когда будешь для речи родной египтом

когда будешь для речи родной Египтом,
и она, ободрав тебя, будто липку,
наконец, истечёт, хер-Эдип один в курсе,
куда, суйся-не суйся

в ностальжи-Натали, промахнёшь, не обрящешь.
Не войдёшь в кой-то веки. Теперь там ящик, сколоченный из забора.
Мельтешение змеиных узоров транслирует ящик
новодельной, отбитой, печальной и неискушённой Пандоры.

Только послепотопное, постапокалиптическое,
только старое доброе, как на Таврической,
золотое немыслие будет тебе.
Больше не заговоришь, и системе — капец, —

как заметил бы гопник потрясённый, но это ***ня.
Ураган свернул чью-то вечную память,
чью-то самооценку с землёй сравнял.
Переезд на помойку — он лучший самый.

Разве Бродский, к примеру, могилу себе выбирал? Так и тут:
блюдца битые фотографий, потресканные, в землю втоптанные имена, даты.
Спору нет, будет унесено, потоплено, пожрётся, общей не уйдёт
всё. Пухто поднимается и отъезжает.