Апокалипсис вчера и сегодня

1
У двуногих ли и
то ли полых, а то ли бесполых,
у которых в башке, как в мешке, понабита труха,
голоса – будто мыши шуршат по бетонному полу,
будто в поле трава шелестит, бездыханно-суха.
А в стеклянных глазах –
тусклый отблеск потухшего солнца
да слепое мерцанье остывшей звезды на ветру.
Гнилозубая ночь лунным черепом хрипло смеётся:
ты сегодня умрёшь,
я вослед за тобою умру.
Потому что цветы ароматов не льют и колючи,
будто кактусы сплошь,
и отравлены реки вокруг,
потому что в стране, породившей чудовищных чучел, –
абортируют и проклинают поднятием рук.
И на фоне всего без-образия и бес-предела
(так и кончится мир, – но не взрывом, а всхлипом-хлопком),
опускается тень,
как граница меж чёрным и белым,
между замыслом и воплощением,
явью и сном,
меж возможностью и – визави – непреложностью,
между
жалкой сущностью и проявленьем величия, и
для двуногого быдла – пустая похлёбка надежды
с обещанием мирного неба со вкусом любви,
с ощущением зуда подступающего оргазма,
с вожделённою корчей до изнеможенья почти.
Это жест без движения.
Мышцы без сил.
Просто плазма.
Импотенты духовные и пищевые торчки.


2
Где с мольбою нищий говорит,
там богатый отвечает грубо.
Осень, словно спичка,
догорит,
подожмёт обугленные губы.
Как стволы подвержены вреду
от червей, –
и никуда не деться, –
иссушает плоть унылый дух
и печалью изъязвляет сердце.
Как бредут коровы на убой,
как на выстрел выбегают волки,
так и ты бываешь сам не свой
и с бедой уходишь втихомолку.
Воля – вольным,
для невольных  – клеть,
для огня – дрова,
для жара – уголь.
Лучше, словно осень, догореть,
чем существовать одним из пугал.


3
А вагон на стыках стук стучал
и качался в заданном режиме.
Ноу алкоголю, только чай,
потому что – стоит лишь начать…
Так мы с ветераном порешили.
Это был бригадный генерал,
командир спецназа во Въетнаме.
Я перебивать его не стал.
(Позабрезжило в оконной раме.)
Он прочёл из Элиота дважды.
Процитировал библейский стих.
(Проплывали русские пейзажи,
но сейчас мне было не до них.)


4
Мешалось утро с запахом напалма,
когда мы на вьетконговцев напали,
живьём сжигая хижины и пальмы,
всех, кто укрылся лесополосой.
Под нами пекло.
Месиво гудело,
наш вертолёт набрасывал умело
стрекочущее лопастей лассо.
А черти косоглазые орали
и нас из автоматов поливали, –
жара и смерть, свинцовый рок-н-ролл.
Мы пили ужас из бездонной бочки,
мы доходили до последней точки,
но это были только цвет-цветочки,
шекспирами расписанная роль. 


5
Сети джунглей.
Рваная душа.
М-16.
Страшно.
Анаша.
Красные пожары.
Чёрный дым.
Умереть солдатом молодым.
С глаз долой от рисовых полей
улетать со стаей лебедей.
Из болот вонючих и дождей
приземляться прямо на Бродвей.


6
Как мира-безопасности гарант,
ступали по ошмёткам поселений,
чтоб раздавать стоящим на коленях –
медикаменты, воду, провиант.
Не задавай вопроса «почему»,
будь начеку,
будь быстр и неистов, –
мы душим здесь проклятых коммунистов,
мы вытравляем красную чуму.


7
Тот день всегда со мной.
Был карантин,
мы сделали прививки в руки детям,
на базу возвращались,
и один
старик, из местных, нас догнал при этом.
Гнилой тростник с морщинистою кожей,
он бормотал чего-то там невесть,
и на скуластой азиатской роже
вычиталось горе до небес.
Я повернул со стариком обратно, –
понятно стало: в лагере беда.
И что увидел и познал я, брат мой,
не видел я ни после, никогда.
Обочина.
На ней лежали руки
отрубленные – кучка детских рук.
Я, кажется, завыл, как те старухи,
что причитали стайкою вокруг.
В чём миссия – что делаем мы здесь,
в чужой стране,
и чем гордимся сами?..
Отрубленными детскими руками
въетнамцы выражали свой протест.


8
В борьбе за жизнь,
по лезвию ножа
ползла улитка в сумерках вечерних,
а мне хотелось на курок нажать,
чтоб наконец-то разнести свой череп,
чтоб прекратить позор и боль страданий, –
и воспалённым мозгом постигал
тщету её физических стараний.
Она ползла – по острию, на грани.
Она была велика – я был мал.


9
А мысль подобна пуле разрывной
иль молнии, –
приказами уродов
на континентах лбами меж собой
мы сталкиваем братские народы.
Мы баламутим Азию с Европой,
банкирам набивая кошельки.
На грядках,
вашей воле вопреки,
съедают колорадские жуки
живой сырец картофеля с укропом.


10
Всем одно – и доброму, и злому,
грешнику и праведнику то ж:
удушенье,
кома, словно омут,
шайба мины, пуля или нож.
Время вырождаться,
время плакать,
время продавать  и предавать,
время эшафота,
время плахи,
время разрушать и зарывать,
время – чем богаты, тем не рады,
время камни в ближнего кидать,
время бить и лезть на баррикады,
время ненавидеть и свергать.


11
Опускается тень между явью и сном,
между замыслом и воплощением.
Значит,
то, что будет, -- случится,
и чтобы потом
не жалеть, не желать, ведь мужчины не плачут.
Он под утро ушёл, боевой генерал, –
на ходу спрыгнул с поезда в дикое поле,
где с актёром Брандо он свободу познал
в неоконченном фильме солдата Копполы.
Вот и всё.
Я, как строчки легли, записал.
Не хотите конца – перекиньтесь в начало.
Говорят, справедливость есть на небесах.
Только это не то.
Только этого мало.