Соломенный рейс II часть

  Слушая его я, одновременно продолжал крутить головой по сторонам, пытаясь, всё-таки,  обнаружить что - то необычное. Ну, допустим, медведя, хотя вряд ли, да и не очень-то хотелось бы, а вот волка, или лису было бы интересно понаблюдать, ну, зайца на худой конец, хотя бы...
  Кроликов я насмотрелся, когда отец непродолжительное время работал директором кроликофермы в Снежном, а вот зайцы встречались реже.
Оружия у нас с собой, кроме топора, пары вил,  да моего перочинного ножа, никакого не было, о чём я слегка жалел, неплохо было бы шмальнуть с розвальней на полном ходу.
Ну, пусть хоть не по лосю или козлу, которые, в отличие от волков, кабанов и медведей, ещё обитались в наших местах, а просто в воздух, в белый свет, как в копеечку!
  Тем более навык стрельбы из отцовской «тулки»  по кувшинам и банкам на заднем дворе у меня был. Хорошо, что отец об этом не догадывался.
Только, бабушка, живущая по соседству, раскусила творимый мною произвол и как бы удивляясь, рассказала матери, что гром гремит без дождя и даже в снегопад… Мать, слушая её, тоже удивлялась такой аномалии.
Тем не менее, ружьё родители вскоре продали.
  Сейчас же ничего и никого необычного не было, был день как день, мороз и солнце. И надо сказать мороз крепчал, иней осыпался под напором ветра, несла позёмка, переметая санный след.
  Мы проехали березняк, а затем углубились в борок. Сосёнки были особенно хороши в снегу и инее, почти как в сказке «Морозко», берёзки были не менее хороши в своих хрустальных подвесках.
  И вот в дали показалось лесное озеро Мартинькино, почти полностью занесённое снегом; но в центре, как зеркало, блестел овал льда, а по краям шевелились ветром жёлтые камыши, с коричневыми шишками - рогоз.
Я здесь купался года два назад и сейчас пытался вспомнить: какая здесь вода по своему составу - солёная или щелочная, и насколько она пригодна для рыбы?
  Но какая разница теперь, когда отец сети уже поставил и мы здесь…
Лошадь, чуть скользя, скашивая оглоблями дугу, осторожно передвигаясь по заснеженному льду, по кромке, вывозила нас медленно к противоположному берегу.
  - А сети где?! – удивлённо и нетерпеливо обращаюсь я  к отцу, не понимая, как они могут здесь стоять, когда кругом лёд и снег.
  - А вот сейчас подъедем, и увидишь, - невозмутимо, и чуть улыбаясь, докуривая очередную папиросу, ответил отец.
  Лошадь продолжала свой ход, упорно вытягивая нас к назначенной цели.
Вот здесь бы и пригодились подковы, подумал я, вспоминая летний разговор с отцом, когда он топором подрубал в очередной раз копыта, а затем чистил подошвы специальным ножом, при этой процедуре, на моё удивление, лошадь вела себя очень спокойно, даже несколько благосклонно, полностью доверяясь своему хозяину.
  Отец тогда объяснил мне, почему он не подковывает Машку: считал подковы излишними, необязательными, для не строевой лошади.
  А я, наблюдая за всеми этими процедурами, почему - то вспоминал прерии, индейцев и мустангов, у которых по рассказам Майн Рида и Фенимора Купера, отрастали огромнейшие копытища, что не мешало им быть дикими и необузданными, интересно смог бы отец их подрубить?
  Тогда я об этом ему ничего не сказал - и вот мучаюсь до сих пор, всю жизнь!
  - Всё, приехали! – говорит мне отец, забирая у меня вожжи и заворачивая лошадь ближе к камышам.
  Вот наконец мы и на месте, сходим с саней, подпрыгивая, разминая затёкшие за дорогу ноги, сбрасываем на лёд корм лошади, охапки сена, соломы и немного овса. Она  воспринимает это как должное, продолжает спокойно жевать всё предложенное, при этом пробуя ещё ухватить и камыши.
  Отец вновь закуривает, достаёт топор, мешок и неторопливо идёт от камышей, вдоль берега, а я, всё с возрастающим любопытством, скользя, бегу за ним.
  Он останавливается и начинает сначала ногами, а затем и руками разгребать снег, и тут я постепенно начинаю соображать, в чём подвох - под снегом проявляются небольшие лунки, которые уже схватились новой коркой льда, сквозь которые торчали концы дратвы от сетей.
  Пазлы сложились: я бросил взгляд дальше по  курсу – и заметил несколько полузасыпанных  лунок, которые тянулись вдаль, вдоль камышей.
  - Ну что, теперь тебе понятно, как сети зимой ставят?- добродушно, с улыбкой поинтересовался у меня отец.
  - Кажется, да - здорово придумано! – с восхищением и уважением ответил ему я.
  - Мы так с дедом ещё рыбачили… – продолжил немного с грустью он.
  - А нас не арестуют, за браконьерство?- с некоторым опасением поинтересовался я, в душе понимая, что мосты уже сожжены.
  - Не арестуют, а наоборот наградят! – со смехом отвечает он.- Мы же лунки пробиваем, чтобы рыба не задохнулась.
  И начинает топором пробивать лёд в лунках, освобождая верёвку, выкидывая на поверхность осколки и снежную мяшу голыми руками.
Я пытаюсь ему немного суетливо помогать, хотя у меня, в отличие от отца, руки на морозе быстро замерзают, но я изо всех сил пытаюсь скрыть это.
  Отец же, засучив рукава, продолжает долбить и выгребать одновременно, постепенно продёргивая и освобождая сеть.
У него не было фаланги пальца - результат аварии в шахте.
  Отец был призван в армию в 1953, Сталинский призыв. Служил 3,5 года в инженерных войсках, под Красноярском. Принимал участие в строительстве шахт для стратегических ракет.
  Дважды попадал в аварию, его засыпало строительными лесами и породой.
  Оторвало фалангу на мизинце. Были и другие, более серьёзные травмы. Он говорил, что на нём всё заживало как на собаке. Подробности не рассказывал, объекты были секретные.
  После армии он не любил перловку и красную икру, которыми их кормили как на убой, мисками. Почти как в известном фильме. Он понимал героя.
  Пытаюсь вспомнить на какой руке и не могу, прошло уже столько времени.
  Наконец, показалась первая рыба, это был сырок, для наших болот редкость, в основном мы добывали его с родственниками на Дуванкуле, но тот был крупнее. Мне больше нравится не слишком крупная рыба, почему то.
  Вытащили сеть, затем таким же образом, вторую, с большим количеством рыбы, отец был явно доволен, даже забыл про своё курево, настолько увлёкся процессом.
  Я же вообще при появлении каждой рыбины подпрыгивал и присвистывал, настолько азартно было это зрелище.
  Сети мы сразу складывали в мешок, надеясь выбрать чуть позже, или дома.
  И вот, когда мы приступили к травлению третьей, последней сети, раздался треск, нет, не льда, а мотора, и вдали, у подлеска, показалась чёрная точка, которая стала постепенно увеличиваться,  превращаясь в снегоход с наездником.
  Человек при приближении оказался не простым, за его спиной торчал ствол, мы с отцом молча переглянулись, мне показалось в его взгляде некоторое недоумение, даже смущение, но он продолжал работу.
  - Ну чего встал, давай помогай! – с некоторым раздражением бросил он мне.
  - А кто это? – обеспокоенный внезапным визитом поинтересовался я, готовясь к худшему.
  - Подъедет, увидим.
   Я бросил взгляд на топор, который валялся чуть поодаль, сжал в кармане перочинный нож, понимая, что всё это несерьёзно, бесполезно, если в деле участвуют  профессионалы, а где – то в глубине души, я понимал, что до таковых сам пока не дотягиваю.
  Вся надежда была на отца, в котором я не сомневался, несмотря на критическое отношение к некоторым его взглядам  на жизнь, да и спортивная форма уже вызывала вопросы, слишком много курил, задыхался, не умел плавать, в отличии от меня, но жизненный опыт компенсировал всё…
  Чтоб показать своё полное пренебрежение к надвигающейся опасности, я развернулся к непрошеному гостю спиной, мне показалось, что отцу моя лихость понравилось.
  - Здорово, рыбаки! - раздался, после того как заглох мотор, вполне себе дружелюбный голос.
  - Здорово. – спокойно, чуть приподняв голову и продолжая выбирать сеть ответил отец.
  Я также поздоровался с вооружённым бродягой, узнав в нём нашего агронома, который был заядлым охотником и даже, когда-то  имел условную судимость за браконьерство, что меня несколько успокоило, уж он-то, точно не позарится на нашу добычу.
  - Ну, как улов? – поинтересовался он, направляясь к нам, одновременно снимая меховые краги и доставая сигареты, лицо его раскраснелось от мороза, ветра и быстрой езды.
  - Да есть немного, около ведра будет, – ответил, вставая ему навстречу отец, протягивая для приветствия руку и беря предложенную сигарету, хотя предпочитал папиросы марки «Волна», «Север», в крайнем случае «Беломор», но видимо не мог отказаться из приличия.
  - Ну и правильно, надо его вытаскивать, а то всё равно задохнётся к концу зимы, - произнёс тот, глядя на трепыхавшегося в сетях сырка.
  - А ты, я тоже смотрю, промышляешь? – показывая на снегоход, спросил отец.
  - Да капканы решил проверить, но почти ничего: небольшая лиса, да заяц…- с некоторой досадой ответил гость, прикуривая сигарету и с удовольствием выпуская дым. – Приманка съедена, наверное, росомаха пакостит, мать её ити, вроде бы её следы были…
  Я пригляделся к снегоходу и увидел притороченный к багажнику мешок, в котором возможно, и находились тушки несчастных животных, а также висели капканы, ограбленные хитрым разбойником, который бы впрочем, не побрезговал и жертвами капканов...
  Мне однажды приходилось летом сталкиваться с этим зверем. Я шёл с покоса с литовкой на плече и увидел, как мне показалось барсука, который передвигался несуразной, кособокой, прыгающей походкой, к болоту Коновальскому. Какой-то лохматый, облезлый, не полосатый, нетипичный барсук.
  «Видимо неправильными бывают не только пчёлы»,  - подумал я.
И, как опытный следопыт, решил подкрасться с боку, с литовкой наперевес, навстречу ветерку, но после того, как чудище ощерило пасть гиены в мою сторону, у меня пропало всякое желание препятствовать его передвижению.
  Мне раньше казалось, что барсуки, более добродушные существа, но видимо постоянное покушение всех, кому не лень, на целебное сало окончательно испортило их характер, успокаивал себя я тогда, чёрт с ним, пусть жирует до лучших времён!
  А когда, со временем, я понял, кого повстречал, то перекрестился, что всё так мирно обошлось, литовка бы мне точно не помогла, тем более клин постоянно выскакивал, роняя лезвие.
  Перебросившись ещё какими-то необязательными словами о зиме и погоде, агроном укатил в своей ондатровой шапке, аляске, унтах, с пятизарядным карабином за спиной, оставив после себя запах сигарет, и бензина, удаляясь, и превращаясь  обратно в точку, как до своего появления.
   Пора было собираться в дорогу за соломой, домой, но прежде, я решил заглянуть сквозь толщу льда, надеясь увидеть там если не своё будущее, то хотя бы карася какого-нибудь. Но увидел лишь замёрзшие водоросли и пузырьки воздуха, вода была мутной, как, и наше будущее, погода продолжала портиться, надо было спешить.
  Солнце полностью затянули тучи, снег на морозе становился сухим, и гранулированными кристалликами разносился по насту, как песок по барханам, обжигая, при попадании на лицо, кожу.
  Я смотрел на отца и видел, что его лицо с недельной щетиной, покрыли  иней и замёрзшие капельки воды, но белых пятен обморожения не наблюдалось.
  Чтобы подобраться к стогу соломы нам пришлось свернуть с проторенной дороги и сделать крюк по целику, по насту, проваливаясь в сугробы, но отдохнувшая лошадь преодолела этот этап без проблем. Темнело.
  Достав из саней вилы, мы начали потрошить бок стога, пытаясь выбирать более сухие клочки соломы и аккуратно, особым способом, раскладывать их на сани.
  Солома, при более близком рассмотрении, оказалась отличной, потому что была плохо обмолоченной, с большим содержанием колоса.
  Отец, как бывший комбайнер, предположил, что жатка была на данной полосе не отрегулирована, что-то там с ремнями, ножами.
  То есть, её вполне можно использовать как корм, для гусей и уток в том числе. И овцы, которые, конечно же, больше любят сено с вязелем, клевером, люцерной, донником, тоже от такой соломы не откажутся.
  - А может быть обмолотили плохо специально, чтобы потом эту соломку вывести к себе на двор? – вслух размышлял он.
  Рассказывали же наши селяне, что на небольших заимках, таких как Иванково, Метличиво, Батырево, жители договаривались с трактористами, комбайнёрами из местных, чтобы те часть зерна ссыпали в ближайший водоём, где вся домашняя птица гужевала до самых заморозков, снега.
  Известно, что на заимках преимущественно жили бывшие переселенцы, люди не благонадёжные с точки зрения старожилов, аборигенов. Когда- то, они серьёзно враждовали с нашими казаками, которые не разрешали им мять покосы в поисках грибов и ягод, а также рыбачить, рубить лес, собирать хворост. Иногда просто, на лошадях, выгоняли кнутами баб и девок из лесов, и пашен.
  Как в таких условиях жить? Непросто. Такова, к сожалению, участь пришельцев. Обида на это сохранилась до сих пор, до наших дней.
  Желая быть объективным, хочу заметить, что среди них немало моих друзей, знакомых, родственников, людей, вполне порядочных, добрых.
  А ведь тогда ещё некоторые мечтали о построении коммунистического общества, верили в возможность воспитания человека нового типа.
  Я сам помню, как в нашем сельском клубе над экраном в кинозале висел транспарант с текстом: «Наша цель-коммунизм!».
Кстати, клуб построили на фундаменте разрушенной церкви, а кованую ограду растащили на заборы по всей деревне.
  Я же своим детским, пытливым умом хотел понять суть этой цели.
Какой же он коммунизм, раз все к нему так рвутся?
Но никто не смог мне внятно объяснить, в чём тут дело, как это понимать? Учителя в школе, будучи людьми аполитичными, как мне тогда казалось,  говорили что-то о последней стадии социализма, росте самосознания, благосостояния…
  Мать, по простоте душевной, будучи женщиной прагматичной,  заявляла о том, что всё это полная чушь, и чтобы я не забивал себе голову всякой белибердой, а жил в реальном мире, учился хорошо.
  Отец вообще избегал схоластических дискуссий, являясь сторонником идей Жан Жака Руссо, правда не подозревая об этом…
Затем наступила перестройка - и всё накрылось медным тазом, а транспарант, как-то тихо, чуть стесняясь, сняли…
 И вот рядом со всем этим благолепием, такое моральное падение!..
Моя бабушка по матери, 1917 года рождения, пережившая голод 1921 и 1931 годов, плакала, когда скотину в деревнях в конце XX века, стали кормить хлебом… 
  Они с сестрой помнили ещё, события Гражданской войны, заход в село белых и красных казачьих отрядов. Белые, по их рассказам были холёные, в портупеях, в сапогах, на добрых лошадях, вооружённые до зубов.
  И обычно проезжали по главной улице в сторону храма, дома священника. Командиры располагались в домах зажиточных казаков, а простые, где получится. Устраивали свой быт, восстанавливали силы после боёв.
  По рассказам, грабили дома казаков, которые воевали за красных.
  Запомнилась история, когда группа белогвардейцев, зашла в один такой дом на краю села и, прихватив какой-то скарб, овцу, попыталась уйти.
  Мужчин в доме не было. И у  ворот их атаковала молодая хозяйка, ударив кого-то из мародёров, то ли вилами, то ли палкой. Они, предварительно, её поколотив, потащили на зады, расстреливать и только вмешательство свекрови, которая упав в ноги, умоляла сохранить жизнь неразумной, у которой малые дети.
  Говорят, что на тот раз всё обошлось, что то дрогнуло в огрубевших сердцах.
  Красные же, по рассказам сестёр, были плохо одеты, ободраны, в обмотках, на плохоньких лошадях, многие вообще пешие. При их расселении, доставалось уже сторонникам белых. Такова логика классовой борьбы.
  Око за око. Дед матери воевал за красных, хотя имел, довольно справное хозяйство. После, при коллективизации, их серьёзно потрепали.
  По рассказам моей бабушки, она долго бегала на конный двор, чтоб поиграть с любимым жеребёнком, покормить, почистить его. Так как, колхозный скот был голодный, неухоженный. Её любимец имел довольно жалкий вид, был по самое брюхо в навозе. После, ей запретили появляться там. Конюхи не могли смотреть на всё это без слёз.
  Прадед, вставлял в зеркало фотографию Ленина, а прабабка её постоянно выкидывала, вызывая гнев мужа. У неё в сундуке хранилась фотография царской семьи. Она так и не приняла советскую власть. Даже запретила хоронить себя рядом с мужем.
  Бабушка же, стала ударницей труда, имела награды. Её в составе делегации направили в 1939 году в Москву, на выставку ВДНХ, где она видела самого Сталина. Она мне рассказывала, как они с подругами ходили по московским магазинам, видели в них колбасу, сыр, конфеты, халву - ревели как коровы, потому что в колхозе, жрать было нечего! Денег у них не было, питались они в Москве на талоны. Кормили их хорошо, нечего сказать.
  Мороз крепчал, а ветер усиливался; снег, перемешиваясь с соломой, разлетался по всей округе, чем-то напоминая кадры из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки».
  Отец, видимо, будучи в полном восхищении от превосходных качеств обнаруженной им на отшибе соломы, решил наметать её на сани по максимуму.
  В тягловых способностях своей верной кобылы он не сомневался.
След от саней заносило всё больше, а у меня возникло смутное сомнение в успехе нашего предприятия, о чём я и решил сообщить отцу.
  Он же, заверил меня, в том, что сомнения мои напрасны, так как ему приходилось доставлять грузы и посерьёзнее, и в более сложных условиях.
  Например, в войну он возил на быках дрова и сено в Увелку, Троицк, родственникам, для обмена на спички, керосин, уголь, или какую-то еду, в деревне тогда крапиву, лебеду, да жмых ели. Весной, правда, зарили гнёзда, ловили сусликов, а летом выручали огороды, ягоды, грибы. Разносолов было немного. Сахар, вообще не видели. Поэтому ягоды, грибы сушили.
  Я не стал вступать в спор, но сомнения мои окончательно  развеяны не были. Мы вскарабкались на воз, по отработанной на покосе системе, при помощи вил и верёвки, Машка потащила нас в сторону дома, по заснеженной равнине, выбирая при помощи отца оптимальный маршрут.
  Теперь сани под грузом проседали до целика и лошади требовались большие усилия для их продвижения, но она и с этим справлялась.
  Какое-то время я пытался наблюдать с высоты за её действиями, но вскоре мне это занятие надоело, и я опрокинулся на спину, глядя в снежное пространство, в космос. Затем вообще, прикрыл веки.
  Воз передвигался медленно, чуть покачиваясь в стороны, солома мягко амортизировала рывки и качки, в такт шагу лошади.
  Я несколько расслабился и даже чуть задремал, отец же наметив возможный маршрут, умудрялся курить, закрывая огонёк, ладонью.  Я даже, и не пытался предупреждать его о возможных последствиях, потому что он сам всё понимал, будучи взрослым человеком, и потому что это было бесполезно… Он дома, даже в кровати курил, о чём тут говорить…
  Если он не курил какое-то время, то терял всяческую способность соображать и действовать, превращался в полного невротика.
  В конце восьмидесятых, в период тотального дефицита, он стал выращивать плантацию табака, отняв лакомый кусок земли у томатов и огурцов.
  Смастерил табакарезку, заказал матери кисет, организовал на чердаке небольшую лабораторию по просушке и фасовке продукции.
  А сейчас мы находились в пути, между небом и землёй, наедине с природой, под присмотром каких-то сил, надеясь завершить поездку.
  В полудрёме мне казалось, что мы какие-то первопроходцы, былинные богатыри, могикане, вятичи, кривичи, контрабандисты, искатели приключений, романтики снежных пространств.
  И вот находясь в таком благостном, мечтательном состоянии, я вдруг ощутил состояние полёта, сначала мне даже показалось, что это метель меня подняла на своих крыльях. Возможно, даже с возом и лошадью…
  Но всё оказалось более прозаично. Видимо, кобылка попала в какую-то борозду, а отец вовремя не среагировал. Всё произошло настолько быстро, что он даже не успел сматериться и как результат – мы оба, кубарем скатились с верхушки, сопровождаемые потоками соломы, снега и вилами.
  - Ну вот, а ты говорил, что не упадём! – с некоторой обидой, отплёвываясь, выговаривал я отцу, отряхиваясь от снега и соломы.
  - Ничего страшного, сейчас заметаем и поедем дальше,- также вылезая из соломы, ответил мне он.
  Хотя, на самом деле зрелище было жутковатым: почти полвоза обрушилось вместе с нами, лошадь была испугана, в пене и пыталась тащить развороченный воз, вывернув оглобли - хомут и дуга перекосились самым неестественным образом. И всё это происходило посреди заснеженного поля, окружённого лесами в сумраке, при всё усиливающейся буре.
          (Продолжение следует)