Как мы к земле спешили издалече!

  В ранней лирике Рубцова есть стихотворение «Начало любви», где поэт признаётся:

…Я влюбился в далёкое море,
Первый раз повстречав моряка!

  Деревенские мальчишки, бросившиеся вдогонку моряку в бескозырке с надписью «Северный флот». Открытый и простой рассказ моряка, с «суровым лицом», но «нежным блеском глаз»… Много ли нужно мальчонку-сироте, чтобы за скупыми словами моряка увидеть мир «заманчивей и шире», чем детский дом, «голодный паёк», деревенька среди лесов и болот!
  Мечта, как это всегда и бывает, сталкивается с суровой реальностью. В стихотворении «Фиалки» поэт признаётся, что «бросил дом безрассудно».
  Но – море вошло в его жизнь, и вошло на срок немалый. Встреча с ним научила поэта пронзительней любить огоньки домашнего уюта, северную землю, родную Николу и всё, что с ней связано. Мне кажется, не будь этого полюса: море и земля – не было бы неповторимой рубцовской «звезды полей», «мучительной связи с долгой осенью нашей земли» – его «нервной системы» поэзии!
  Морю в его жизни мы и обязаны проступившим там – и на военном корабле, и на рыболовецком судне – родимым пятнам его поэзии.
  Именно во взгляде с моря на сушу, именно в возвращении из походов на землю звучит будущий Рубцов, становится и крепнет его голос. Более того, в реальном или мыслимом возвращении земной тверди под ногами ласкают наш слух излюбленные поэтом и нами образы, вошедшие в его шедевры: «мрак полей», «ржание стреноженных лошадей», «тёмный сосновый бор», «сырая и тёмная» осенняя ночь, прощания на ветру, стон проводов…
  Но и ещё главней: возникает щемящая мелодия рубцовского стиха с аскетизмом простой радости – среди «волн и скал», «жестокого океана», «знобящего норда».
  Как сполохи над морской пучиной, вспыхивает радующая и мучащая нас рубцовская «жгучая тайна» в отдельных строчках и строфах морских стихотворений поэта:

Душа матроса в городе родном
Сперва блуждает, будто бы в тумане:
Куда пойти в бушлате выходном,
Со всей тоской, с получкою в кармане.

Он не спешит ответить на вопрос,
И посреди душевной этой смуты
Переживает, может быть, матрос
В суровой жизни лучшие минуты.
(«Возвращение из рейса»)

Я тебя целовал свозь слёзы.
Только ты не видела слёз,
Потому, что сырой и тёмной
Была осенняя ночь»
(«Я тебя целовал»)

И выколачиваю звуки
Из веток, тронутых ледком,
Дышу на зябнущие руки,
Дышу свободно и легко.
(«Старпомы ждут своих матросов»)

  И много-много излюбленных, определяющих нерв его будущей поэзии, слов: «замерзающая», «туман», «тревожен», «глухо», «заметеленным», «осенний», «мгла», «листва», «сырой»…
  Само же море изображается образами универсальными, обкатанными, как это характерно для романтической поэзии.

…гребни чудовищных волн
…камни пламенного мола
…бескрайние волны
…за вечный стон, за вечное рыданье
…шторм играет парусами
…ликующий залив
…играю волны в отблесках зари
…бурлит прибой

  И сама патетика в изображении моря, морской работы, морского похода возвращает нас к романтизму. Это романтика естественного становления поэта, основывающаяся на классической традиции. Романтическая «взвинченность до самых жил» присуща немалому количеству его морских творений. И что-то очень личностное, поэтово, прорывающееся сквозь эту возвышенную декламацию, порой декларативность, условность:

Печально пела радиола
Про мимолётный наш уют
***
Ах, как светло роятся огоньки!
Как мы к земле спешили издалече!

  И в этом земном притяжении мерцают притягательные, своеобычные мотивы и образы поэзии Николая Рубцова.
  Море обнаружило «смертную, жгучую связь», заострило её, чтобы через несколько лет расцвести ей в первых рубцовских шедеврах. А сам поэтика моря навсегда покидает Рубцова, лишь несколько раз отозвавшись эхом в стихотворениях.