О, не забывай эту землю!

О, НЕ ЗАБЫВАЙ ЭТУ ЗЕМЛЮ!

2022 — 2024 год

* * *
Пачки каши, горелка, поношенные манатки
в рюкзаке помещаются — лишнего не берёшь.
У дороги осины, да папоротник, да хвощ.
Всё идёт, как положено. Груз у меня в порядке.

То-то будет зимою таёжный супец хорош!
Боровые мои грибочки! Мои маслятки!

и стреляет то поясница, а то колено.
Вот уже поворот и заветный за ним лесок.
К юго-западу — озеро, просека — на восток,
как во время оно, задолго до голоцена.

Это время сквозь пальцы сыплется, как песок,
золотой, ускользающий. И всё же душа нетленна!

* * *
Сам себе строгий хозяин шагаю на запад,
где на реке заповедная тихая заводь.
Иглы еловые падают за воротник,
и на меня пожелтевший папоротник
сбрасывает росу. Позади болото.
Можно ли мне рассчитывать хоть на что-то?
Как-то нескладно случается редкая здесь
радость, какую бродяге ни выпить, ни съесть.

Вот я дойду, разведу костерок, покемарю,
и, не успев накормить эскадрилью комарью,
сяду записывать эти слова немудрёные,
полные горечи, резкие, раскалённые.
После поставлю палатку, поем овсянки,
мазь нанесу на кружок воспалённой ранки,
и, засыпая под звёздами, вспомню молодость,
бедной души одиночество и расколотость
на человека и зверя — на эти две
несовместимые странности в голове.

* * *
— Сейчас дойдём, всё будет чики-чики…
Сосновая тоска, грибы-иванчики,
а рюкзаки свинцовые почти.
Заря седое небо раскровавила,
и лапы ель столетняя расставила.
— Эй, мы с тобой бесстрашные, учти…

И вот в ручей заходим, громко гикаем —
сухие листья, кольчатая, дикая,
несёт вода, зажатая в камнях.
Вон папоротник рюмит, увядающий!
Вон белый гриб восстал, повелевающий,
в улитках, как посланник в орденах!

На берег выбираемся — начерпали
немного в сапоги. Ольха, как в зеркале,
в танцующей воде отражена.
А музыка — персидская княжна —
на облаке плывёт из Ниоткуда.
О жизнь! Необъяснимая приблуда,
                вообще чума!

* * *
Пей дымок, пей отчаянье — полную кружку!
О, волшебная осень, колдунья, сестра!
Береста завивается туго в катушку
и горит негасимо — присядь у костра,
про жену мою слушай — потянет согреться
хвойной искристой вспышкой, рукав опалив.
И взблазнится же — до замирания сердца —
в гуле сосен растаять. А где-то вдали
тучи — башни осадные — сдвинулись. Тучи
сыпанут по брезенту: ледовый горох!
Божий мир прихотливый — ах! — кажется, лучший
из миров. Но застигнутый бурей врасплох,
под симфонию этого свиста и рёва
прокричу зазывалой до звона в ушных
перепонках: — Любовь долготерпит! И снова:
— О любовь! Сочинение счастья в глуши!

* * *
На грунтовку я с пудовым рюкзаком
выбираюсь и шагаю с лёгким сердцем.
От медведя у меня баллончик с перцем,
ну а что до человека… дураком
лишь бы он не оказался. Потолкуем
о погоде, о рыбалке, то да сё.
Человеку нужно в жизни ремесло
и любовь ещё, желательно такую,
чтобы не было усталости. А мне
допереть бы эту ношу на спине.
То-то, жёнушка, тебе таёжный ужин
приготовлю я, как нынче обещал.
Вдоль дороги ветер сосны раскачал,
дождик меленький рассыпался по лужам.

* * *
Вытянул ноги усталые, и показалось на миг:
эта брусничная кочка удобнее кожаных кресел.
Мокрые снял сапоги, на рогатку сушиться повесил,
горьким дымком чуть закашлялся и заварил трутовик.

Нынче холодная осень, зато на грибы урожай:
белых четыре десятка, а красных и вовсе без счёта.
Что до поэзии, то сочинится — такая работа —
что-нибудь вовсе небесное. Скажем, такое: «Прощай!

Не забывай меня, если когда-нибудь ты полетишь
к необоримой звезде, что мерцала ночами над крышей!
Были грибы, было зябко и сыро, но выше и выше
нам открывалось… О, не забывай эту землю,
подкидыш, малыш!»

* * *
Дышат сосны, озеро, гранит,
дышит муравейник у болота,
и закат над озером кровит —
для чего? Бог знает. Для чего-то.
Вот возьмёшь бадейку, острый нож
и на суп лисичек наберёшь,
и придёт внезапно рифма ножик-
ёжик. Повезло тебе, Серёжик!

* * *
В палатке холодно, темно,
провисло тента полотно,
и вымок в луже старый спальник.
А лес шатается, молчальник,
и дождевые струны до-
ре-ми звучат. Но парадокс —
чем громче музыка, тем тише:
ни муравья, ни даже мыши —
одна небесная вода.
И сосны охают, когда
восточный ветер дышит тяжко.
А спирт закончился, и фляжка
лежит, ненужная, в ногах.
Зажгу горелку — пламя, ах,
какое жаркое, и супчик
уже готов. «Давай, голубчик, —
я говорю себе, — поешь.
Ты заработал это меж
стихов писанием и жизнью».
Гляжу беспечно на корзину,
а там — черника и грибы.
Такое дело — от судьбы
не убежать, и пишешь: ёжик-
Серёжик-ножик. И, о Боже,
внезапно сон меня берёт.
А дождь идёт. А небо вот
какое нынче — тяжелее
свинца. Напрасно что-то плеер
бормочет — мол, мы только снимся,
           мол, нету смысла.

* * *
Нарезал хлеб, открыл тушёнки банку
и заварил целебную дымянку,
костёр поправил. Слышно, в озерце
плеснула щука, словно очумела.
Подмешано в туман ведёрко мела.
Прекрасна жизнь! Особенно в конце.
Но думалось: «А мы ещё немного
на свете поживём, попросим Бога
устроить ветер, тучи разогнать.
И в небе просияют адаманты,
и хвойные густые ароматы
нас поведут, как если бы канат
над пропастью натягивали эльфы.
Что крикну, покидая Землю? “Эй, вы,
там, во вселенной! Слышите меня?”
В огне — огонь — огнём — огню — огня!»

* * *
Где построили замок бойцы-муравьи
у сосны молчаливой в закатной крови,
я присел на валежину, сверился с картой:
«Далеко ещё этот посёлок проклятый?
Километров пятнадцать ещё!
Заночую. А дождик не в счёт».

Пахнет прелью, берёзой и болотной травой.
Я лежу, говорю себе: «Ну, с головой
хорошо мне дружить. Всё же, чёрт побери,
я черники ведро и корзину нагрёб.
Ох, болит мой растянутый голеностоп,
и колено видать из дыры».

Вынимает комар из меня хоботок,
и светлеет немного туманный восток.
Но внезапно мелькнёт метеор над болотом.
Вот он — мир уходящий! О, Господи, вот он!