Песнь I

Место действия: вблизи города Кандия
Время действия: четыре с половиной дня

Описание
 I. Ретроспективный взгляд на путешествие – Прибытие в Кандию – Состояние этого острова – Описание сезона года. – II. – Характер капитана и офицеров, Альберта, Родмонда и Ариона – Палемон, сын владельца корабля – привязанность Палемона к Анне, дочери Альберта – Полдень. – III. - История Палемона. – IV. – Закат – Полночь – Сон Ариона – Отплытие при свете Луны – Утро – Азимут солнца взят – Красивый внешний вид корабля, как его видят туземцы с берега.

I.

Гонимый ветрами из знойного Египта
В Венецию корабль летел по бездне зыбкой –
Отважный экипаж, Британии сыны,
И имя корабля – как имя их страны.
И пусть шаги Фортуны вводят в заблужденье
Их иногда, порой, до полного крушенья,
Мечтая об одном, они идут вперёд,
Даже когда Фортуна к гибели ведёт.
Кричит практичный разум – путь морской опасен,
Обманчива Надежда – вид её прекрасен!
Презрев опасности, обманчивость, они,
Покинув общество, домашние огни,
Уют, покой, друзей, родных, бросают вызов
Угрюмой бездне вод, их дьявольским капризам.
И Небо, снисходительное до поры
К отважным морякам, к безумству их игры
Сочтёт однажды: все, достаточно стараний,
И что пора вернуть затраты по охране.
       Сменило солнце трижды год в календаре,
Переходя экватор в марте, в сентябре,
С тех пор как наш корабль Британию покинул,
Штормам послушный был, но не самой пучине.
Летел над бездною к далёким берегам
И груз коммерческий носил он по волнам;
Все в Африке порты теперь ему знакомы;
И, наконец, пришла пора возврата к дому.
Тринакрия пылающая позади,
И Нила берега – вон крокодил, гляди! –
Растаяли вдали; зима сулит всем вьюгу,
И путешествие должно замкнуться кругом.
Но экипаж к Фортуне, как и прежде, слеп.
Ничто не нарушает их Надежду, нет;
Заход в Венецию веселье предвещает,
А дальше… дальше  – всё, Британия родная...
Горя надеждою, ликуют их сердца,
В Венеции их ждёт веселье без конца.
Им кажется: чуть-чуть, и меловые скалы
Британских берегов туманных явят славу,
И слёзы на глазах, в груди застрял восторг,
И радость, и печаль невольно он исторг,
Чистосердечных чувств потоком обернулся,
Как радость девушки, к которой друг вернулся –
На расстоянии их связывала страсть,
Ещё совсем немного и в блаженство впасть
В мечтах по настоящему себе позволишь –
Но всё это иллюзия, мираж всего лишь.
       А между тем корабль пилотами ведом
Средь островов Элады, вставших за бортом,
Заходит в гавань Кандии, где нет волненья,
И экипаж “Британии" готов все заведенья    
Обследовать, пока торговцы свой товар
На рынок вывезут, надеясь на навар.
       Сколь вечна сила смерти, жажды разрушенья!
Везде следы войны и мерзость запустенья;
Торговля и искусство раньше здесь цвели,
И были мудрецы хозяева земли;
То были времена весёлых вакханалий,
Когда труды  вином и праздником венчали;
Церера им дарила урожай, добро –
Долин роскошных зелень, речек серебро –
За мудрость и за доблесть, красоту и страстность.
И что есть Альбион, коль Кандия прекрасна?
Ах, можно ль повернуть к тем временам былым?
Здесь дух свободы сломлен игом вековым.
И нынче под  империей  османов, греки
Уже совсем не те, что славные их предки,
Под гнётом вековым погас огонь в сердцах,
Хоть слава предков их гремит во всех веках.
Теперь на островах царит нужда исправно,
Улыбок нет, надежд, веселья – и подавно.
Несчастный, но довольный тащит свою цепь,
Батрак,  его младенцу сил уж нет реветь
От голода, батрак не смеет возмутиться –
Тяжелый рабский труд семь лет над ним глумится.
Цветущих Афродит не выплеснет волной,
Богам, попавшим в плен, уж не идти войной
Из-за Елен прекрасных, биться за их ложе,
Призвать к оружию вождей не могут тоже;
Нет больше Пенелоп – очарованья глаз,
из-за которых гибли молодцы не раз;
Здесь сумеречный свет угрюмой красоты
Заставил увядать весенние цветы.
Былой античности прославленные тени
Счастливо украшают Альбиона стены.
       Диск солнца в южном полушарии катил,
Сквозь Деву и Весы прорвавшись, уходил
На юг всё дальше по эклиптике наклонной,
В контакт вступая с ядовитым Скорпионом.
Четыре дня был штиль, поникли паруса,
Надежд на ветер нет, такая полоса
Бывает в жизни. Только тошнотворный воздух,
Насыщенный парами, затуманил звёзды.
Когда палящий Феб уходит за Весы
И не склоняется по северу, носы
Бывалых моряков вдруг чуют приближенье
Сильнейших бурь, штормов – и нет пренебреженья
У них к опасности, свой не скрывают страх,
В то время как прикованный к наживе: «Ах!
Срывается поставка!» рвёт власы и мечет,
Надеясь, что задует в Кандии под вечер,
Готовый рисковать, доверясь небесам,
Не зная, что они уже решили там.
       О ты, живой луч умного огня! Я знаю,
Что это ты, кто вдохновил и вдохновляет
Мои стихи, но прежде чем начать рассказ
О всех тех бедствиях, что поджидали нас,
Ты запиши, кто главный в гонке за удачей
Бесчестной, для кого жизнь ничего не значит,
Скажи, сыны Нептуна, храбрые сердца,
Могли б обожествить злачёного тельца? –
       Могли! У золота есть магия, искусство,
Оно диктует страсти, развращает чувства,
Злодеев делает властителями дум,
Творит вокруг ничтожества шумиху, бум;
Усыпанная розами в ничто дорога,
На ней одна пресыщенность и нет итога;
Всё это превращается в убийство, кровь...
К печальному финалу сердце приготовь.       

II.

Красавцем кораблём с его весёлой  бандой
Умело Алберт управлял, в своей команде
Был самым опытным, прошедшим сквозь огонь
И воду, сохранил характер добрый, он,
Заботливый отец и муж, когда был дома,
Таким же оставался среди волн и грома;
Решительный и справедливый, никогда
Не падал духом он, какая бы беда
Не угрожала; наблюдая звёзды в небе,
Уверенно он вёл корабль, где бы не был;
Он знал, как судно в равновесии держать,
Как силу Архимеда грузом уровнять,
Как лучше проложить путь к неизвестным странам
Над зыбкой бездною морей и океана.
Над морем наблюдал скольжение луны,
Как шли приливы волн, луной увлечены,
Вращение земли им в этом помогает,
И регулярные  приливы вызывает.
И притяжение луны, и лунный свет,
Хоть и уменьшились, но не сошли на нет,
В тот раз, и в тихих сумерках свой тёмный конус
Ночь медлила одеть, войти в привычный тонус.
Приученный к опасности и твёрд душой,
Он волны океана, выросших горой
Увидел, темень вод и их зловещий гребень.
Он равен был стихии, опытом не беден,
Чем яростней стихия – больше прилив сил.
Поднялся вместе с бурей, риски разделил.
       Вторым по рангу после Алберта был Родмонд,
Крепыш из севера, Нортумберии, годной
Ну, разве что, на буйность; разношёрстным строем
Её эскадры мониторят север моря;
Привыкли заходить в Августу – славный порт,
Лужёны джином глотки, лужён смолою борт;
И пусть на их пути пески в засаде, банки,
Им нравится опасность восхищают банды;
Рискуя сесть на риф летают их суда
Вдоль берегов крутых, где пенится вода,
Меж скалами, торчащими в воде зловеще,
Их руки ловко правят, глотки воют песни;
Бесстрашные, готовые к любым ветрам,
Со страшным, страшным креном ходят по волнам.
Пришвартоваться лихо – кто ещё так сможет?
И вытащить со дна застрявший якорь – тоже,
Не зная дисциплины, буйный на войне,
Но тихий и подавленный в чужой стране –
Был Родмонд, и спецом, и дилетантом разом,
Его учёность часто  разрушала разум;
В манерах необуздан, с юности привык
Над честностью глумиться, развязав язык:
Он сквернословие считал обычной речью,
Команды отдавал – грубил бесчеловечно,
Не зная сострадания, он унижал
Своей похабной речью душу, идеал;
По берегу его бродили псы из ада
С намереньем загрызть баранов этих стадо.
Но тут терпенью Музы наступил предел,
Она краснеет – автор, что сказать хотел?
Не слишком  ли увлёкся ты Нортумберией –
Далёкой, неотёсанной периферией
Британии прекрасной, где такой Родмонд
Компрометирует блистательный бомонд.
Заядлый спорщик, в диспуте ещё и громкий,
Беспечно смелый, но без лишнего апломба,
В искусстве неуч, опыт лишь один ценил,
Все улучшенья презирал и материл,
Хоть лучше всех готов он был, но всё ж не ведал,
Что уготовлено судьбой, какие беды:
Пройти смертельный лабиринт, не сев на риф,
И вдруг во тьме увидеть бешенный прилив...
       За Родмондом по рангу третьим офицером
Был парень, только начавший свою карьеру,
Что толку здесь по имени его назвать,
Ведь имя – звук пустой, коль  нечем наполнять,
Пора цветенья только-только начиналась,
Как тут же и оборвалась – какая жалость!
По сути он ещё подростком нежным был, 
И грудь его томил неугасимый пыл.
В столь юном возрасте его влекла наука,
Она в счастливый час вошла к нему без стука
С цветком фантазии, но рок сказал ей: нет!
Цветок увял, и мгла затмила весь рассвет.
Отверженный Фортуной, во владенья смерти
Он нехотя плывёт по зыбкой круговерти
После прощания с блаженной рощей Муз,
Со всеми сёстрами, их девять, всех искусств;
Сюда он и забрёл, когда искал ответы –
Каких народов древних нет уже на свете?
Восстановить историю ушедших царств
Развеянных, понять причины их мытарств –
Напрасно всё! Судьба распорядилась грубо,
На подступе к границам древности вдруг рубит
Надежду, свой внезапный, непонятный гнев
Обрушит на него, все двери заперев.
Позвольте ж, Музы, злололучному бедняге
Дать имя Арион – в награду за отвагу,
Ведь он, как Арион, злым роком мечен был,
И рой враждебных звёзд ему в глаза светил,
И оба из числа, чей плач звучал над бездной,
И звуки арфы извлекали чисто, нежно;
Над страшным рифом их на гребне пронесло,
И удалось доплыть, хоть было тяжело.
История трагедии, в конечном счёте,
Быть может тёмностью забвения захочет
Спастись; вы можете обжаловать сюжет,
Но память кровоточит через много лет.
       Помимо их, ведущих судно по проливам,
Извилистым фарватерам неторопливо,
Обученных как надо ставить паруса –
Чтоб ветром управлять нужны не чудеса,
А знанья, опыт –  с ними юноша один,
Ответственный за груз, владельца судна сын,
Чьё имя Палемон; его отец всевластный
Был возмущён, что сын стал жертвой подлой страсти,
Коварная дочь Алберта с ума свела
Разбила сердце Палемона, в плен взяла!
И пусть над страстью шутят всякие уроды,
Но подлинная страсть – бесценный дар Природы!
Они прекрасны – о! терзания любви!
И у цветущей Анны огнь зажгли в крови.
       Уменье нравиться, природное уменье
Растопит в девичьей груди любой сомненья,
И голос Палемона – летний ветерок,
Взял нежно сердце Анны, за собой увлёк;
Его душа росла, чиста и непорочна,
И низменных желаний не имела, точно,
Трепещущая плоть была подчинена
Навек. Закону. Чести. И награждена
Смягченьем глаз прекрасных, таинством свеченья,
С улыбкой Анна покраснела от смущенья.
Соседский старый сад служил им местом встреч,
Друг другу поклялись любовь свою беречь.
В саду любви взаимной чувство вырастало,
Как молодой цветок водой политый талой.
Пока они томились в неге своих чувств –
Неисчерпаемом ресурсе всех искусств –
Пошла молва о них, о тайных этих встречах,
А с нею домыслы и сплетни человечьи
О Палемоне,  слух достиг ушей отца,
Пределу возмущенья не было конца,
Анализ показал предельно чётко, ясно,
Что ситуация сложилася опасной:
Уж слишком он хорош, прекрасный Палемон –
Великодушен сердцем, статью одарён,
Но часто он, борясь с бесплодными трудами,
Готов засеять почву глупо, сорняками,
Но почва эта в благородных семенах,
И ей чужда культура – та, что в сорняках:
Ликует от богатств своих, судов и грузов,
Успешный коммерсант и унывает лузер,
(Он был владельцем многих грузовых судов,
Что проходили мимо этих островов),
С презреньем он смотрел на выбор Палемона,
Ведь скромность красоты ему едва ль знакома.
Он злился на влюблённого, он упрекал,
Совсем другое счастье он предполагал
Для сына; успокоясь, снова угрожая,
Или развлечь пытался сына,  соблазняя
Весельем радостным, походами, игрой –
Лишь только бы отвлечь от страсти роковой.
Но всё напрасно, зря та музыка играла,
И пение сирен ничуть не повлияло
На поведенье сына, на его любовь,
Хотя отец не унимался, вновь и вновь
Просчитывал все варианты, и в итоге
Пришёл к решению: пора в дорогу
Отправить Палемона , в дальние края,
Пусть там он обретёт, в конце концов, себя.
Узнав, какую ему участь приготовил
Отец, поник главою и нахмурил брови
Прекрасный Палемон, невольная слеза
Скатилась, затуманила его глаза.
Но все его мольбы и жалобы напрасны,
И сердце торгаша осталось безучастным –
Отважный Алберт! Знал ли он про то несчастье,
Когда его корабль покинул Альбион
И оказался там же, где и Палемон?
Несчастный юноша, не в силах измениться
Был верен Анне и не мог влюбиться
В другую, образ Анны всюду рядом с ним
И днём, и ночью был виденьем дорогим.
Из края в край изгнанник обречен скитаться 
И видеть в снах её, с которой не расстаться.
       Луна два раза совершила оборот
С тех пор как Ариона приняли на борт
“Британии”, в порту Александрии знойной;
Так он рассчитывал дойти  домой спокойно
В составе экипажа, под ногами вновь
Качает палубу волна, играет кровь.
Но в гавани был штиль, при бледном лунном свете
Он нёс ночную вахту,  Палемон при этой
Иллюминации не мог уснуть, печаль
Его сопровождала, устремившись вдаль;
И Арион, догадываясь о причине,
Не стал выспрашивать историю кручины
У Палемона, чувствовал: её сюжет,
Как и у множества историй древних лет – 
Легенды и преданья о любви несчастной –
Герои древних царств встречались с нею часто,
Тут рядом, в этих водах, островах прекрасных –
Их Арион и сам вот только что узнал.
Влюбленный Палемон всё слушал да вздыхал,
Приняв, как за свою, печаль совсем чужую;
Их встреча обратилась в дружбу молодую
Как много общего, что связывало их –
Скитальцев неприкаянных и молодых!..
       Что выделяло их в составе экипажа?
Курс корабля задать, стратегию продажи
В отличье от других, обычных, им легко
Давалось, и успех их был не далеко.
       Угрюмая жара всё так же угнетала
И небо, и траву; на привязи держала
Корабль. Меридиан над Идой Феб сжигал,
На колеснице огненной все дни сиял.
Сомлевшие матросы шли на берег пыльный,
Где стало всё привычным, даже изобильным,
Свободным временем располагая днём
Воспоминанья топят недорогим вином.
Безветрие. На солнце сушат парусину,
Под ними Родмонд с книгой о чудесах старинных –
Дракона рёв ужасный за крутой горой,
Отвратный гоблин, в замке призрак гробовой.
Не глядя на жару, по берегу ходили
Два друга – Арион и Палемон, бродили
И вот! Следы повсюду варварской войны,
Разбитые останки крепостной стены;
Весь в дырах, бастион шатается под ветром –
Рука костлявая войны побила крепко;
Какие сцены ужаса, войны, невзгод
Несчастный остров испытал, его народ;
Два раза по двенадцать лет шёл гром баталий,
Пока османы, наконец, не восторжествовали.
Пока на смену пахарям шахтёры шли,
Героев убивали и соборы жгли.

III.

       Ну а теперь два друга, отойдя от моря,
В Элизиуме очутились, где нет горя;
Олива, кедр приятную создали тень,
Весёлою романтикой наполнив день.
Сквозь кроны солнце нежные дарило ласки,
Лоза нектаром насыщалась словно в сказке;
И вот! Прославленный классический ручей
Течет, как Лета, по долине меж камней;
На мшистом берегу, в тени лимонной рощи
Расположились путники, чтоб было проще
Отдаться сладкой меланхолии на час
Или на два; и тут печальный свой рассказ
Поведал Палемон, его печальный разум
Успокоение и утешенье разом
От друга ждал, и он  их получил,
Запор всех чувств исторг и душу облегчил.
«Верны твои слова: воспоминанья сладки.
Но кровью сердце обливается украдкой:
Напрасные мечты  бездействие вершат, 
Фортуне упрощают задачу помешать
Любви взаимной; горем хвастать – нет, не годно,
Нет смысла апеллировать к сердцам холодным!
Но если Палемон смог правильно понять:
Сочувствием ему готов он помогать.
Да! Став друзьями мы становимся другими,
И все заботы друга станут и твоими.
       Ты знаешь,  Алберт – опыта и знаний сплав,
По воле случая в торговый флот попав,
Остался всё таким же смелым, хладнокровным –
Когда эскадры на войну он вёл по волнам.
Где шпили Августы пронзили небеса,
Цветущие лужайки, тёмные леса,
И Темза, изгибаясь, устье своё ищет,
Стоит на берегу укромное жилище;
Туда его душа теперь устремлена –
Благочестивая дочь, верная жена
Его ждут не дождутся и готовы встретить
В любое время суток, праздником отметить
Его прибытие, взволнует зренье, слух
Знакомый запах дома, и воспрянет дух.
       Ах, эта девушка цветёт, любви достойна,
Родители должны быть за неё спокойны:
Ничто не помешает ей с пути добра
Свернуть, ни чувств обман, ни хитрая игра
Изменчивой фортуны; лилия в долине
Нет, не прекраснее её, раскрывши ливню
Все лепестки свои; прекрасные глаза
Её не знают, как они прекрасны; за
Небесной красотой её души и глаз
Стоит отличное здоровье, без прикрас:
Румянец на щеках, жемчужная улыбка
И свежесть, гибкость, лёгкость как у рыбки;
Спокойная уверенность и простота –
Обычной сельской жизни красота.
       Случилось это раннею весной, во время,
Когда поля готовили к приёму семя;
Корабль с важным грузом шёл из Аппенин –
Огромный куш срывал какой-то господин –
И вот благополучно груз заходит в Темзу;
Отец, тот самый господин, одним и тем же
Всё время озабоченный, меня послал
В дом Алберта с каким-то делом, если б знал,
Чем это кончится, за прибылью б не стал
Так гнаться. В доме Алберта мне дверь открыла
Небесное созданье, Анна!  Это было
Как гром средь неба ясного, я поражён
Явленьем чуда, был, должно быть, глуп, смешон.
Моя очаровательная Анна! Разве
Возможно позабыть какой на сердце праздник
С тобою рядом быть, о чём-то говорить,
И вспоминать тебя, и в памяти хранить
Тот сладкий и неловкий миг наш самый первый,
Когда под твоим взглядом трепетали нервы,
И заплетающийся бедный мой язык 
Мою беспомощность явил – о, сладкий миг! –
Тонуть в твоих глазах, в глубоком синем небе,
Забыв заботы о делах, насущном хлебе.
И всеми силами несчастный разум мой
Сопротивлялся, посчитав любовь бедой,
Но разве разуму по силе сила Бога?
Сопротивлялся он для виду – так, немного,
Вслед за душой был рад стать жертвой красоты.
Бежал я шумной жизни, милые черты
Лишь бы узреть; вдоль Темзы часто мы бродили,
Цветущим лугом, звон вечерний в сёлах били;
Однажды с радостью ей сердце распахнул
Под те колокола, торжественный их гул.
Волнение моё ей тут же передалось,
Я видел как её младая грудь вздымалась,
Наивный сельский житель, чувств своих скрывать
Ей было невдомёк, как притворяться, врать –
Для городских девиц привычное искусство,
Годится для того, чтоб скрыть, что сердце пусто.
Признание моё в любви венчал успех,
Язык любви моей не ощущал помех,
Взор отвела она, смущением  покрытый,
Счвстливая слеза скользнула по ланитам.
Счастливые часы! В них нет ни капли тьмы –
Весенний день, свет солнца золотой, и мы!
Вдыхаем нежность, солнце, и ещё раз нежность,
И от уколов скорби скрыться есть надежда.
Элизиум! Не слишком ли для счастья нам?
Беда уже спешит за нами по пятам,
Уже какой-то демон нашипел папаше,
Залив ему в мозги отравы полной чашу.
Сначала он хотел на гордости сыграть
Моей, затем мой выбор начал унижать,
В конце концов отвлечь и разлучить с любимой
Пытался, окунув в развратную пучину.
С таким же он успехом мог бы заковать
Цепями вольный ветер – что ещё с них взять,
С людей, в умах которых прибыль, только прибыль –
Любовь сильнее их, пусть даже если гибель.
Он с осуждением взирал на красоту,
Хотя учёностью разил он за версту,
Вокруг различных схем его учёный разум
Вертелся, всё ж решение пришло не сразу –
Изгнание! Таков конечный результат
Поставленной задачи. И пусть сын не рад,
Потом спасибо скажет, когда станет старше –
Так рассудил отец, любви совсем не знавший;
Отправив сына на корабль Алберта, он
Дал предписание покинуть Альбион.
       И вот корабль готов к отплытию, загружен
И ждёт, когда задует ветр капризный, нужный,
То были первые часы сердечных мук,
Казалось, одиночества железный круг    
Пытается сковать сердца наши, желанья,
Что нет любви, но есть одно очарованье,
Которое исходит от волшебных чар,
Которые всего лишь Искушенья дар.
И вот задул норд-вест, разлуки злой попутчик,
А я сходил с ума от мук, желаний жгучих,
Но, к счастью, был отлив, и это был тот случай,
Когда Фортуною был предоставлен шанс –
Мою любимую увидеть ещё раз.
Стояла тишина, ночь быстро наступила,
Взошедшая луна гладь Темзы серебрила,
Бежал я к месту встреч знакомою тропой
С безумною надеждой встретиться с мечтой.
И вдруг её шаги! Услышаны молитвы,
Мои, её! И мы в одном объятье  слиты.
Осмелится ль язык ту радость передать –
Безудержную радость, страсти благодать?
Кто так задумал: два прерывистых дыханья
Соединить в одно в экстазе восклицанье;
В трепещущей агонии куда-то ввысь
На грани иль за гранью бреда бродит мысль;
Лишь тайное сочувствие поведать может 
Как сладко грудь набухшая скользит по коже!
И как над этим всем бушуют волны чувств
Нежнейших – описать не хватит всех искусств.
       Я потерялся в переходах впечатлений –
Вот розовая дева, грудь её, колена,
В едином ритме души, и слились тела,
И растворились в мягкой нежности тепла;
И я переливаюсь  с божественым восторгом
В её волшебный мир с протяжным стоном долгим!
О, высшее блаженство! Всё своё отдать
И ощутить в себе иную благодать –
Её  присутствие в себе, лишь с ней ты цельный,
И мир её – он ваш, а не её отдельный.
"Ах! безнадёжная моя любовь (она
Печальная вздыхала, горечи полна,)
Зачем обречена напрасно сокрушаться
И в столь счастливый час печалью отвлекаться;
В иллюзии прекрасной оказалась я,
Всё это предназначено не для меня,
Другой какой-то девушке, тебя достойной,
Мне остаётся лишь принять судьбу спокойно.
Теперь иди, мой мальчик, успокой отца,
Пусть бьются  врозь опять наши с тобой сердца.
Гнев твоего отца над нами, его горе.
Теперь иди, мой мальчик, не искушай ты море;
Найди себе другую, равную себе,
С которой счастье ждет тебя в твоей судьбе,
В которой ждут тебя успехи и удача,
Благополучие. Ступай, иди. Иначе...
Судьба скупая Алберта тебе известна,
Он плохо приспособлен – он другого теста –
Чтобы поддерживать гнев твоего отца.
Прошу тебя – уйди! уйди, не порть конца!
Пусть на меня одну обрушаться несчастья,
Ради тебя готова я одной остаться;
Пока не поздно, Палемон, вернись к отцу –
Опрометчивый вызов свойственен глупцу.”
       Страданье делало её ещё чудесней
Преображённый лик стал ангельским, небесным;
Нет, не Елену, – Анну Трои пастушок
Избрал бы, если только видеть Анну мог.
“Моя любовь (я отвечал), моя отрада!
Невзгодам я из нежности создам преграду.
Ты – истина любви! Возможно ль, чтобы ты
Страданьям отдала цветенье красоты?
Бесчувственный, как мог я сладость нашей страсти
Одну лишь видеть, позабыв о всех несчастьях,
Оставить их тебе? Скорее в землю я
Сойду безмолвно; пред чертой небытия
Свидетельницей будь, луна, хозяйка ночи!
Хотя сердца разбитые твой блеск не очень
Приветствуют, страдая ночью от разлук –
Лишь сладость обладанья лечит их от мук –
Перед нависшею угрозой всем, что свято,
Клянусь – пусть гибелью грозит злой рок, утратой,
И долг обязывает исполнять приказ
Сурового отца; и пусть фортуна нас
Встречает взгядом хмурым или вдруг с улыбкой –
Моя любовь от этого не станет зыбкой,
Изменчивой и, отказавшись от услад,
Я сердцем лишь с тобой одною буду рад.
       Не плачь! Наплачешься ещё, когда другие
Придут печали, а пока мы молодые
И налегке идём по трудному пути –
Всем смертным тяжесть бытия с собой нести ;
И чем длиннее путь, тем всё весомей ноша,
Но только слабый ропщет, сильному не гоже;
Для них, для сильных духом, путь их освещён
Лучами золотыми, как бы ни был он
Крутым. И ты, любимая, с улыбкой счастья
Чрез два десятка месяцев в мои объятья
Вернёшься, чтобы больше нам не расставаться.“
       Её мятежная душа была полна
Печалей и тревог, но ночь была нежна,
Сковавший душу лёд от нежности растаял,
На время успокоив душу, но заставил
Рассвет неумолимый положить конец
Свиданью горько-сладкому для двух сердец.
Она ко мне прижалась и печаль-тревога
Опять в неё вселилась, дальняя дорога
Моя её страшила жуткою волной –
Их много, чья могила в бездне водяной;
Я успокаивал её, и, всхлипывая еле,
Она затихла. Слёзы на щеках блестели,
И умирающая нежность её глаз
Излила её душу в расставанья час:
“О вы, силы небесные, на нас взгляните!
Молю: нашу любовь несчастную храните;
Вам ведомы законы тайные планид,
Лишь вам одним известно, кто в них победит,
Вернётся ли любимый мой живым оттуда 
Иль ждать его всю жизнь, надеясь лишь на чудо –
Пусть ангелы-хранители всегда пребудут с ним:
Да отвратят его от встреч со всем плохим!"
Мы, дважды расставаясь, не смогли расстаться,
Не в силах друг от друга даже оторваться;
Но грубая реальность всё ж разорвала,
От боли онемели и души, и тела;
Глаза прикованы к мучительному взгляду,
Последнее объятье… и ещё… так надо…
И вот, потупив взгляд, любимая ушла
Задумчивая, бледная – пепел и зола –
Поплакать в комнатке своей, чтоб не мешали,
В то время, когда я тонул в своей печали.»
       Закончил свой рассказ несчастный Палемон,
А , может, и счастливый - ведь  был любим, влюблён;
Сочувствующий друг помог снять груз печали
И в то же время Ариона напитали
Живой историей любви, ведь он не знал
Богатства чувств живых, лишь в книгах их читал.
       Вы, нежные девицы, жалобные души!
Вас сострадание преследует и душит,
Влияние изысканное ваших чувств
Нас ранит, бередит тончайшим из искусств;
И пусть бродяга на своём пути тернистом
Отравлен будет состраданьем вашим чистым;
Пусть никогда не тронет нежность грубый рок,
Их излияний пылких, страсти, чувств поток:
Предупреждённый дружеским советом знает
Как не попасть в беду, где много погибает!
      И вот теперь, когда два друга шли назад,
Молчавший Арион внимательный свой взгляд
На друга устремлял: ему открылся новый,
Доселе им неведомый герой-любовник;
Симметрией божественная красота
Подчёркнута, и локоны на шее, и уста;
Во взгляде – Пафианских граций пафос,
Божественный цвет щёк лишь подтверждал их статус;
Свалив с души свой груз, беспечен, весел был,
Как Адонис, который Киприду соблазнил.
Но вот не ей от более прекрасного красавца
Досталось яблоко, разрушившее царства.

IV.

       Шар солнца покатился на закат с небес,
Косой бросая взгляд на потемневший лес.
Творенья улыбаются, и солнца брызги
Все птицы воспевают их как гимны жизни;
Беспечно скачет по холмам и блеет шерсть,
Мычание в долинах продолжает песнь;
А золотые лаймы, солнца апельсинов –
Как лампы в тёмной зелени вечерней синей;
Ручей хрустальный плавно огибает луг
И в океан зелёный катит волн испуг,
Стеклянный  океан стих, не шумит прибоем
И лишь шуршит песок под лёгкою волною –
И вот! на западе он весь заполыхал,
Сияет золотом живым его бокал,
А сверху тысячи оттенков ярких красок
Расписывают небо чудесами сказок!
Арабских сладостей вечерний аромат
По всей округе в воздух источает сад;
И тут же звёздный хоровод из всех небес сфер
Выводит за собой сияющая Веспер!
Ночь посылает облако закрыть восток,
Чтоб запечатать солнцу выход на восход.
В поющей роще птицы до утра готовы
Влюблённым всем преподавать любви основы.
Внимательный хозяин чувствует сюрприз –
Вот-вот придёт с востока нужный свежий бриз;
Вокруг бадьи вина столпились все матросы:
Пустив по кругу чашу, речи произносят
О драках в кабаках, о женщинах в портах,
О том, что ждёт их дома – радость или крах;
Затем расходятся – кто спать, а кто на вахту,
Не ведая, что  вход  в Ничто уже распахнут.
       Глухая полночь захватила верх и низ,
И дует с берега восточный свежий бриз;
Ущербная луна за водяным туманом
Мерцает мертвенно таинственным обманом;
Вокруг неё собрался мощный ореол –
Зловещий, словно нежить села на престол.
Давно известно местным: это время года
Чревато бурями, штормами, непогодой.
       Уснул, забылся  сном уставший Арион,
Рассказом впечатлённый, видит странный сон:
Сияющая Анна и жених счастливый
В храм Гименея шествуют неторопливо,
Внезапно между ними молнии разряд –
Любовь рыдает, пышных похорон обряд;
А дальше на скалу он с Палемоном лезет,
Которая дрожит от бури по-над бездной;
Цепляются за камни, руки все в крови –
Там, на вершине, Анна с песней о Любви,
Со скользкой высоты ужасное паденье,
Под ними ад зиял, но в это же мгновенье,
Остановив кошмар, раздался громкий крик,
Он трижды отскочил от палуб, он привык
Всегда так делать; выскочивши из каюты
На палубу, он сразу понял: бриз попутный
«Сниматься с якоря!» был боцмана свисток
«Сниматься с якоря!» – от скал эха отскок.
Поднятые авралом, лезут вверх матросы,
Их хаотичные движения приносят
Заметный результат: полотна парусов
Ползут где вверх, где вниз; и белый их покров
Преобразил корабль  под хлёсткий звук хлопков.
И, илистое дно покинув неохотно,
Тяжёлый якорь вышел из пучины водной;
На реях паруса далёко за предел
Бортов раскрыли крылья, чтоб корабль летел.
И вот корабль скользит по плоскости хрустальной,
И по бокам его лазурное сиянье;
Но лунная дорожка слишком уж длинна –
Не много ль серебра потратила она?
В Леванте, Фракии, как правило, играют
Шторма, у берегов Египта затухают,
В момент затишья здесь опасен местный люд – 
С гребцами лодки подплывают и берут
Корабль на буксир, в свою уводят бухту,
Невидимую с моря, и надежды рухнут
У всех, кто был на корабле, попавшем в штиль,
Ведь Кандии двойник их заманил в бутыль,
Откуда не уйти. Пронзительные крики,
Что раздирают берег: сдайтесь иль умрите!   
       Тем временем на небе проступал рассвет
Бледнея на востоке, ночь лишь в серый цвет
Окрашивала небо, став скупой на краски,
От нежности былой остались только сказки,
Да немочный туман, над ним парит гора:
Да, это Ида, да, та самая, пора
Сказать ей досвидания, трава у дома
Родного всё ж милей, чем сказочная дрёма
Античных островов. Светлеют небеса,
Но ветер переменчивый ослабил паруса.
Чтобы заставить сонный воздух заработать,
Студ-паруса задействованы будут сбоку
От главных парусов, а поперечный бриз
Поймают стаксели, любой его каприз;
И как бы не менялся непослушный ветер,
Ему не избежать расставленные сети.
       Туман на горизонте густо потускнел
И солнце заслонил, пустившем много стрел
Из под лиловой тучи, в туче диск желтеет
И прогревает утро, атмосферу греет.
Следят за азимутом штурман, капитан
Определяют курс, который будет дан:
Компас, квадрант – на солнце, высоту восхода
Тень мушки на квадранте выдаёт им оба
Склонения светила: вертикал растёт,
В то время как сам Феб совсем наоборот –
Склоняется на юг он в этом Зодиаке;
В том, как скользит по лимбу указатель,
Сравнение с эфемеридами даёт
Не только знание склоненья и широт,
Но отношения подобий позволяет
Тригонометрию принять, что вычисляет
Магнитную дисперсию, чтобы узнать
В конечном счёте азимут и курс задать.
       Администрация туземцев (берег рядом)
Сопровождает административным взглядом
Корабль, величиственно уходящий вдаль.
В отплытии есть дух свободы и печаль.
Корабль неспешно шёл под всеми парусами
Он был как облако, плывущее над нами,
С изящными изгибами кормы, бортов,
Украшеных резьбой, фигурами богов,
И статуя Britannia летела на бушприте,
Стихия, слушаясь, шептала: “Рарешите
Вас освежить ветрами и морской волной" –
Так власть её признали волны над собой:
Ведь императорский в её руке трезубец,
Как Моисея жезл, захочет – и погубит,
Стоять по стойке смирно крикнет, как тут течь?
В другой её руке – нет, нет, совсем не меч,
А щит мистический, где водяное поле
По краю разлилось, а в центре её воля,
Её корабль, смело шёл в кровавый бой,
Презрев опасности, грозящие бедой:
И вот! все чудища, все звери, что веками 
Друг с другом грызлись, ссорились и воевали –
Жить стали мирно, дружно , цепью братских уз
Сковал их, приручил  Британии Союз;
Ради него они гордыню утопили,
И очертания морей на картах проступили.
Чудесный щит ей сам Нептун вручил, как власть,
Когда она сама из моря поднялась;
На ней жилет лазурный смелого покроя;
Герб на груди её с отделкой дорогою: 
Цветок прекрасный Роза и чертополох
Суровый, в общей почве быть судил им Бог;
Вечнозелёным падубом увит дубовый
Её венок, как символ мощи  жизни новой.
       Таков был нос. А в щель – от носа до кормы –
Выглядывают хмуро пушки как из тьмы,
И корпус корабля, пропитанный гевеей,
Сияет на воде и бликами желтеет.
А на торце кормы сюжет не по канону,
За рамками искусства и его законов –
История проста, стара как мир земной:
Вот дева-воин, вот и молодой герой
Прекрасной Англии, считал, что враг древнейший
Она, а оказалось –  лучщая из женщин;
Воинственная нимфа смотрит на него:
Враждебный хмурый взгляд исчез, лишь колдовство
В глазах его призывных,  раньше в них был ужас,
Был грозный бог войны, теперь, обезоружась,
Благожелательность в них летних вечеров,
Благожелательность, блаженство нежных снов;
Копьё в её руке приветливо застыло,
Лишь смертоносный меч являет её силу –
Воспетый арфами магический клинок,
Не раз кровавым  рекам он давал исток;
Её скалистый щит весь голубого цвета,
Глаза таинственно мерцают звёздным светом,
Плюмаж высокий, в шрамах гребень удалой,
И шлем её сияет северной звездой. 
Вот воин благородного телосложенья,
Руническая дама  - мать его, с рожденья
Он отличался силою ума и рук,
Владел он метко словом, метко его лук
Стрелял, и меч его в его руке сверкая
Свободу приносил, тиранов прогоняя.
В сверкающих доспехах победитель зла,
Георгий на его нагруднике, хвала
Герою! и вот рядом золотая лира,
Готовая поведать о всех тайнах мира –
Загадочные числа, заклинанья ведьм,
Плыть по-над бездной ада и в неё глядеть;
Музыку сфер небесных услыхать, как Ньютон,
И звёздным увенчать фантазию салютом –
Рассвет с другими солнцами других систем
С любовью встретить и лететь, петь песню всем.
       А эта сцена признана бросаться сразу
В глаза: дуб крепкий, это Альбиона разум,
Раскинул свои ветви;  на брегу морском
Юродствует отец потопа босиком,
А выше наглый житель, житель побережья,
Он деву-птицу оседлал весьма успешно;
Горят глаза – мастиф английский там лежит
Огромный, за добычей тщательно следит;
Там честная Торговля поднимает парус,
Здесь хмурый повелитель бурь приходит в ярость.
Высоко над кормой ветра имперский флаг
Расправили – рули, Британия! Итак,
Все пики украшают разные доспехи,
Военные трофеи, прочие успехи.
А дальше мачты, все в упругих парусах,
И серпантины вьются прямо в небесах.
Так грациозно парусник скользит по морю,
Как если бы девица в свадебном уборе,
Как лебедь – белый в голубом! – его полёт,
Сокровище, жемчужина Эгейских вод!