Вера

Уже три часа семинарист Семён, несущий послушание в хозяйственной группе, чинил замок. Это был второй замок в его жизни, причём на починку первого замка, занявшую от силы пять минут, он смотрел со стороны. Сегодня же безуспешные ремонтные работы длились уже третий час. Семён знал, что, пока он торчит возле этой проклятой двери, его друзья – розовощёкие и весёлые – гуляют по городу, вкушая плоды долгожданной свободы. Драгоценные минуты зимних каникул утекали сквозь измазанные чёрным маслом пальцы, и на сердце была тоска.
В семинарии была тишина, особенно звонкая после суетливого утреннего богослужения. Только вдалеке слышался печальный скрип металлического ведра о мраморный пол – это уборщица тётя Катя вытирала песчаные разводы своей деревянной шваброй. Постепенно её шаги становились всё ближе, и наконец граница мокрого пола приблизилась к самым ногам Семёна.
Тётя Катя вытерла свои большие натруженные ладони о край синего рабочего халата, помолчала минуту, глядя, как Семён ковыряет отвёрткой неподдающейся винт, и вздохнула.
– Какие нынча благодатные времена...
–Угу, –пробурчал Семён с плохо скрываемым разочарованием.
Тётя Катя, конечно, хорошая женщина, но он хотел провести этот день в компании своей невесты Юленьки. Ах, как весело катались бы они сейчас с высокой Келарской горы на пузатых ватрушках. Ещё было бы здорово, чтобы вечером по дороге в общежитие на них напали собаки. Тогда Юленька замерла бы от страха и вцепилась в его рукав нежной ладошкой, а он бы сказал ей: «Не бойся, я спасу тебя». И она смотрела бы на него огромными восхищёнными глазами, а потом поднялась на носочки и...
– Вы-то молоденькими Богу служить пришли, а мы ничего-то не знали, глупые были... Прости нас, Господи! – снова вздохнула тётя Катя, а потом начала свой неспешный рассказ о сельском детстве, строительном техникуме, счастливом, но коротком замужестве, уже выросших детях, совершённых в жизни ошибках, приходе в храм...
Семён, нахмурившись, рассматривал свои грязные руки и краснел. Его, девятнадцатилетнего второкурсника, смущала эта исповедальная откровенность и незнакомый деревенский акцент. Будь Семён чуть посмелее, он остановил бы тётю Катю и дал ей дружеский совет: не рассказывать такие вещи случайно встретившимся в коридоре семинаристам. Но ему было проще сразиться с целой стаей собак, чем найти нужные в данной ситуации слова.
Рассказ тёти Кати лился как полноводная река, а потом стал иссушаться и мельчать. Она, погрузившись в воспоминания, замолчала, а потом, очнувшись, удивлённо посмотрела на Семёна.
– А что ты тут делаешь?
– Дверь чиню, заклинило, – со злостью надавил Семён на неработающую ручку.
– Ой, беда-беда… Господи, помоги! – троекратно перекрестила замок тётя Катя.
Семён испытал неловкость книжного человека перед лицом бескнижия. В его голове промелькнули лекции по литургике, полунасмешливые обсуждения народных суеверий и грандиозные планы церковных реформ. Если бы Семён был чуть посмелее, он сказал бы: «Молитва – это не магия, это просьба, которую Бог не обязан выполнять». Но быть строгим с доброй тётей Катей было труднее, чем спасать Юленьку из горящего общежития. Поэтому после секундой внутренней борьбы Семён сказал благородное:
– Спасибо.
Тётя Катя не заметила его переживаний, но по каким-то своим причинам стала суетливо собирать рабочие инструменты.
– Пойду я, милок. Ты прости бабку, заболтала тебя совсем.
– Ну что вы, – снова смутился Семён и впервые за их долгий разговор улыбнулся, – всё хорошо.
Тётя Катя взяла своё ведро и пошла дальше по коридору. Семён смотрел ей вслед и машинально трогал прохладную дверную ручку. Вдруг раздался скрип.
Замок работал.