Я отдам свою жизнь за тебя

Военное.

Октябрь,
Деревня,
Сорок пятый.
Под Польшей
Мерзко ,и несет
Дым танковый, и холодно проклято.
Нет дров топить, ведь вс; ушло на гроб
-
Маневром дальним занесло
Простого русского солдата
В Венгровску гмину — никого!
Пусты и улицы, и хаты.
И даже если б был народ,
Есть было б нечего подавно,
То ад земельный, то Шелом.
Но вот — удача, безымянно
Улыбкой показала дом.
И воин тихо, аккуратно
В дверь постучал под мезузой.
— Кто здесь? Откликнись? -
Раздается: "Садитесь, Мир Вам и шалом!"
— Чего?
Ах, да, у нас суббота!
Шаббат у нас, мы так живем.
—Прошу скажи, несчастный, кто ты???
- Я... Залман, я Раввин, мой дом
Один жилой в селе остался,
И я питаюсь и топлюся мхом.
— И я! Да будем мы знакомы,
Василий Федорыч зовут в селе!
Как будешь ты в деревне Чебогоры,
То заходи!
— То где?                — То под Ангарском. Ради Бога!
Ты дай чуть-чуть, немножечко поесть.
— Конечно, вот маца из моха,
Из веток липовых сготовлена в муке.
А это все грибы, что плохо,
Или росли не в месте, в месте не в своем.
Ах, да! Сейчас! Была бутылка лучшей водки.
Когда-то я подарок покупал Ребе.
— Друг, где жена твоя и дети?
— Убили всех, а кто и сам помэр.
Хотел похоронить хотя бы где-то,
Но все в овраге, и зовут ничем.
— Не говори, помянем лучше этим.
— Уж все равно не надо оно мне.
-
И сели,
Пили, мало-много,
Породнились, военный русский и слепой еврей.
— К нам из Ангарска 20 километров,
Не беспокойся, там совсем и не далечЕ.
А чем ты занят? И ни скучно что ли?
Войну всю в подполе сидеть.
— Василий, я признаться строгих
Воззрений на войну, — черней
Не будь талита со всего народа,
Молюсь и Торой я, и Библией своей!
И я прошу того же Бога, что верит шлях,
еврей и славянин.
Прошу, чтоб мерзкого Шелома
Названия не будет как фашизм.
Смотри, иди сюда, вот книги...
Здесь пятьсот им лет, сто сорок,
А вот и самый старый мой Завет...
Две тыщщи лет!
Ему, а может боле,
-Лишь б не сожгли.
Молюсь я каждый день
Уж если жгут, то пусть со мною
Сгорит история, сгорит и Залман Шлем!
-Да ты чего! А ну не плачь, всё сможем,
Все вытащим с твоих библиотек,
Тебя спасем, спасем твой город.
Село спасем твое,
Схоронишь племя здесь!...

—

-Чу! Кто это! Ложись! Окошко.
Закрой немедля, я на стрем.
Мотоциклетки звук негромкий.
И... Речь... Немецкая, с пудом
Толь шнапса, то ли с грязной полькой.
И ближе, ближе,... затаился кров.
—Ааа! Ты жидовска морда!
—Давай что есть! А то взорвем!
—А... ты, проклятый богомольник,
Сейчас бумагу то пожжем.
— Прошу, прошу, прошу.... Не надо!
Вы видите, поселок разорен.
Не трогайте последнюю вы Тору.
Я с этой книгою рожден...
- Die jewische unreine Schweine,
Родился с чем, с тем и умрешь.
Матеуш, пристрели его.
И тут пробрало дрожью Васю!
И с криками:"Не бей жида!!!"
Толкнул талмудника, тот на пол.
Последнее:"За тебя жизнь отдам!"
На фрицев бросился с гранатой.
Финал:
разрушена изба
и рядом
Лежит ССовец и русский.
-Сионист —
Одной живой душой остался.
И свои книги спас и сохранил.

С тех пор, какая б хунта или шляхта,
Иль день, незначимый другим,
Кладут цветы к могиле Русского Солдата,
И неизвестный молится Раввин.

НК, 1.11.22