Яну Бруштейну

Les mots, les mots, passe troyes,
Мой дядя самых честных правил
В Движенье так меня направил,
Что удивилась вся братва!

Я был в очках, гнилой бамбук,
Он мне сказал: - Иди в качалку!
И потерпевших ему жалко,
Когда промчались годы вдруг.

Возможно, я в душе еврей,
И по одной простой причине:
В еврейской мафии всесильной
Непроходимых нет дверей!

И я скорбел, когда Сильвестр
И Вор в законе Витя Коган
Не поделили, что от Б-га,
А что, ребята, вовсе нет.

У Оси умер сын в Москве,
И Дед (Хасан) не в нашем крае.
Я дядю Яна понимаю,
Простил он мне полночный бред.

Что ж господа, ведь рамса нет?
Вещай бродягам, Миша Орский!
Шар в «Казино» внезапно плоским
Стал после многих горьких лет.

Пьер Баринбойм, наш адвокат,
Сейчас бы был за Украину?
Как Молодому, сзади в спину
Вонзил Движенье мне Арбат!

- Ну, очень личные стихи...
Движенье все бывало личным!
Очкарик, паинька, отличник
В класс часто приходил бухим.

Огромный красно-синий Движ,
Что в 90-е стал синим.
А Ян Бруштейн поэт доныне,
В стихах черпает силы, жизнь.

А Сидоренко был пацан,
Годами в стол писал «Голгофу».
Меня встречал и пил, и охал,
Мол, ты бродяга, хулиган!

Майор ВС, ему сказал:
- Такое, дядя Саша, время!
В душе и я бы был евреем,
Но нет евреев средь армян.

Ведь планка задана, друзья?
Мираж, что после 90-х!
Войти в Движение не просто.
А выйти...Правда, дядя Ян?