Папа, не убивай

всё самое вкусное - мне, всё самое сладкое,
всё то, чему я всецело принадлежу:
водка, конфеты, бекон, папироса, закладка,
ложка, огонь, вена, иголка, жгут.

всё самое вкусное - мне, наркоше и неудачнику,
не видевшему ни жвачки в детстве,
ни материнских ласк,
ни добреньких сказок на ночь,
а видевшему обрыганные подвальчики,
да слышавшему бляшки ремня отцовского лязг.

а, чёрт с ним, теперь заберу всё сам:
я взрослый стал,
у меня есть большие руки, длинные ноги,
я деньги свои заработал, а не насосал,
подобно многим.

"Убогий", - так он меня называл,
и дом разрывался от диких наших дебатов,
а я в это время всю боль души забивал
поглубже в себя... что же ты делал, папа?!

теперь могила твой дом, ну а мой дом - трёшка
с красивыми шторами
(десять кусков за них отвалил какой-то торгашке)
ещё немножко,
и я прокачаю скилл
рождённого без рубашки.

нет, я не глупый вовсе,
хоть батя и говорил мне, что я дурак,
да лучше б я был дураком, и каждую осень
в психушке валялся,
чтобы не думать, зачем он со мною так.
да я и сейчас не пойму, почему и мёртвый
он мне не даёт достать из себя тепло,
забитое бляшкой ремня под самые рёбра.
я знаю, он прячется где-то под потолком,
и я прогоняю его иглой по вене,
и жгу его ядом абсента каждую ночь,
но он не уходит...

папа, ты всё же гений,
раз смог за собой и жизнь мою уволочь!

поэтому вкусное - мне, никому другому
летай и смотри, как меня убивает кайф.
валяясь на мятой постели в своих хоромах
я представляю, будто ты Голиаф,
а я великий Давид с волшебною пращей,
и каждую ночь я тебе пробиваю лоб,
а после мечом отрубаю башку, и в чащу,
несу на съеденье волкам, собою горд.

наутро слова твои - эти гнилые мантры,
разбудят меня: "Неудачник, ублюдок, тварь".
сто граммов текилы оближут теплом мне гланды,
и я обращусь к тебе, словно уставший Данте:
"Папа, не убивай".