снова вели;ки!
(«К братьям-славянам»)

Это и есть то самое предчувствование, предвидение, предзнаменование – а вместе с тем и колоссальное эхо вокруг и до грядущих событий, пророческий дар, присущий ему как крупному поэту своего времени. Ибо – на опережение. И – только со своим народом, ведь поэт немыслим без родного языка и родниковых народных истоков.
И в этом тоже, без всякого сомнения, – весь Сорочкин. Что ж, его предчувствия уже сбываются, а необъятное эхо от его стихов начало свой волнообразный путь и разойдётся ещё мощными, душеспасительными и связующими времена кругами по всей Руси великой. И тут уже я в свою очередь предчувствую и пророчу Володе большую литературную славу.
И да будет так.