Он был Клоун

 Леониду Енгибарову, "грустному" Клоуну, посвящается

                … … …
                Я шагал вперёд неукротимо,
                но успев склониться перед ним.
                Этот трюк уже не пантомима:
                смерть была царицей пантомим!
                Этот вор, с коленей срезав пу́ты,
                по ночам не угонял коней.
                Умер шут.
                Он воровал минуты — грустные минуты у людей….
                (Владимир Высоцкий "Енгибарову — от зрителей")



Он несгибаем был под тяжестью вери́г —
у каждого свой крест Всевышней властью.
Влюбился в цирк — манеж похож на ринг,
но дарит зрителя с лиричной ипостасью…
Кольнула мысль: а клоуном жить проще,
и непосредственность прощается шутам,
когда измотанным от бдений еженощных
считал он пульс по призрачным шагам
бродяг–раздумий  на дрожащей леске
протянутой сквозь сердце в зримый мир,
духовный тре́мор — повод крайне веский
чтоб изменить  судьбы ориентир.
Сдружив поэзию с изы́ском пантомимы,
любовью к публике сникал себе успех,
ведь философия и зло несовместимы —
отверг кулачный бой  и выбрал Смех…
К сердцам людей он шёл своей дорогой,
презрев тщеславие, оставил яркий след, –
каким  всесовершенным даром Бога
он наделён был!.. В праздности суе́т
и на тринадцати диаметральных метрах
творил Мыслитель  цирковой арены
в простой тельняшке, в котелке из фетра —
не в одеянии пижонском супермена….
Он про́жил жизнь без светского жеманства –
был для зевак сюрпризом "грустный" грим –
и смерть свою приветствовал шампанским!
Мы помним свет его — доныне им горим.



* вери́ги (перен., книжн.) — всякое нравственное или душевное бремя

Post scriptum:
из удивительных и вдохновенных книг "Клоуна на все времена":

      Я над пропастью между НЕТ и ДА. От твоего Нет я иду к своему Да по тонкому канату, сплетённому из желаний, робости и любви.
      Он дрожит и качается, а надо мной бездонное Одиночество и Да, которое казалось таким заманчиво близким. Теперь кажется недоступным.
      Но я иду, балансируя тяжеленным шестом — Гордостью. И старый добрый вальс Надежды, который всегда звучит при исполнении сложных номеров, придает мне силы.
      Я иду, стараясь не смотреть вниз и не думать, что вдруг, пока я иду к твоему Да, кто-то уже поднялся к тебе, подставив для этого лестницу Благополучия.
Мне всё труднее и труднее, меня качает ветер отчаяния и когда он становится невыносимым, ты вдруг совершенно неожиданно сама устремляешься ко мне.
Я роняю тяжёлый шест. Ты обнимаешь меня, и мы падаем, или летим – какая разница – на одну из ярких звезд, что ждут нас включенные в ночной бесконечности августа.
      — Милый, – говоришь ты, гладя мои волосы, – разве можно было так рисковать, ты мог бы сорваться в ужасное Одиночество. Глупый, зачем всё это?
      — Но ведь ты сама сказала вначале Нет, и мне пришлось смертельно рисковать.
      — Разве сказала? – удивляешься ты, – я что-то не помню.
(Леонид Енгибаров. НЕТ И ДА — новелла из сборника рассказов «Последний Раунд»)

      Когда я разбился, меня положили в «холодную» палату. Оттуда не выходят, оттуда вывозят на лифте. А я хотел уйти из этой палаты по лестнице.
      Я пытался вспомнить, ради чего стоит жить.
      Ради солнца?
      Оно есть у всех.
      Ради весны? Ради первого снега? Ради первомайской грозы?
Я выжил. Я вспомнил дрожь твоих ресниц, когда ты прижималась к моей щеке. И понял солнце, весну, первый снег, первую майскую грозу.
      Ещё хоть раз прижмись к моей щеке.
(Леонид Енгибаров. ПАДЕНИЕ — новелла из книги «Клоун с Осенью в Сердце»)

       Тех, кто приходил на выступления Леонида Енгибарова — боксёра с душой поэта, клоуна и философа развлечься и повеселиться, ждало разочарование. Его репризы заставляли размышлять и осмысливать, грустить и радоваться, плакать и смеяться. Его называли «думающим клоуном». Многие призывали Енгибарова сменить репертуар, но Леонид не предавал свои убеждения в угоду публике. Он всегда оставался самим собой, раскрывая на сцене свою душу… Сердце Великого «Грустного Клоуна» разорвалось 25 июля 1972 года, ему было тогда всего 37 лет, через восемь лет в этот же день ушёл из жизни Владимир Высоцкий.

Владимир Высоцкий "Канатоходец"

Он не вышел ни званием, ни ростом.
Не за славу, не за плату — на свой, необычный манер
он по жизни шагал над помо́стом — по канату, по канату,
натянутому, как нерв.
Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — все равно не спасти,
но должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути.

И лучи его с шага сбивали,
и кололи, словно лавры.
Труба надрывалась — как две.
Крики «Браво!» его оглушали,
а литавры, а литавры — как обухом по голове!
Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — все равно не спасти,
но должно быть, ему очень нужно пройти уже три четверти пути.

«Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью — три минуты!» –
раскрыв в ожидании рты,
из партера глядели уныло
лилипуты, лилипуты — казалось ему с высоты.
Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — все равно не спасти,
но спокойно, ему очень нужно пройти всего две четверти пути!

Он смеялся над славою бренной,
но хотел быть только первым —
такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной, –
он по нервам — нам по нервам
шёл под барабанную дробь!
Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — все равно не спасти,
Но замрите, ему остаётся пройти не больше четверти пути!

Закричал дрессировщик — и звери
клали лапы на носилки.
Но прост приговор и суров:
был растерян он или уверен, –
но в опилки, но в опилки
он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой без страховки идёт.
Тонкий шнур под ногой — упадёт, пропадёт!
Вправо, влево наклон — и его не спасти,
но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути!