Синтетический мир

СИНТЕТИЧЕСКИЙ МИР

2016 — 2021 г.

                Человек — это царь природы…
                Из разговора с дураком

* * *
Мы думали, что Земля — большая планета,
но вот оказалось маленькая она.
Так много было когда-то воды, и света,
и воздуха столько… А ныне живёшь, окна
не открывая, чтобы не задохнуться,
и покупаешь воду: «скважина номер три».
Когда нас не будет, звери сюда вернутся,
поставят памятный знак «беспомощные цари».

* * *
Я, конечно, не птица и даже совсем не цветок,
но дышу небесами и влагу озёрную чую,
и глаза обращаю на красками сытый восток,
и, как зверь деловитый, по тёмному лесу кочую.

Люди так и живут — как седая сосна на ветру,
салютуя всей кроной подвижному царству живому.
Не останется больше тайги, и тогда я умру,
прижимаясь щекой к обнажённому камню земному.

В синтетический мир, отворяемый кнопкой «reset»,
загрузив облака, водопадов алмазных картины,
с электрической птицей встречая недобрый рассвет,
ты настроишь природер по схеме безумной машины.

* * *
Вот люди идут, равнодушны и выжаты.
В руках у них светятся умные гаджеты,
а сердцем они далеко-далеко —
в краю, где коровы дают молоко,
где зреет смородина, падают яблоки,
где разные ласточки, пеночки, зяблики
и можно ходить босиком по траве.
Но люди в китайском дешёвом новье
по плитке идут посреди опостылевшей
среды городской. И жестоко натыривший
в железное брюхо живые харчи,
автобус, дымя, по-медвежьи рычит.
Ну что же, нужны человеку врачи,
«Пятёрочка», полная вкусностей,
и сеть для грызни и для гнусностей.

Послушай, всё временно — даже бетон.
Засунь-ка подальше лукавый смартфон,
и просто постой и послушай биение
под левым соском, и почувствуй вращение
планеты и быструю смену времён.

* * *
Кока-колу открыла и вынула новый смартфон,
указательным пальчиком тычет в меню на экране.
Ох, такая красивая девочка душу поранит
и в сети растворится! А мимо какой-то перрон
проплывает в окне, и навалена всякая дрянь
вдоль откоса — какие-то гнутые балки, коробки
и цемента мешки. Но вагон, вроде серой подлодки,
погружается в это пространство. «Ну-ну, перестань, —
я себе говорю, — эта девочка, нет, не поймёт
ничего из твоих комментариев к жизни прекрасной,
всепобедной, обманчивой, необъяснимой, напрасной.
Да и сам ты хоть что-нибудь понял?» А поезд идёт,
погружается, бухает гулко на стыках. Одни
пассажиры молчат, оседлав социальные сети,
и смартфоны горят, и кричат нерождённые дети
абсолютно беззвучно… — Погугли ещё, извини…

* * *
Глухота.ру, Слепота.ру, Немота.ру…
Кто-то в стрелялки, а мы вот в эту игру!
Впрочем, я-то всерьёз, но кто же читает нас?
У компьютера ни языка, ни ушей, ни глаз.
Одиночество смотрит из чёрной дыры в лицо:
«На что нам читать твоё бездарное говнецо?
Не читали, но знаем: воняет!» О, этот слог
вырабатывал семьдесят лет в лагерях Совок!
Надо уши заткнуть, замазать глиной глаза —
жизнь, увы, не рашпиль слесаря, а, скорей, фреза.
Предлагаю название точное, как удар ножа:
«Национальный сервер по выработке
репрессивного типажа»…
2016 г.

* * *
Девочка Надя из детства,
в городе, мутном уже,
химия — разные средства:
капсулы, гели, драже,
чтобы жилось без печали,
чтобы скучалось легко.
А у меня за плечами
только туман — молоко
алых закатов таёжных
или озёрной шуги.
Я понимаю, что сложно
(это, считай, что враги), —
только представь: комариный
радует звон! А тебе,
как на борту субмарины,
душно вот в этой среде —
в этих болотах прохладных,
в этой траве луговой.
Ладно, живи в анфиладах
старой Апрашки, не вой
по вечерам от скучищи —
всё же у вас лепота:
ящик врубаешь и тыщи
клоунов тра-та-та-та…

* * *
Каждый вечер — вёдро ли, ненастье —
то «Давай поженимся!», то «Как
стать миллионером?» То есть счастье —
каждый понимает, не дурак.

В смысле, надо денег очень много,
чтобы дачка, дочка и авто, —
ни любви, ни совести, ни Бога,
но внезапный выигрыш зато.

Так они до старости — всё дети,
ничего не зная о большой
      настоящей гибели — о смерти,
           о морях бескрайних за душой.

* * *
Хос-с-споди!
Даже назвать не берёмся мы
эти четырнадцать, что ли, полов.
Тянет из форточки ужасом, грозами,
мёртвыми птицами, мусором, дозами
химии грубой… Выключить «off»
эту мелодию дьявола дикую,
черноголовики жарить-варить,
ночью под лампой с тобой говорить.
Часики тикают? Часики тикают!

* * *
Бедные злые птицы на юг не хотят лететь,
Бедные злые люди хотят, но нельзя — ковид.
Ночью, хрипя, по городу бродит дурная смерть,
щерится, душит чулком пожилых и совсем лолит.
Мне бы, ей-богу, другую планету — счастливый край,
где у слезы сладковатый, смягчающий сердце, вкус.
Но просыпаюсь и слышу недобрый вороний грай
возле помойки, и вижу: кто-то в помятый куст
высыпал целый мешок кровавых, сырых бинтов.
Мимо машина едет весёлых бухих ментов.

Думаешь, это и всё? О, брат, подожди-постой!
Есть ещё люди. Они — это цельный гранит, кремень.
Птицы очнулись, на юг улетают, а бедный мой
друг оклемался, гляди-ка. Медовый неспешный день,
дышит заплаканный парк,
облетающий, рыжий,
музыкой налитой.

* * *
А в лес войдёшь —
ни птиц, ни прочих тварей.
Так тихо, как в гробнице фараона.
Где прежний рай? Зрачок печальный,
                карий
не видит ничего определённо.

И даже хвоя, кажется мне, пахнет
каким-то ядовитым химикатом.
На озере случайный выстрел жахнет —
ответит эхо сумрачным раскатом.

Зачем стреляли? Дичи нет в помине.
Ни ягод, ни грибов, ни насекомых.
Лишь моховик единственный в корзине
напоминает: были! Так зелёных
болотных сыроежек на жарёху
немного наберёшь, идёшь к посёлку
и думаешь:
                «А мусорной эпоху
сурово назовут. О, чёрт! Что толку?
Мир больше никогда не будет прежним,
не будет грозовым, не будет нежным,
изменчивым,
                мерцающим,
                безбрежным…»

Больное опускается светило
за редкий лес, за озеро без рыбы.
Мы миллионы лет страдать могли бы,
но сердце в нас подпортилось, прогнило.

* * *
Покуда под Выборг летит электрический
стремительный поезд, поймёшь не без трепета:
пространство срезают, как локон девический,
смолкают концерты древесного лепета.
За окнами тянутся чёрные вырубки,
толпятся корявые дачные домики,
и думаешь: «Кто мы? Наверное, выродки?
И что нам все эти ворюги-чиновники?
Что всё, чем пугают нас до помрачения:
Америка, беженцы, кризис и прочее?
Всё это уже не имеет значения,
поскольку природа…».
— Что-что?..
— Да что-то неразборчиво…

* * *
Человек — это мусор: бутылки, пакеты, срань,
от которой должна, очевидно, спасать культура.
Но, увы, не спасает. По парку идёшь понуро,
наблюдая отходы — страны неприкрытый срам.

Но сирень зацветает — да, мы посадили! Что ж,
подбираю бумажки, протектор везу в тележке.
Как дышать хорошо на полезной такой пробежке!
Так шагаешь и вдруг понимаешь: покуда ещё живёшь...

* * *
Теперь зимой так мало снега,
что показаться может: финиш!
Природа больше человека
не может выдержать. Вот видишь.

Февраль. Чернил не доставая,
печатать прямо на экране:
«Не плакать, чур,  пока земная
нас красота манит и ранит!»

Ворона чёрная на тополь
взлетела молча и расселась.
Из окон (тоже ведь Европа)
мне слышен Вольфганг Амадеус.

Так есть, так было до Потопа,
и будет после, я надеюсь.