После просмотра фильма Куросавы

Фильм "Жить", режиссёр Куросава, 1952 год

  С самого начала фильма Куросавы «Жить» (1952 год) за видимым встала во мне отчётливо прорисованная тень гоголевской «Шинели» и уже не отпускала до самого финала… Из-за груды грязных, залежавшихся бумаг выглядывает мертвящая тоска чиновнической службы: «Он всё время работает, но он ничего не делает». Герой Куросавы не может вспомнить ни одного доброго дела даже перед лицом смертельного диагноза – рак желудка.
  Итак, жить тебе полгода и что делать с этим богатством? Без иронии. Гоголевский титулярный советник входит в приемные начальства согбенный из страха, Ватанабэ же исходит из того, что у него нет времени на ненависть к людям, чтобы успеть построить детскую площадку. Его «бунт» внешне смирен, подобострастен, но мирное «непротивление злу» настойчиво в нём, неодолимо! В страшной темноте бюрократии загорается робкая искра «восстания», непослушания, требование живого дела. Перед его улыбкой, из-за которой проглядывает что-то бессловесное вечное – край, предел, истина о человеке и его делах! – не выдерживают преступно заматеревшие в жестоком безделье и равнодушии чиновники, как будто из его покорной улыбки проступает будущий Суд. Великолепно исполненная сцена в приёмной заместителя мэра! «Смерть взяла ваш след…».
  Но до этого… До этого пророческое явление в онкологическом отделении пациента с наслаждением вещающего о всех признаках рака желудка, убивающий «оптимизм» врача («ешьте всё, пока желудок принимает!»), восхождение по лестнице к сыну – как попытка прорваться в рай, к сочувствию, любви, утешению! – и слова сына «запри там внизу, ладно», спускание в ад, в одиночество, в ожидание смерти.
  Память не спасает. Она скудна. В ней нет спасительной теплоты. Ему кажется, он потерял сына.
  В безнадёжном мраке предсмертного скитания ему встречается писатель: «Ты – уникальная личность, а я недоделанный писака» - говорит он Ватанабэ, восхищаясь его вызовом жизни, желанием потратить пятьдесят тысяч йен, скопленных за все годы работы. И он ведёт его, как Мефистофель, по кругам человеческого наслаждения… Просветления нет. Не приходит радость. Едва ли не дантовского масштаба картина человеческих страстей завершается у Куросавы космической давкой, теснотой танца – кажется, танца смерти (восхищаюсь режиссёром).
  Почему человек смеётся? Что является источником жизнелюбия? Девушка хохочет, рассказывает анекдоты, с аппетитом ест, но зарабатывает гроши, но чулки на её ногах стыдно порваны… Он привязывается к своей бывшей подчинённой, жадно приглядывается к ней, стремясь найти причину ей неиссякаемой жизнерадостности.
  Пугаясь его, стыдясь противоестественной, как ей кажется, связи с «мумией» (как она назвала его), в последнем порыве сострадания она показывает ему автоматических зайчиков, которых она изготовляет для детей и говорит, что ей приятно думать, что они попадут в руки малышей и будут радовать их!
Ватанабэ прозревает…
  Всё остальное мы узнаём у жертвенного фимиама в честь умершего в доме его сына. Муки ада, через которые пришел в победе Ватанабэ, мы узнаем от его гостей. Мэр хочет присвоить себе заслугу строительства детской площадки на месте зловонной лужи, но молчаливая толпа женщин, пришедших поблагодарить умершего заступника, плачем, слезами, молитвами, без слов являет нам главного героя действа – Ватанабэ. Смущённый, поколебленный мэр покидает дом.
  В разгорающемся пьяном гуле его бывших подчинённых всё яснее проступает заслуга Ватанабэ и так всем нам знакомая «до боли» картина «смелых и решительных» людей, решивших (поклявшихся!) продолжать дело Ватабанэ, осознавших ничтожность своей жизни без дел и любви к людям.
  Бунт Ватанабэ не направлен ни на кого. Нет тех, кого он ненавидит. Времени ему отведено только на любовь, сострадание и подвиг живого дела. Нет Башмачкина, срывающего с плеч «значительного лица» дорогую шубу. Ничего не просит и не требует взамен Ватанабэ. И легко-легко стереть автограф на его добродеянии. Но есть те, кто знает истину.
  В последние минуты жизни, умирая, наш герой качается на детских качелях и поёт, счастливый, песню о краткой жизни, о счастье… Его песня так трогает полицейского, что он приходит помянуть странного человека, безмерно тронувшего его своей прощальной песней…
  Что-то стронулось в этом мёртвом мире, и последний кадр запечатлевает на мосту чиновника канцелярии Ватанабэ, смотрящего вниз на вызов смерти и равнодушию, на смеющихся и весёлых детишек, играющих на площадке Ватанабэ.