О, не забывай эту землю!

О, НЕ ЗАБЫВАЙ ЭТУ ЗЕМЛЮ!

2022 год

                А что искал я? Горбушку неба...

                Какое небо! Всё в больших лиловых звёздах!

* * *
Вешку увидишь — на север иди, на
ручку Ковша, не сворачивай влево,
где возле ямы алеет рябина,
гордая высится ель-королева.

Выйдешь на озеро, скинешь ботинки,
ноги омоешь, поставишь палатку.
Явится ёжик: — Привет животинке!
Чаю заваришь — добавишь тройчатку.

Ценишь теперь одиночество, звёзды
там, высоко, над поляной заветной.
Ценишь намёк, умолчание, воздух,
тот, неотвязный, вопрос безответный.

Что же теперь? На закате заходишь
в тёмную воду и чувствуешь: вот  Он!
Непостижимо! Пылает всего лишь
диск тишины над медвежьим болотом.

* * *
Жизнь — почти невозможная вещь. А какая вода — хризолит!
Я один на один с этой чашей озёрной и сумрачной чащей.
Надо мной только неба распахнутый купол, слезящий
грозовые глаза человека, и тонкая жилка звенит.

Обнимает вода невесомое тело моё,
и тяжёлое солнце пылает, как сердце моё.
А кругом тишина, неподвижное зеркало, тайна
сотворения мира. И птица так странно кричит,
словно раненный в голову времени острой стрелою.

Потому в темноте наступившей, уже выходя из воды,
понимаешь, зачем ты, забытый, затерянный остров,
в каждой бабочке видишь сестру и, заботясь о сёстрах,
храм возводишь, стихи создаёшь, а не то разбиваешь сады.

* * *
В перистых небо высокое. Ибо
разве не случай простой,
что человек — не букашка, не рыба
или зверёк шерстяной?
Или звезда голубая? А всё же
хочется воздух ловить
жадно губами. Но ранка тревожит —
ох, неудачно
кровит.

* * *
Сам себе строгий хозяин шагаю на запад,
где на реке заповедная тихая заводь.
Иглы еловые падают за воротник,
и на меня пожелтевший папоротник
сбрасывает росу. Позади болото.
Можно ли мне рассчитывать хоть на что-то?
Как-то нескладно случается редкая здесь
радость, какую бродяге ни выпить, ни съесть.

Вот я дойду, разведу костерок, покемарю,
и, не успев накормить эскадрилью комарью,
сяду записывать эти слова немудрёные,
полные горечи, резкие, раскалённые.
После поставлю палатку, поем овсянки,
мазь нанесу на кружок воспалённой ранки,
и, засыпая под звёздами, вспомню молодость,
бедной души одиночество и расколотость
на человека и зверя — на эти две
несовместимые странности в голове.

* * *
На грунтовку я с пудовым рюкзаком
выбираюсь и шагаю с лёгким сердцем.
От медведя у меня баллончик с перцем,
ну а что до человека… дураком
лишь бы он не оказался. Потолкуем
о погоде, о рыбалке, то да сё.
Человеку нужно в жизни ремесло
и любовь ещё, желательно такую,
чтобы не было усталости. А мне
допереть бы эту ношу на спине.
То-то, жёнушка, тебе таёжный ужин
приготовлю я, как нынче обещал.
Вдоль дороги ветер сосны раскачал,
дождик меленький рассыпался по лужам.

* * *
Вытянул ноги усталые, и показалось на миг:
эта брусничная кочка удобнее кожаных кресел.
Мокрые снял сапоги, на рогатку сушиться повесил,
горьким дымком чуть закашлялся и заварил трутовик.

Нынче холодная осень, зато на грибы урожай:
белых четыре десятка, а красных и вовсе без счёта.
Что до поэзии, то сочинится — такая работа —
что-нибудь вовсе небесное. Скажем, такое: «Прощай!

Не забывай меня, если когда-нибудь ты полетишь
к необоримой звезде, что мерцала ночами над крышей!
Были грибы, было зябко и сыро, но выше и выше
нам открывалось… О, не забывай эту землю,
подкидыш, малыш!»

* * *
Дышат сосны, озеро, гранит,
дышит муравейник у болота,
и закат над озером кровит —
для чего? Бог знает. Для чего-то.
Вот возьмёшь бадейку, острый нож
и на суп лисичек наберёшь,
и придёт внезапно рифма ножик-
ёжик. Повезло тебе, Серёжик!

* * *
В палатке холодно, темно,
провисло тента полотно,
и вымок в луже старый спальник.
А лес шатается, молчальник,
и дождевые струны до-
ре-ми звучат. Но парадокс —
чем громче музыка, тем тише:
ни муравья, ни даже мыши —
одна небесная вода.
И сосны охают, когда
восточный ветер дышит тяжко.
А спирт закончился, и фляжка
лежит, ненужная, в ногах.
Зажгу горелку — пламя, ах,
какое жаркое, и супчик
уже готов. «Давай, голубчик, —
я говорю себе, — поешь.
Ты заработал это меж
стихов писанием и жизнью».
Гляжу беспечно на корзину,
а там — черника и грибы.
Такое дело — от судьбы
не убежать, и пишешь: ёжик-
Серёжик-ножик. И, о Боже,
внезапно сон меня берёт.
А дождь идёт. А небо вот
какое нынче — тяжелее
свинца. Напрасно что-то плеер
бормочет — мол, мы только снимся,
           мол, нету смысла.

* * *
Нарезал хлеб, открыл тушёнки банку
и заварил целебную дымянку,
костёр поправил. Слышно, в озерце
плеснула щука, словно очумела.
Подмешано в туман ведёрко мела.
Прекрасна жизнь! Особенно в конце.
Но думалось: «А мы ещё немного
на свете поживём, попросим Бога
устроить ветер, тучи разогнать.
И в небе просияют адаманты,
и хвойные густые ароматы
нас поведут, как если бы канат
над пропастью натягивали эльфы.
Что крикну, покидая Землю? “Эй, вы,
там, во вселенной! Слышите меня?”
В огне — огонь — огнём — огню — огня!»