крысы изогнутся

крот соберет излишнее. все что падает.
все что цветет. и сандалии жестов украдут,
и полость наполнится пламенем. крысы в нем изогнутся,
крысы в нем пропоют. семя соберется с силами,
семя пробурит излишнее. лишь кварцевые осколки
запишут мрак в его свете,
лишь тонкие грани отцветут,
прославляя избы, проникая в сугробы пепла.
такая сырость в твоем названии, крик!
сколько нужно собрать для возгласа.
сколько нужно очертить ненужного.
сколько нужно забрать у светил.
тление. одинокая лавина в истине,
трепет листвы в твоих нишах.
хор жестов, исчадие гривы,
осколки тварных силуэтов.
падающие грозди плача,
и серебро в наперстках зияющей пустоты.

кроны проповеди уже в своих руках,
они уже наименованы сквозь палаты,
и рот скребется в избы,
рот скалится в нее,
как бы прорабатывая свои истоки.
и ветер, как пламя,
и стена, пророчащая избыток.

кренится твоя полость, март.
крошатся твои будни, мел.
кручинятся твои пены, мол.
крутится твоя пижма, кол.
спеют твои избы, пол.

спеющими сияниями мы окроплены.
забирать вверх - до самых искр молчания,
до последнего всплеска кратера.
скошенные ладони пишут своей плетью.
скрюченные кроты напоминают своим телом,
своими вишнями курятся тленно.
скошенными линиями поет порядок,
истошным прением катится рассудок,
и корь в излишке пергамента,
и круиз в наморднике стража.
кости мола - они в песне,
они в его выступах.

я жду, я пою, я дремлю.
небо - оно на кончике иглы,
оно на постящихся избах грядет.
я пою, я дремлю, я пою.
я безмолвствую.
карасики молодости - тонкая рань литургии.

казнь парка - сияние отвешенных смол.
куличи мои, куличи,
отвесные красители начинания.